О Набокове и прочем. Статьи, рецензии, публикации - Николай Мельников

Как верно заметила рецензент книги «Набоков о Набокове и прочем», исследовательскую манеру Николая Мельникова отличает «стремление к свободе оценок, беспристрастию, строгой переоценке признанных положений; <…> перед нами литературовед нового поколения. Независимый, ироничный, избегающий поверхностных определений, Н.Г. Мельников смотрит на творчество Набокова не как на что-то запретное для критики, гениальное и недостижимое, а как на объект научного исследования»3.

Подобный подход отличает его от многих набоковедов («набокоедов» – непременно сострит Мельников), напоминающих порой не ученых, а служителей культа, членов секты «избранных», которые не только бездумно перепевают «твердые суждения» набоковской персоны, имитируют интонацию писателя, подделываются под его стиль, но и мыслят себя то ли инкарнацией двуязычного гения, то ли полномочными представителями, временно исполняющими его обязанности на нашей грешной земле.

Держу пари: Владимир Набоков, случись ему прочесть собранные здесь статьи, не пришел бы в восторг от иных «сеансов с полным разоблачением», какие учиняет Николай Мельников. Но еще больше я уверен: при всем несогласии с теми или иными утверждениями и догадками, он не отнес бы его к презираемой им категории критиков, которые «разглагольствуют о книге, вместо того чтобы раскрыть ее душу». И уж тем более – к своим гротескным двойникам, которые, стремясь перенабоковить Набокова, «непременно начинают (уж во всяком случае, в письменном виде) уподобляться своему кумиру – шарадничать, высокомерничать и прочее – c переменным, как водится, успехом».

И вопреки заверениям пессимистов, вроде Эмиля Фаге, считавшего, что «всякая критика осуждена на полное забвение, и в этом нет вопиющей несправедливости», я убежден: многие работы Николая Мельникова, вошедшие в эту книгу, столь же ценны, как и произведения, ставшие объектом его исследования, а потому им суждено стать «вечными спутниками» тех из них, что не канут в Лету и будут волновать всё новые и новые поколения читателей.

Виссарион Ерофеев

Июль 2013 г.,

Москва

ОТ АВТОРА

Статьи, составившие книгу, дают представление о моей литературоведческой и критической деятельности за двадцать лет. Стремясь придать сборнику внутреннюю цельность и сюжетную стройность, я решил сгруппировать их по тематическому принципу, пожертвовав строгим хронологическим порядком и жанровым единством. В первой, набоковской, части статьи расположены не по мере их написания и публикации, а в соответствии с этапами творческого пути Владимира Набокова; во втором разделе второй части они сгруппированы, так сказать, по географическому принципу: сначала идут эссе, посвященные европейским писателям, и рецензии на первые переводы их произведений, затем – статьи об американских авторах.

Поскольку набоковедение – одна из самых бурно развивающихся отраслей отечественного литературоведения, ежегодно выбрасывающая на книжный рынок разнообразную и разнокачественную продукцию, я счел бессмысленным модернизировать свои набоковедческие работы, в частности, унифицировать их справочный аппарат, раздувая ссылками на новейшие публикации. В самом деле, странно выглядели бы статьи середины девяностых годов, уснащенные ссылками на позднейший русский перевод двухтомной бойдовской биографии или новопереведенной переписки Набокова – Уилсона!

Лишь в некоторых случаях я не удержался от соблазна переделок и улучшений: внес в тексты легкую стилистическую правку; снабдил мини-послесловиями, где рассказываю об истории их создания и о тех трагикомических последствиях, которые они вызвали; восстановил пропуски, сделанные редакторами без согласования со мной, а также заглавия, опущенные или измененные при первой публикации; дополнил подвальные примечания сведениями, прежде мне неизвестными или недоступными, но принципиально важными для раскрытия той или иной темы (эти вставки выделены квадратными скобками).

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Классик без ретуши – Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. Критические отзывы, эссе, пародии / Под общей редакцией Н.Г. Мельникова. Сост., подготовка текстов Н.Г. Мельникова, О.А. Коростелева. Предисл., преамбулы, комментарии, подбор иллюстраций Н.Г. Мельникова. М.: Новое литературное обозрение, 2000.

NWL – The Nabokov–Wilson Letters / Ed. by Simon Karlinsky. N.Y.: Harper & Row, 1979.

SL – Nabokov V. Selected Letters. 1940–1977 / Ed. by D. Nabokov and Mathew J. Bruccoli. N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich / Bruccoli Clark Layman, 1989.

SO – Nabokov V. Strong Opinions. N.Y.: McGraw-Hill, 1973.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ О НАБОКОВЕ

Шарж Владимира Мочалова

КРИМИНАЛЬНЫЙ ШЕДЕВР ВЛАДИМИРА ВЛАДИМИРОВИЧА И ГЕРМАНА КАРЛОВИЧА

(о творческой истории романа В. Набокова «Отчаяние»)

Шарж Дэвида Левина

«Странно, что мы испытываем болезненную потребность (как правило, зря и всегда некстати) отыскивать прямую зависимость произведения искусства от “подлинного” события»4, – жаловался в свое время Владимир Набоков, рассуждая о реальной сюжетной подоснове гоголевского «Ревизора».

Не знаю, странно это или нет, а ведь и впрямь испытываем, особенно когда обращаемся к творчеству таких загадочных и непрозрачных писателей, как Набоков. На протяжении всего творческого пути он потратил немало сил и энергии, чтобы создать себе имидж «чистого художника» – ортодоксального эстета оскар-уайльдовской закваски, проповедующего бесцельность и самодостаточность литературного творчества, сторонника дегуманизированного искусства, отчужденного от «радостей и бедствий человеческих». «Реальность не является ни темой, ни целью истинного искусства, которое творит свою собственную реальность, ничего общего не имеющую со средней реальностью, доступной коллективному глазу»5 – эта броская декларация, вложенная в уста главного героя «Бледного огня», перекликается со многими программными заявлениями писателя, который порой грешил несносным эстетическим дидактизмом и догматизмом.

Оскар Уайльд, чьи эстетико-философские воззрения оказали большое влияние на «литературную маску» Набокова и его эстетические взгляды, утверждал: «Искусство вполне равнодушно к фактам, оно изобретает, воображает, грезит и сохраняет между собой и действительностью неприступную преграду красоты стиля, декоративности или идеальных устремлений»6. Все это до известной степени так, и, конечно, «жизнь подражает искусству гораздо больше, чем искусство – жизни». И все же едва ли кто-нибудь из настоящих писателей всерьез способен на то, чтобы не на словах, а на деле – в своем творчестве – перерезать пуповину, соединяющую искусство с действительностью (которая так порой раздражает чуткие и впечатлительные творческие натуры), ограничиться «игрой в бисер» и тем самым – выхолостить свое творческое «я», «отрезать себя от собственных запасов, от всего питания, горючего, от всей энергии, источником которой <…> является человеческая жизнь» (Ж. Маритен)7, – та самая «живая жизнь», с ее грязью и убожеством, величием и красотой, жестокостью и милосердием, от которой подлинному художнику не отделаться «декоративностью и идеальными устремлениями», не спрятаться в пресловутую башню из слоновой кости, чтобы там, «подобно баядере среди благовоний, погрузиться в одинокие свои грезы» (мучительная мечта Гюстава Флобера). Это невозможно хотя бы потому, что любой писатель прежде всего – человек, а затем уже – художник. («Поэт умирает там, где кончается человек», – позвольте мне переиначить броский лозунг прославленного испанского дегуманизатора.)

Отношения между искусством и жизнью строятся на основе взаимодействия и взаимного отражения. Это, разумеется, азбучная истина. Вполне очевидно и то, что программные заявления и эстетические декларации имеют отношение скорее к «публичному имиджу», «литературной личности» писателя (то есть постулированному им самим авторскому образу, который строится в соответствии с нормами и типологическими формулами определенной формы литературного поведения), чем к его творческой индивидуальности. Тем более они не могут исчерпать смысл и значение произведений художника.

Именно поэтому, рассматривая творчество любого писателя – особенно такого «закрытого», как Набоков, – столь интересно бывает найти те нити, которые связывают его творения с «живой жизнью»: выявить жизненные прообразы персонажей, определить реальные события, положенные в основу сюжета. Нет, не из-за одной исследовательской дотошности, не ради злорадных уличений – «вот, мол, эстетом прикидывался… “башня из слоновой кости”… “одинокие грезы”… “гамаки из перьев колибри”, а сам-то…», – но для того, чтобы лучше понять, как, по каким законам создавался «выдуманный» мир литературного произведения, что повлияло на замысел писателя, во имя чего преображалась пресловутая «грубая реальность» его всесильным творческим воображением.