Комбинация - Дмитрий Мамин-Сибиряк

— Комбинация сидит с невестой… — кричал в передней детский голос. — Он про любовь говорит…

Катенька остановилась на полдороге, точно ее ударили. «За что? — стучало у ней в голове. — Ах, все злые, все…» Она быстро повернулась и пошла назад в гостиную, когда из передней показался Тихменев.

II

— Аркадий Борисыч!.. Аркадий Борисыч… — кричали дети на все голоса, хватая гостя за руки, за фалды серой визитки и забегая вперед.

— А где папахен? — спрашивал он грудным тенором, отбиваясь от облепившей его детворы. — И мутерхен тоже дома?..

Невысокого роста, с широкой грудью и курчавой головой, Тихменев выглядел настоящим молодцом. Едва опушенное русой бородкой бледное лицо нравилось всем, и только серые большие глаза смотрели немного жестоко. Он одевался с рассчитанной небрежностью, как человек, готовившийся «посвятить себя сцене». Пока Тихменев служил в акцизе и пожинал дешевые успехи на любительской сцене, по чиновничьим вечеринкам и особенно в кружке скучавших провинциальных дам. Его находили интересным — чего же больше? Тихменев везде был желанным гостем и ухаживал за всеми женщинами. Единственным его недостатком — людей без недостатков, как известно, не существует — было то, что он был женат на гимназической подруге Катеньки и, как семейный человек, терял много в глазах мамаш и дочек.

У Вициных он чувствовал себя как дома и без всякого доклада отправился из гостиной в столовую, а оттуда в кабинет к папахену, то есть к самому Вицину.

— А, вертопрах, здравствуй!.. — встретил его старик с остриженной под гребенку седой головой. — Ну, что можешь сказать в свое оправдание?

— Не виновен, доктор, но заслуживаю снисхождения… — бойко ответил Тихменев, усаживаясь в кресло. — Хотел повидать Катеньку, жена ей поклон посылает, да эта комбинация у ней завелась…

Оба посмотрели и захохотали. Когда в дверях кабинета показались головы ребят, старик вскочил и, замахнувшись книгой, крикнул:

— Эй, вы, челядь… к черту!..

Успокоившись и запахнув поношенный халат, он опять опустился в кресло и проговорил совсем другим тоном:

— Ну, ты, Аркашка, смотри… того…

— Чего?

— А вот этого… Зачем девку смущаешь? Не оправдывайся: все знаю. Выйдет замуж, тогда дорога открыта, а теперь пусть их потешатся… Вот у нас новая горничная, так можешь изощрять на ней свои таланты.

Пока доктор говорил все это, Тихменев равнодушно оглядывал незавидную обстановку докторского кабинета: заваленный книгами и бумагами письменный стол, у стены шкаф с медицинскими книгами, другой шкаф с инструментами и походной аптечкой, железную кровать и т. д. Вицин доживал век военным врачом, и окружавшая его бедность кричала из каждой щели. Семья была большая, а казенное жалованье микроскопическое.

— Только? — насмешливо спросил Тихменев, ероша свою бородку, когда доктор кончил.

— Кажется, достаточно? Ведь Катенька не родная мне дочь и даже не разберешь, как она мне приходится: жена вышла за Ордина уже за вдовца, значит, Катенька была дочерью от первой жены и приходилась ей падчерицей, а когда Ордин умер и я женился на ней… одним словом, черт знает какая путаница. А я тебе скажу одно: Катенька очень уж ласково на тебя поглядывает… скажу больше: прямо влюблена… Как порядочный человек, ты…

— Понимаю, пожалуйста, без нравоучений… Вы, как порядочный человек, считаете своей обязанностью ловить Катеньку в коридорах и обнимать ее очень уж… по-родственному!..

— Ради Бога… шш… — зашипел старик, оглядываясь на дверь.

— Ха-ха… Испугались, ваше благородие?.. Ничего, не беспокойтесь: я Антониде Степановне не выдам, если будете вести себя хорошо. Кстати, признайтесь, вы очень боитесь Антониды Степановны?

— Послушай… ты уж слишком, Аркашка!.. А Катеньку, действительно, раз обнял в коридоре…

— Потому что принял за жену? Ха-ха…

Когда в кабинет вошла сама Антонида Степановна, рыхлая и вечно больная дама с желтым лицом, разговор принял серьезный оборот. Говорили о приданом для Катеньки, о дне свадьбы, разбирали жениха и тому подобное, что говорится в таких случаях.

— Уж, кажется, я и не дождусь, — повторяла Антонида Степановна, вздыхая, — когда пристрою Катеньку… Девушка на возрасте, того гляди сядет на руках Христовой невестой — тогда куда я с ней. Конечно, она в доме была необходима — занималась с детьми, помогала мне, но пора ей и о себе подумать… Не с нами же ей век вековать, а женихов-то нынче и с огнем не найдешь. Пойдемте, господа, чай пить, а Катеньке я пошлю чаю туда…

Действительно, Антонида Степановна велела подать горничной чай жениху и невесте в гостиную. Катенька даже побелела вся, когда увидала поднос со стаканом чая и свою чашку — у ней оставалась единственная надежда на вечерний чай, чтобы хоть на час избавиться от своего уединения, но и эта надежда оказалась разбитой. Зато Кекин был предоволен и смешно вытягивал губы, прихлебывая горячий кипяток. Как он противно чмокал губами, а потом облизывал их. Девушка вперед переживала всю свою жизнь с этим ненавистным уродом, и глухие слезы подступали к самому горлу. Что она такое — хуже сироты, а чужой хлеб горек. Когда была маленькой, то это еще не так выделялось, но потом… Конечно, Антонида Степановна добрая женщина, если бы не избывала ее замуж за первого встречного, а остальных она ненавидела. Старик Вицин, бесхарактерный, боявшийся жены человек, преследовал ее своими родственными любезностями с седьмого класса гимназии и, когда жены не было, одолевал ее скабрезными анекдотами, объятиями и поцелуями. Старшие гимназисты писали на ее тетрадках непонятные ей слова и подсовывали неприличные фотографии. А она должна была молчать, чтобы не тревожить напрасно Антониды Степановны. В последнее время она просто боялась оставаться дома одна.

Единственное место, где она отдыхала, это был дом замужней подруги Любочки Тихменевой, — как у них всегда хорошо, уютно и как-то вообще тепло. Конечно, Аркадий Борисыч был ветреный человек и редко засиживался дома, но он всегда являлся таким веселым, остроумным. Особенно любила Катенька, когда он пел. Между прочим, он и ее учил пению, и они исполняли даже один дуэт на любительском спектакле. Вот единственное светлое место в ее молодой жизни, и понятно, что в Катеньке проснулись к мужу подруги те чувства, какие она боялась назвать их настоящим именем, — она просто чувствовала себя необыкновенно тепло в его присутствии, скучала, когда его не было, и жила только ожиданием, когда он придет. Никаких расчетов на Тихменева она, конечно, не могла иметь и старалась не думать, к чему ведет такое сближение, — ей было приятно, что он выделяет ее из среды других женщин и так необидно ухаживает.

Сейчас после чая Тихменев перешел в зал, сел за рояль и привычной рукой взял несколько громких аккордов. Дети опять столпились около него и заглядывали прямо в рот. Катенька вздрогнула, заслышав знакомые рулады. Потом он запел один из тех романсов, какие так любят провинциальные барышни. Пел он недурно, хотя и кривлялся порядочно. Как назло, попадались именно те романсы, которые любила Катенька. Когда Тихменев запел: «Не говори, что молодость сгубила…», у ней на глазах показались слезы.

— О чем вы плачете, Катенька? — спрашивал Кекин, напрасно сдерживая поднимавшуюся в нем злость.

— Так…

— Это не ответ…

— Да просто потому, что так принято: все невесты плачут.

Она пересилила себя и даже улыбнулась сквозь слезы. Кекин успокоился, — действительно, все невесты плачут. А в зале полный мужской тенор так и выводил жестокие слова:

  …Близка-а-а ммоя ммо-ги-ла-а!..

Потом Кекин опять говорил что-то, долго и убедительно, но Катенька уже не слушала его. Когда Тихменев кончил свое пение и с шумом захлопнул крышку рояля, Катенька без всяких предисловий выбежала к нему, взволнованная, бледная, с горевшими глазами.

— А вы дома? — удивился Тихменев, крепко пожимая маленькую дрожавшую ручку. — Любочка вам кланяется…

У него улыбались одни глаза, но Катенька прощала ему и фальшивое удивление, и фальшивые слова, потому что он сейчас пел для нее, ее любимые вещи, точно хоронил ее заживо.

— Мне нужно вам сказать одно слово… — прошептала она, опуская глаза.

— Я к вашим услугам.

— Вы сейчас уходите?.. Я скажу в передней…

— Вы меня гоните, Катерина Васильевна… — заметил Тихменев, пожимая плечами.

В передней, когда он наматывал себе на шею шелковый платок, она припала к его груди русоволосой головкой и глухо зарыдала.

— Я… я… люблю вас… — шептали побелевшие губы.

— Милая… — ласково прошептал он, обнимая ее и целуя. — Милая…

Этот поцелуй заставил девушку опомниться. Она посмотрела на него совсем дикими глазами, быстро повернулась и убежала… Тихменев несколько времени постоял в передней, улыбаясь довольной улыбкой, тряхнул головой и вышел.