Феномен Лидии Чарской - Светлана Коваленко

Посещение в один из праздников государем и государыней института, приглашение воспитанниц петербургских институтов на утренник во дворец, прием во дворце по поводу вручения выпускницам медалей описаны Чарской "с натуры", живо и точно, с деталями, передающими атмосферу времени, волнение девочек.

Подруга Люды юная княжна Нина Джаваха, которую любимец институток батюшка Филимон называет "чужестраночкой", возражая ему, говорит: "Я, батюшка, русская". Нина горда тем, что ее отец, князь Георгий Джаваха, русский генерал.

Род князей Джаваха - один из древнейших в Грузии, знатен и богат князь Георгий Джаваха, и его дочь Нина никому не уступает первенства. "Я княжна Джаваха, я должна хорошо учиться", - говорит девочка с высоко развитым чувством национального и сословного достоинства и с той же гордостью рассказывает, что ее покойная мама была простой лезгинкой, что "папа взял ее прямо из аула". Естественно, из самой жизни вырастала историческая общность народов Российского государства, закрепляясь в сознании институток как повседневная данность.

Маленькая Нина, лишь год проучившаяся в институте, объединяет многих персонажей Чарской как светлое и идеальное начало, хотя это вполне земная девочка, не по годам серьезная и по-детски озорная.

Семье Джаваха посвящено несколько повестей Чарской: "Княжна Джаваха" (1903), "Вторая Нина" (1909), "Джаваховское гнездо" (1912). Кроме того, память о рано умершей грузинской княжне снова и снова возникает в других произведениях Чарской.

Традиционная для русской литературы тема Кавказа привлекает Чарскую и экзотикой, и красотой величественной природы, и свободолюбивыми романтическими характерами. В поле ее внимания Грузия, давно связавшая свою судьбу с Россией, и Дагестан, еще дымящийся после тридцатилетней войны и поражения Шамиля. События показаны через повседневную жизнь людей разных национальностей, на скрещении судеб и дорог русских, армян, лезгин, аварцев. Законы кавказской чести, гостеприимства, куначество отнюдь не снимают сложности межнациональных отношений, не всегда идиллически разрешаются конфликты, но все-таки добро побеждает зло.

Едва не гибнет от кинжала лезгинки Люда Влассовская, заброшенная в пору своего гувернерства в дальний аул с миссией милосердия. "Я хочу, чтобы русская девушка помогла Израилу, и я верю, волею Аллаха она поможет ему, потому что вижу печать Аллаха на ее челе, - обращается к Люде с просьбой выходить тяжело больного горца старый бек Хаджи-Магомет. - Аллах один у магометан и русских, и велика сила Его во всякое время".

Чарская не скрывает, что далеко не всех выпускниц института ждет легкая жизнь. В большинстве это девочки-сироты из обедневших дворянских семей, им предстоит служить в чужих семьях, растить чужих детей, а для этого нужны и сила воли, и душевная щедрость. Умница и красавица Люда Влассовская, круглая сирота, обретает смысл жизни в воспитании детей-сирот джаваховского гнезда. И ее главная воспитанница, "вторая Нина", нареченная княжна Джаваха, обладающая огромным богатством, добровольно выбирает себе судьбу Людмилы Влассовской - служение людям, посвящает себя врачеванию телесных и душевных ран, собирает под кров джаваховского дома детей, оставшихся без родителей. В ее "питомнике" находят приют русские, грузины, дагестанцы, окруженные любовью и заботой.

Дети в произведениях Чарской такие же разные, как и в жизни, - шалуны и смирные, живые как ртуть и увальни, злые, а точнее, обозленные и добрые, но неизменно отзывчивые на сердечность и ласку. Даже испорченные воспитанием, жизненными обстоятельствами, они безошибочно, как и наши "братья меньшие", чувствуют доброго человека, их нельзя обмануть внешней приветливостью. Ребенок интуитивно догадывается, добро или зло скрывается за поступком и словом взрослого.

Одновременно с "институтской" темой в творчестве Чарской развивается историческая тема. Она известна как автор исторических повестей "Паж цесаревны", "Грозная дружина", "Царский гнев", "Евфимия Старицкая", "Так велела царица", "Газават". Увлеченность отечественной историей позволила Чарской запечатлеть некоторые из ее страниц в ярких картинах, живых и непосредственных образах. Думается, что в осмыслении исторической темы ей ближе других А.К.Толстой, автор "Князя Серебряного".

Занимательность сюжета, сложные и рискованные ситуации на грани жизни и смерти, хорошая русская речь и повышенная эмоциональность создают атмосферу очарованного мира исторических повестей Лидии Чарской. Случается, ею в угоду занимательности сюжета нарушается правда факта, что, однако, в целом не нарушает правды истории.

