Фиалок в Ницце больше нет - Антон Валерьевич Леонтьев

и творческой, была бронированной – прямо как в банке.

А количеству замков в этой бронированной двери мог бы позавидовать сам Шеф из «Бриллиантовой руки» – и с годами их число только увеличивалось. Ну да, был у дедушки этот самый «пунктик» насчет безопасности его обширной коллекции картин русского искусства, в основном (но не только) русского авангарда, которую он собирал чуть ли не всю свою жизнь и которая была его главным и, вероятно, единственный детищем – и до гибели Сашиных родителей на Памире, и уж точно после.

Это всегда казалось ей странным: дедушка не только в геоморфологии разбирался лучше всех в стране, являясь специалистом мирового уровня, одним из признанных международных научных авторитетов по тектонике литосферных плит, но и в русской живописи конца девятнадцатого – начала двадцатого века.

Образчики которой украшали стены его квартиры на Карповке.

И при этом он был категорически против, чтобы его единственная внучка поступила в Академию художеств имени того самого Репина, портрет работы которого в коллекции дедушки также имелся, и он им особенно дорожил – наряду с портретом кисти Пикассо.

На полотне Репина была запечатлена бабка дедушки, дочка миллионщика Каблукова, а на холсте Пикассо так называемого «голубого» периода – дедова мамушка в детском возрасте: Пикассо, согласно семейной легенде, написал этот портрет в течение одного сеанса в Париже, куда бабушка и матушка деда прибыли в начале века, за целых двести франков.

Причем для дедушки это была никакая не легенда, а быль, да и сходство Сашиной прабабки на фотографии со смурной, будто мучившейся зубной болью, не очень красивой девочкой в матросском берете с полусгрызенным леденцом на палочке на небольшом полотне работы французского мастера было более чем явным.

И дедушка не раз повторял, что он единственный в СССР человек, у которого в частной коллекции находится полотно работы Пикассо. Ну и, помимо этого, и Репина.

Он гордился, что сумел-таки прорваться на выставку Пикассо, которая проходила в Ленинграде в декабре 1956 года на третьем этаже Эрмитажа, и после этого написал восторженное письмо Пикассо во Францию, причем на французском (которым, как и английским, дедушка благодаря своей матушке, запечатленной этим самым Пикассо, и бабуле, увековеченной Репиным дочке миллионщика, владел если не как родным, то почти как – и сумел привить его и сыну, и внучке), однако ответа, конечно же, если таковой вообще был, не получил.

СССР после трагических событий в прошлом августе не стало (как, впрочем, и Сашиных родителей: они погибли ровно за неделю до путча, так что вся политическая катавасия, имевшая место уже после трагедии на Памире, прошла мимо находившейся в погребальном трансе Саши), зато появились так называемые новые русские и даже какие-то там олигархи – так что вполне могло статься, что отныне дедушка являлся не единственным частным владельцем картин Пикассо и Репина на территории СССР, ныне уже бывшего.

Наконец-то дедушка взял трубку.

– Доброе утро, деда! – бодро произнесла Саша, прекрасно помня, что дедушка терпеть не мог, если она не здоровалась, хотя в данном случае было бы оправданно сразу начать с места в карьер. – У тебя… у тебя все в порядке?

Вопросов о своем здоровье дедушка терпеть не мог, однако должна же она знать, отчего он не позвонил ей в половине седьмого.

Ведь он всегда звонил в половине седьмого в будни и половине восьмого в выходные.

А уже было начало девятого.

Ответа не последовало.

– Деда? – переспросила Саша, слыша, однако, в телефонной трубке странное дыхание. – Что с тобой, деда?

Ответа опять не было, и только через какое-то время до нее донеслось странное мычание:

– Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы….

А потом связь оборвалась.

Ей понадобилось около получаса, наверное самых страшных получаса ее жизни (даже еще более страшных, чем те, когда она, получив известие о сошедшей на Памире лавине, оглушенная, ждала звонка с сообщением, были ли в числе пропавших альпинистов ее родители), чтобы добраться с Васильевского острова на Петроградскую сторону.

Запыхавшись (пользоваться лифтом она не стала) Саша взлетела на восьмой этаж пешком и замерла перед массивной дверью дедушкиной квартиры.

Может, стоило вызвать милицию? Может, заодно и «скорую»?

Обо всем этом она подумала, конечно же, уже после того, как, сорвавшись, бросилась на квартиру к дедушке. Ведь ему явно требовалась помощь – или нет?

Потому что никого из чужих в свою квартиру дедушка не допускал уже многие годы, наверное даже десятилетия: он замкнулся в себе после ранней смерти от рака бабушки, некогда прима-балерины Кировского театра, – в себе и в своей квартире.

И он панически опасался, что его ограбят, тем более с учетом раритетов, которые украшали все стены четырехкомнатной квартиры. Поживиться у дедушки было чем: картин в его коллекции имелось больше двухсот, если не все триста: точного перечня не было, потому что дедушка и названия, и мастеров, и обстоятельства создания и приобретения знал наизусть, не доверяя бумаге.

Саша принялась судорожно звонить в дверь, а когда никто не ответил, стала стучать в бронированное полотно, которое поглощало все звуки.

Дверь дедушка через своих знакомых в Госбанке делал, и обошлось это ему в копеечку.

Саша вдруг вспомнила, что дверь стоит на сигнализации и что, быть может, имеет все же смысл обратиться в милицию…

Но ведь дедушка, который однажды чуть с ума не сошел, когда по причине прохудившейся трубы все же пришлось впустить в квартиру чужих людей (сантехника), ее за это явно по голове не погладит.

Не бросать же дедушку на произвол судьбы в квартире, забитой сотнями картин!

Саша развернулась, чтобы спуститься вниз, твердо намереваясь позвонить от соседей в милицию, как вдруг раздался еле слышный щелчок – и дверь приоткрылась.

Девушка влетела в темный коридор.

– Деда, ну что такое! Я вся извелась…

И едва не полетела на пол, потому что натолкнулась на дедушку, лежавшего на полу, – он, видимо, из последних сил сумел доползти до двери и открыть ее.

Саша склонилась над лежащим на паркетном полу стариком – и ужаснулась: один глаз у него смотрел разумно, другой, словно в поволоке, был полуприкрыт веком. А из уголка рта текла слюна.

Неужели у него инсульт или что-то подобное?

Обняв старика, Саша прошептала:

– Деда, все будет хорошо, я тебе обещаю. Я вызову сейчас «скорую»…

Дедушка стал отчаянно издавать странные мычащие звуки, потому что говорить он не мог. Но Саша поняла: он не желает, чтобы внучка вызывала кого-нибудь.

Погладив его по морщинистому лицу и поцеловав в лоб, Саша произнесла: