Перламутр (СИ) - Анастасия Павлик

— Иди и трахни себя. Никакого дела. Я завязал.

— Это насчет зерна, дружище.

Я начинал злиться. Ружье уперлось Константину в грудь.

— Я, мать твою, сказал — никакого дела.

— Опусти ружье, любовь моя. Дай детям то, чего они хотят.

Я обернулся.

Агния стояла в прихожей. На тонкое, будто стебель, тело накинута моя рубашка. Трогательная в своей беспомощности. Я бросился к ней. Она была слишком слаба. Этот пожар… пожар в ее волосах и на коже, заставляющий меня стискивать зубы, чтобы не завопить от отчаяния. Тату ползало по ее телу, медленно, но неуклонно распространяя свой огонь.

Я бережно поднял Агнию и отнес в спальню. Обвив руками мою шею, уткнувшись лицом мне в грудь, она что-то мелодично нашептывала — мантры о вчерашнем дне. Уложив ее на кровать, я укрыл ее, и она тут же заснула, ее опьяненный технологией разум унесся в лучшие места. По крайней мере, я надеялся на это.

— Что с ней?

Я обернулся. В дверях спальни застыла подружка Константина. При всем моем желании я не мог врезать ей.

— Что с огненноволосой? — повторила нимфетка, надувая губки.

— Она заболела, — вырвался из моих уст легких шепоток. Мой кулак разжался.

Что-то обожгло запястье. Я опустил взгляд.

Побег перламутра любовно затягивался вокруг моего запястья, завоевывая новые территории — мое тело. Кожа поддалась и лопнула. Побег скользнул в мое запястье! Я попытался ухватить его, но серебристый кончик уже скрылся под кожей. Побег вполз в мое тело как в новый храм. Была мысль пойти на кухню, взять нож и вырезать паршивца из себя, но Агния дышала так тихо… Сжав запястье, я присел на кровать. Кровь сочилась сквозь пальцы. Поздно что-либо менять. Когда ты позволяешь такому происходить с тобой, ты становишься типом без шансов, заражаешься непрошибаемым пофигизмом.

— Хорошо, любимая, я дам детям то, чего они хотят.

Кажется, ее сон постепенно затягивал и меня.

* * *

— Помню, она стояла на самом краю, сжимая в одной руке мобильный, в другой — пачку сигарет. На ней было дешевое синтетическое платье и тонкий обод в длинных волосах. Волосы — живой огонь, острые специи — натянул ветер, и они били ее по плечам и лицу. Она увидела меня, шевельнула губами в полуулыбке и отвернулась, пачка сигарет полетела вниз, в реку, вслед — мобильный. Восемь цифр, которые она набрала, стоя за ограждением, оказались номером моего телефона. Судьба или чем бы это ни было, свела нас на мосту через Канал Грешников. Двое незнакомцев. И я влюбился до умопомрачения. Полюбил ее с первого взгляда… В тот стылый октябрьский вечер никто не сорвался вниз. Я спас ее, как чертов герой, храбрый ублюдок. Оттащил от ограждения. Она не кричала, не ругалась, просто обняла меня, пока я вел ее вдоль автострады, овеваемый смрадным ветром и грохотом проносящихся мимо машин. Можете быть уверены, именно так все и было. Но теперь наноогонь забирает ее у меня, и я беспомощен. Он забирает то, во что тоже однажды влюбился.

— Она не человек.

— Больше нет, — улыбнулся я.

Константин стоял у окна, сунув руки в карманы своих мегаобтягивающих кожаных штанов, глядя на прослойки песка цвета сливочного масла — результат деятельности предприятий по производству пищевых добавок. Он любил носить кожаные шмотки на голое тело. Молодой, стремительный, готовый к приключениям, легко увлекаемый, его постель — свободная территория. За парнем тянулся ярко-красный шлейф; его душу уже не спасти.

Блондинка промывала рану на лице мальчишки. Девочка от силы лет восемнадцати. О ней я знал лишь то, что Константин нашел ее на черных фермах, где она торговала нелегальными проклятиями. Я то и дело ловил на себе взгляд ее лунатических глаз — нимфетка украдкой поглядывала на меня сквозь упавшие на лицо светлые пряди. О, сразу видно, она осознавала, что нравится окружающим, и безбожно пользовалась своей дьявольской притягательностью. Пользовалась даже тогда, когда знала, что в соседней комнате, унесенная технологической лихорадкой, спит моя девушка.

Что ж, ей придется обломаться.

Я сел в кресло и закурил. Светало, и улицы обливал грязный свет — бешеная смесь отсвета столицы и солнца, заправленная пурпуром с предприятий и узором из пластики рисунка.

— С ней конкретно что-то не так. Впервые слышу, чтобы кто-то заразился программой, как вирусом.

— В ваших животиках тоже много технонаркоты, дети, — сказал я.

Константин очаровательно ухмыльнулся:

— Забей, она везде. Сейчас даже души механизированы.

— Люди любят это, и Лев — не исключение. Кстати, как он поживает?

— Его подстрелили.

Это сказал мальчишка. Он смотрел на меня. Стриженный под ежик, глаза синие, как ночной неон публичных домов, как самый чистый лед; тату на шее, разбрызгивающее по телу капли перманентов. Ангельский лик с полотен мастеров живописи. Я сразу понял: с парнем не все тип-топ.

Мальчишка первым отвел свой неоновый взгляд.

А я печально ухмылялся и думал: да, Лев, да, старина, это должно было произойти — рано или поздно пуля достала бы тебя. Некоторое дерьмо неизбежно. Например, смерть. Или любовь.

Лев, мой давний друг, был слишком популярен среди неформальной молодежи. Новый пророк. Мессия. Неуловимый, чистый, проповедующий, его «браунинги» знали свое дело. Мы начинали с этим парнем вместе, но продолжил он один. Я отошел в сторону, завязал как с зернами, так и с наркотой. Встретил Агнию.

Бывает так, вам удается поставить крест на прошлом и зажить с мыслью о будущем. Гордитесь собой, если у вас это вышло. А если нет — купите на черном рынке пистолет и станьте подонком. Не церемоньтесь ни с кем, ведь отныне вы — король без королевства, а жизнь — стерео любви и ужаса, и часто смысл не идет с ней в комплекте.

Итак, присмотритесь: я и Агния. Высокий угрюмый тип с длинными черными волосами и ухмыляющимся черепом на поясе. И хрупкая молодая женщина с бесконечно прекрасными глазами и загадочным вытатуированным огнем вокруг запястий. Мы были. Мы изменились. Осели на окраине столицы, на Песках. Мы не являлись поклонниками интуитивной математики или технологической магии, перемешавшей в своем огромном коммерческом чреве викторины, лотереи и телевизионные розыгрыши, однако мы любили друг друга и однажды захотели детей.

В любом случае, это уже не имеет значения. Ничего не имеет значения, кроме сиюминутности.

— Сукин сын был мне как брат, — сказал я. — Как брат.

— Да, и теперь он умирает.

Прикрыв глаза, я затянулся сигаретой.

— Хорошо, дети. Я помогу вам достать зерно.

— Не просто зерно, — хихикнул Константин, — а Папу Чистильщика.