Как избавиться от синдрома ММ. Исповедь эмигрантки - Ольга Щекотинская

Потом несколько вечеров подряд в процессе чтения я узнавала себя всё больше и больше. Я и рыдала, и истерически хохотала, и задыхалась от ужаса и стыда, и в конце концов четко поняла: да, несомненно, это мой диагноз. Оказывается, то, что я всю свою жизнь принимала за настоящую любовь – это и не любовь вовсе, а болезнь. Именно так было написано в книге. Роковая страсть и патологическая привязанность, очень похожая на наркотическую зависимость. А любовь – это что-то совсем другое. И этому мне еще предстоит научиться. Если, конечно, выживу… и не попаду в психушку…

Для моей подруги Инги, которая привезла меня сегодня к шаманке, все это открытием не было. Она давно уже дала мне очень четкое определение. Как-то в компании нескольких приятельниц она пророчески высказалась:

– Вот поставь перед Стаськой 10 мужиков всяких разных, среди которых будут и красавцы, и умники, и одаренные, и самые что ни на есть достойные, так она из них выберет самого проблемного и с самым мерзким характером, будет его сначала долго и упорно добиваться, потом, добившись, долго с ним возиться, всячески помогать, жить его интересами, жертвовать собой, и в результате останется у разбитого корыта.

Тоже абсолютно в точку, лучшего определения мне дать было просто невозможно.

Также не было для Инги открытием и то, что последний мужчина моей мечты по имени Виталик, откровенно меня использовал. А я с удовольствием позволяла ему это делать. Целых два года. И не только позволяла. Активно ему в этом помогала. Прописала его в своей амстердамской квартире, всячески ублажала, холила и лелеяла, пылинки сдувала, жарила, парила, варила борщи, регулярно баловала расслабляюще-эротическими массажиками, возила за свой счет в отпуск, прощала ужасные вещи, закрывала глаза на откровенно хамское поведение, иждивенчество, постоянный флирт с женщинами и многочисленные измены…

Даже к психиатру его водила, потому что не могла поверить, что здоровый человек может так себя вести… Диагноз звучал неутешительно: типичный нарцисс с выраженными признаками социопатии. Но меня это не остановило. Ведь кто же ему еще поможет, если не я? Ведь ему, бедняге, так тяжело, наверное, жить на свете с таким характером. Он, должно быть, и сам себе не рад…

И я продолжала его ублажать. Очень старалась. Все надеялась, что он разглядит, какая я хорошая, поймет, что лучше меня ему все равно не найти и… полюбит меня. То, что он не любит, я при всей своей одурманенности и влюбленной слепоте все-таки понимала. Но ничего, наивно думала я, моей любви хватит на двоих, она ведь безусловная. Мне ничего от него на нужно, кроме него самого. В конце концов я растоплю своей любовью его ледяное сердце, его глаза откроются, он, наконец, оценит меня и поймет, что мы созданы друг для друга. И тогда мы заживем долго и счастливо и умрем в один день.

Вот такую приторно сладкую сказочку я себе сочинила… Все это очень типично для женщин с синдромом Мерилин Монро, это я потом из книжки узнала… Но все мои старания оказались напрасны. Он меня все-таки бросил. Правда, потом в течение полугода еще пару раз возвращался, и я его безропотно принимала, но в конце концов ушел окончательно. Со страшным скандалом и массой оскорблений в мой адрес. Ушел к другой женщине. Не намного меня моложе, но зато более состоятельной.

Чем эта история закончится, было с самого начала понятно всем моим подругам, но только не мне… Впрочем, так всегда и бывает. Ну что ж, совершила очередную ошибку…

Иногда кажется, что вся моя жизнь – это сплошная череда ошибок. Всё как-то глупо, всё не так… Если бы заново, если бы еще один шанс! Так страшно стареть… Вот ведь, бог дал внешность, а я никак не смогла это использовать. Всё так бездарно, так банально…

А с другой стороны, как, собственно, могло быть по-другому? Как могла бы я эту свою внешность использовать? Профессия модели, вернее манекенщицы, как их называли во времена моей юности, считалась в нашей стране развитого социализма не то чтобы совсем неприличной, но для честной девушки все же несколько сомнительной.