Особенно интересны с точки зрения выбора исторических персонажей и значительности событий повести "Смелая жизнь" (о героине Отечественной войны 1812 года кавалерист-девице Н.А.Дуровой) и "Газават" (о борьбе Чечни и Дагестана за национальную независимость под водительством Шамиля).

Интерес к личности первой женщины - офицера русской армии сопровождал Надежду Андреевну Дурову при жизни и не ослабевает в наши дни. Ей посвящено несколько литературных произведений - роман "Двенадцатый год" (1885) Д.Л.Мордовцева, повесть Я.С.Рыкачева "Надежда Дурова" (1942), пьеса А.К.Гладкова "Давным-давно" (1942), по ее мотивам был позже поставлен популярный художественный фильм "Гусарская баллада". В ряду этих произведений и повесть Чарской "Смелая жизнь", написанная для юношества, прославляющая романтику подвига и славу русского воинства.

После 1917 года Чарскую не печатали. Книги ее были изъяты "из библиотек, читален и книжного рынка". Сегодня ни в одной из библиотек России нет полной коллекции книг Чарской.

Чарская была предана гражданской анафеме, читать ее не только не рекомендовалось, но и запрещалось. Наиболее обидными для девочки в нашей школе надолго стали слова: "Ты похожа на институтку из книг Чарской". Однако мало кому доводилось прочесть хотя бы одну из этих "вредных" книг, узнать, чем же так плохи институтки. Те же, кому все-таки попадали в руки красивые книги в синевато-голубых или красных переплетах, с множеством иллюстраций, чаще всего изображавших этих самых институток - девочек с косами, в длинных форменных платьях с пелеринами и белых фартуках, переносились в таинственный мир, совершенно не похожий на тот, в котором они сами живут. А дальше уже неудержимо хотелось найти и прочесть еще хотя бы одну из этих книг. Случилось, что находили, тайно читали и учились добру, чувству товарищества, сопереживанию чужого горя.

Что же касается шалостей и проказ, порой вовсе не безобидных, хотя виновницам грозили позорные для института наказания - стоять за трапезой без шнурка для волос и фартука, и даже исключение, то ведь во всех школах и во все времена существовали как проказы, так и наказания. Персонажи Чарской, наделенные острым чувством справедливости, обычно раскаивались в содеянном, за что и обвинялись критикой в сентиментальности. Едва ли можно всерьез говорить и о "непедагогичности" повестей, в которых девочки, как правило, "обожают" одних преподавателей и "ненавидят" других. Однако нельзя не признать, что "обожаются" добрые и сердечные учителя и классные дамы, а презираются злые и придирчивые.

Из среды этих девочек-институток, отторгнутых от дома и сбившихся в свою институтскую стайку, сентиментальных и отчаянных, вышла не только детская писательница Лидия Чарская, но и исторический романист Ольга Форш, выпускница Московского сиротского института.

Само определение, название или термин "институтка", получивший уничижительный смысл, сегодня нуждается в пересмотре, в возвращении ему изначального содержания, соответствующего реальности. Выпускница института благородных девиц знала немецкий, французский или английский, музицировала, обладала известной суммой познаний в медицине, могла в любом обществе служить эталоном хорошего тона и воспитания. Многие из них ушли в первую мировую войну на фронт сестрами милосердия.

Лидия Чарская была труженицей, она много сил отдала литературному ремеслу: писала увлекательные повести из жизни институток, исторические повести, стихи и стихотворные драмы, рассказы для самых маленьких ("Сказки голубой феи"). И все же институт - самая любимая тема Чарской, которая, по-видимому, до конца так и осталась институткой со всем своеобразием этого типа российской жизни конца прошлого - начала нынешнего века.

"Дама она как дама и, может быть, пречудесная женщина - добрая, щедрая, хорошо воспитанная. Кстати, Вольф нещадно эксплуатировал ее, платил гроши..." - вспоминал о Чарской уже в советские годы один из петербургских библиофилов - Л.Борисов, возвращаясь к "секрету" ее небывалой популярности у юного читателя. А ведь вольфовский читатель имел или, во всяком случае, мог иметь хороший вкус. Достаточно напомнить, что из книжного товарищества Вольфа впервые пришли к российским детям переводы Жюля Верна, Фенимора Купера, Бичер-Стоу, Свифта, сказки Гауфа, Шарля Перро, гетевские сказки "Рейнике-лиса" и другие произведения для детей, составившие целую "Золотую библиотеку". Притягательность Чарской была не менее сильной, нежели притягательность этих великих имен. Она как-то вписывалась в их круг если не сама по себе, то в соответствии с запросами и вкусами читателя.