Прерванная идиллия - Элиза Ожешко

Чтобы убедиться, есть ли в этой старой тенистой аллее место, где можно было бы устроиться с Ларошфуко, он поднял голову и остановился, как вкопанный.

В нескольких шагах, за решеткой, на узкой скамеечке под кустом бузины, он увидел девушку в платье с розовыми и серыми полосками.

Девушка торопливо шила, низко склонившись над работой.

Цветок фасоли горел ярким огоньком в ее черных волосах.

Черные локоны вились по ее плечам и по белой каемке лифа возле шеи.

Девушка была среднего роста, тоненькая, стройная, нежная.

Поспешность, с которой она шила, не мешала ей протягивать время от времени руку к хлебу, лежавшему на столике, сколоченном из двух толстых, потрескавшихся от старости досок. Она откусывала кусочек и жевала, продолжая шить. Хлеб был темный, а зубы — белые и ровные, как жемчуг.

Минуты две-три шитья — и снова рука, сверкая наперстком, протягивается ко все уменьшающемуся ломтю хлеба.

Работа спорится — два куска ситцу почти совсем уже сшиты.

Еще один раз протянулась рука к хлебу — и еще ряд стежков.

Наконец белые зубки вместо хлеба перегрызают нитку.

Девушка выпрямляет свой стан и, склонив голову набок, рассматривает свою работу. Как видно, она находит, что работа ей удалась, что хлеб был вкусен и что погода прекрасна. С ее губок слетает веселый мотив вальса: ля-ля-ля! ля-ля-ля!

Молодой человек сделал несколько шагов вперед и показался из-за деревьев, сквозь ветки которых он довольно долго присматривался к девушке.

Сухие листья зашуршали под его ногами.

Она оглянулась с выражением удивления. В ее сверкающих золотистых глазах мелькнул легкий испуг. Ведь сколько она ни приходит сюда, — вот уже три года, — впервые она видит человека, прогуливающегося в этом парке. Но испуг ее продолжался недолго.

Внешность этого вдруг появившегося человека производила приятное впечатление. Как видно, он был хорошо воспитан: увидав, что она смотрит на него, он приподнял шляпу, открывая красивый точеный лоб с вертикальной морщиной между бровями.

Казалось, он колебался несколько мгновений или раздумывал. Потом быстро подошел к решетке и, чуть приподняв над головой шляпу, вежливо спросил:

— Скажите, пожалуйста, кто живет в этом прелестном домике?

Он указал глазами на белую лачужку, утопавшую в чаще фасоли.

Немного смутившись, она ответила:

— Мы там живем…

И пояснила тотчас же:

— Мой отец, Теофиль Выгрыч, я и младшие дети…

Ее манера держаться и говорить свидетельствовала о том, что она привыкла к приветливому обращению с людьми и, приведенная в замешательство, вскоре вновь обретала смелость.

— Какой милый уголок! — сказал он.

— О да! — подтвердила она с восхищением, — здесь так зелено и так тихо…

— Уютное гнездышко, затишье, — продолжал он и снова спросил:

— А кто же это посадил возле домика эти красивые растения, так живописно его драпирующие?

Радуясь похвале, она ответила с загоревшимися глазами:

— Не правда ли, ведь красиво разрослась в этом году фасоль? Мы с сестрой каждый год ее садим, но никогда она не была такая высокая и густая…

— Да, она высокая и густая, прямо-таки на удивление. Но я вижу и цветы на грядке. Это тоже вы посеяли их или посадили?

— Немножко левкоев и резеды… совсем немного. У меня и моей сестры нет времени выращивать больше.

— Ваша сестра, должно быть, старше вас?

— О нет, она четырьмя годами моложе.

— Так сколько же ей лет?

— Пятнадцать.

Они замолчали. Она в смущении склонила голову над работой и вновь начала шить.

Он, прислонясь к решетке, смотрел на девушку и не уходил. Взгляд его смущал ее.

Теперь он снял шляпу. В его больших и синих-синих, чуть продолговатых глазах, над которыми возвышался лоб с глубокой морщиной, разделявшей его пополам, светилась шутливая улыбка. В этой улыбке, в осанке и в самой манере говорить — медленно и разделяя слоги слов — не было ничего невежливого, но во всей фигуре этого незнакомца чувствовались уверенность в себе и тонкое изящество, и это опять-таки смущало Клару.

Притом она знала, что молодой девушке неприлично вступать в продолжительные разговоры с незнакомыми людьми.

Но ее, попросту говоря, жгло любопытство: кто он такой?

Откуда и почему он появился в этом, обычно безлюдном, месте?