Актриса? В юности эта мысль просто не давала мне покоя, но потом… Слишком сильно ударили меня по самолюбию на прослушивании в ГИТИСе, хотя ведь, если разобраться, ничего ужасного мне там тогда и не сказали: «Нам очень понравились внешние данные, но за страшным волнением ничего невозможно было разглядеть». Тем более что это было даже и не официальное прослушивание. По просьбе друга нашей семьи, приближенного к артистическим кругам, меня всего лишь «посмотрели» и даже приглаcили прийти еще раз. Но нет – ведь я же гордая. Восприняла это заявление как страшную трагедию и поставила крест на своей артистической карьере.

Было ли именно это событие неверным поворотом в моей судьбе? Или это произошло гораздо раньше, в отрочестве, в детстве? Ведь я очень долго не сознавала, что красива. Даже наоборот, считала себя чуть ли не уродиной. Это, кстати, тоже типично для женщин с синдромом ММ. Трудно себе представить, но даже сама Мерилин – общепризнанный секс-символ всех времен и народов, совсем не считала себя красавицей и очень сильно расстраивалась, разглядывая себя в зеркало. Ее жизненная история тоже подробно описана в книге, так же как и то, что все ее мужья никогда не воспринимали ее всерьез, унижали, оскорбляли и даже регулярно поднимали на нее руку…

Возможно, родись я лет на 10—15 позже, была бы у меня совсем другая судьба. Может быть, не столь выраженным был бы тогда мой комплекс по поводу внешности. Ведь во времена моей юности в маленьком провинциальном подмосковном городке, где я родилась и выросла, были совсем другие представления о красоте – небольшой рост, круглое кукольное личико, не слишком длинные крепенькие ножки, обязательно широкие округлые бедра… этот пресловутый признак женственности… Самым страстным моим желанием в 14 лет было поправиться и больше не расти. Только сейчас, глядя на свои юношеские фотографии, я понимаю, каким очаровательным подростком я, должно быть, была. Тоненькая, длинноногая, с копной длинных густых светло-русых волос, обрамляющих чуть удлиненный овал лица с огромными, по-кошачьи раскосыми серо-зелеными глазами…

Никто не мог этого оценить в маленьком провинциальном городке. Даже моя родная мать ни разу в жизни не сказала мне, что я красива. Она-то была безоговорочно признанной первой красавицей нашего городка. Так же как и бабушка в свое время. У них-то все было в порядке и с овалом лица, и с бедрами, и с ростом… А я была настоящим гадким утенком в нашей семье. Помню, как бабушка, обращаясь к маме, сочувственно на меня глядя, говорила:

– Нет, Стаська-то не в нашу породу, в Вержбицких она…

Фамилия Вержбицкая досталась мне от отца. Дед или прадед его был выходцем из Польши, сосланным в царские времена за крамольную политическую деятельность в Сибирь и в результате осевшим где-то под Барнаулом. Оттуда и пошел род Вержбицких. Не могу поклясться, что это правда, но, по словам моей тетки, младшей сестры отца, была там еще и примесь французской крови. Потому как этот прадед привез с собой в Сибирь и свою жену, наполовину француженку, или она потом приехала к нему в ссылку. Ну просто какая-то «Звезда пленительного счастья» получалась по ее рассказам. Но не исключаю, что ей просто приятно было так думать.

Если в семье я была гадким утенком, то в школе, скорее, белой вороной. И опять-таки в немалой степени благодаря своей фамилии. В нашем классе учились дети с простыми русскими фамилиями. Школьные подружки мои были – Андреева, Федорова, Смирнова, Борисова, Цветкова. И тут я – Вержбицкая… Да еще и Анастасия…

Именем этим щедро одарил меня отец. Несколько дней после рождения я прожила с достаточно простым именем Юля, которым хотели назвать меня мама и бабушка, поскольку отец, казалось, не особенно хотел принимать в этом участия. Но неожиданно для всех он вдруг совершенно безапелляционно заявил:

– Анастасия будет! Всё, точка…

Кроме того, отец мой был зубным врачом, всем хорошо известным в нашем небольшом городке. И семья наша была по тем временам достаточно зажиточной. Поэтому в классе я всегда ощущала себя особенной. И страшно этого стеснялась. Ведь во времена моего детства выделяться чем-то из толпы было почти позорным.

Дома меня называли Стасей. Также называли меня и друзья детства, живущие на нашей и соседней улицах, излюбленным местом игр для которых был наш гостеприимный двор. Cтасей пыталась называть меня в классе и моя первая учительница, которая тоже жила на соседней улице и знала меня с рождения. Но в школе я упорно этому сопротивлялась, постоянно поправляя учительницу и одноклассников, и упрямо повторяя, что меня зовут Настя. Имя Стася казалось мне каким-то уж очень домашним, детским и унизительным.