И она не могла придумать, как бы ей спросить у него об этом.

Она продолжала шить, а в голове у нее проносились мысли: «Когда же он уйдет? Не следует ли мне самой встать и уйти? Но ведь это невежливо! Да и к чему мне убегать? Ведь я у себя в беседке. Пусть уходит себе, откуда пришел. Но кто он? Кто это может быть? Как он хорош… И особенно приятен у него голос…»

А он, помолчав несколько минут, заговорил снова, и, действительно, очень приятным, каким-то бархатным голосом:

— Что это вы делаете?

Не поднимая головы, она ответила:

— Шью рубашку для брата…

Она не видела усмешки, скользнувшей по губам незнакомца.

— У вас взрослый брат?

— О нет, он десятью годами моложе меня…

— Значит, вы — самая старшая?

— Да.

— Но в том, что вы говорили о вашей семье, я заметил пропуск… пробел… Вы говорили — мой отец, я и младшие дети… А мама?

Она помолчала и потом тихо ответила:

— Вот уже четыре года как у нас нет матери… умерла.

— И вы заменяете ее вашей семье?

Продолжая шить с опущенной головой, она ответила:

— Я стремлюсь заменить ее… Я бы очень хотела… насколько возможно…

Шутливая улыбка исчезла с лица незнакомца. Он теснее прижался к решетке и минуту спустя продолжал:

— Я вижу, у вас в корзинке книга… Вы любите чтение?

— Да, я очень люблю читать.

— Что же это за книжка?

Он протянул руку сквозь решетку.

Она, колеблясь, подала ему книгу.

Нет, в самом деле, чего ему надо? Стоит себе и стоит! Разговаривает и разговаривает! И не говорит, кто он такой! Это невежливо… А, с другой стороны., он очень вежлив!

Переплет книжки был дешевый и вдобавок истрепанный. Да и вся книга была тоже истрепана. Как видно, ее многие читали и по многу раз. Незнакомец открыл ее и остановился на строчках, помеченных карандашом.

— Это вы подчеркнули эти строки?

— Да, — тихонько ответила она.

— Они вам так нравятся?

И он вполголоса начал читать подчеркнутые стихи:

Перенеси хоть дух мой благосклонноК лесам задумчивым, к родным лугам зеленым,Над самым Неманом раскинутым по склонам,К пшенице яровой, на золото похожей,К полям, расцвеченным серебряною рожью…

Он читал вполголоса, однако читал прекрасно.

На девушку это произвело сильное впечатление.

Никогда еще в жизни она не слышала, как декламируют стихи, а голос чтеца был бархатный, проникнутый лаской и как бы с грустью где-то в глубине.

Он замолчал на минуту, подумав: «И далек же я от Ларошфуко!.. В совершенно противоположной стороне…»

А затем продолжал чтение:

Где желтый курослеп цветет в гречихе белойИ клевер покраснел, как юноша несмелый;Все опоясано мечтою, лишь местамиВ ней……

У нее непонятно почему стали навертываться на глаза слезы.

Это случалось с ней всякий раз, когда она слушала музыку, что бывало очень редко.

Ей сделалось невероятно стыдно, а уж заодно она и рассердилась немножко.

Что же это такое наконец? Он не только разговаривает с нею, но даже читает ее книгу, как будто они уже целый век знакомы друг с другом. А ведь все еще не назвал себя!

Но вот она собралась с духом и, сложив на коленях руки с работой, спросила его с серьезным и даже суровым выражением лица:

— Вы живете далеко отсюда?

Она почувствовала, что спросила громче, нежели хотела, и что при этом чересчур уж сдвинула брови. Но это всегда так бывает: когда нужно поступить смело, никогда не угадаешь меры.

Он оторвался от книжки и довольно небрежно ответил:

— Очень близко.

Потом прочел еще два стиха:

Среди таких полей, на берегу потока,В густом березняке, на горке невысокой…

И точно решившись на что-то во время чтения последних стихов, он закрыл книжку и, кланяясь, промолвил:

— Я все еще не представился вам. Не думал я, что наш разговор так затянется. Но теперь мне уже хочется, чтобы ом не был последним.

Он опустил на минуту глаза, подумал, а затем окончил:

— Я — Юлий Пшиемский, и живу вон в том большом доме…

И он указал на княжескую виллу. Девушка повеселела.

Она чувствовала, что требования приличия удовлетворены, хотя и была несколько удивлена:

— А я-то думала, что в этой вилле никто не живет!

— Да, кроме прислуги, никто до сих пор и не жил. Но вчера прибыл сюда на время сам ее владелец.