Вблизи сильных мира сего - Владимир Ерёменко

И, щёлкнув застёжкой элегантной заморской папки, где исчезла "Речь", идёт в глубь вагона, к столику связи. Миша хитро подмигивает мне, и мы идём за Аджубеем.

Продолжаю рассматривать этого всесильного журналиста, перед которым заискивает даже редактор "Правды".

Года три назад я видел его мельком в редакции "Комсомолки". Кажется, он был уже замом главного.

Все шептались: "Зять Никиты Сергеевича… Далеко пойдёт…"

И Алексей Иванович с тех пор шагнул действительно далеко. У него лучшая в стране газета. Он – член ЦК, ему прочат пост министра. Но надо отдать должное, он и сам человек незаурядный. И журналист не последний, и энергия бьёт ключом. В этом убеждается каждый, кто общается с ним. А те, кто работает рядом, известинцы, души в нём не чают.

Просим Аджубея воспользоваться его связью с Москвой. Он согласно кивает, и тогда Миша:

— Алексей Иванович, а может, вы сами нашему Горюнову по ВЧ…

Аджубей с добродушным удивлением разводит руками.

— Ну, вы, хлопцы, как тот цыган: "Тётенька, дайте водицы, а то так есть хочется, аж шкура трещит." Ладно, идите. Позвоню вашему Дымгору… Вам ещё на пароход надо прорваться.

— С вашей помощью, Алексей Иванович, — вставляет Миша.

— Нет! Это уж вы сами. Есть строгое указание: ни одного газетчика на борт…

— Мы – тассовцы, — наконец решаюсь я сказать хоть что-то. — Без нас нельзя.

— Ну, глядите, та-а-с-с-о-о-в-цы… — тянет весело Аджубей.

У него хорошее послеобеденное настроение. Настроение здорового, преуспевающего человека, который знает себе цену, а после выпитых рюмок доброго коньяка, запах которого гуляет по вагону, есть желание быть ещё и покровительственно-добрым и великодушным.

Кажется, Аджубей купается в этом "самокомфорте" и ценит его, потому и позволяет нам пользоваться его "добротой".

Мы исчезаем. Нам ещё нужно заскочить в редакцию, а оттуда – на речной вокзал. Машина у нас с красным правительственным пропуском, и нам везде – "зелёная улица".

На пристани, где сверкает белизной трёхпалубный лайнер, от комитетчиков узнаём, что всех журналистов препровождают на отдельный пароходик ("трамвайчик"), а на правительственный никого "не пущают". Запрет идёт от "Самого".

Вся журналистская братия (и иностранная, и наша) бредёт к "трамвайчику", который причалил рядом.

Мы, тассовцы, и собкоры "Известий" и "Правды" выжидаем. У нас план действий, подсказанный знакомым комитетчиком, но, видимо, не без инициативы Аджубея и Сатюкова. Как только убирается трап, мы перемахиваем через перила борта парохода и тут же попадаем в руки комитетчиков из охраны.

Каждый выбрал удобную позицию у борта. Трап убран, и мы один за другим прыгаем.

Спустя несколько минут все – в салоне охраны. Здесь накрыт стол. Бутерброды, фрукты, напитки. Собкор "Правды" по Сталинграду Костя Погодин требует "за пережитый страх" коньяку.

Появляется и коньяк. Блаженство.

В салоне прохладно, работают вентиляторы. Налегаем на закуски. Соки, боржоми запотевшие. Спешить некуда. Прогулка от центра и до южной окраины города, где начинается Волго-Дон, не меньше часа. Делегация после роскошного обеда в резиденции разбрелась по каютам, отдыхает. Мы "под арестом" у охраны. Всё как в лучших домах…

Маршрутом лайнера мы, местные собкоры, проследовали не раз со многими делегациями, и у нас нет желания выходить на палубу. Правдист и известинец из Москвы "двинули на воздух".

Через четверть часа за ними последовал и Миша Герасимов, а мы, сталинградцы, сидим за столиком, потягивая холодный боржоми, смакуем армянский коньячок.

Я вышел из салона охранников, когда уже повернули от первого шлюза обратно и шлёпали вверх по Волге к Сталинградской ГЭС.

Позвал Костя Погодин:

— Володя, пойдём! — громко, скорее для офицеров охраны, сказал он. — Там уже твой дядя, маршал Ерёменко про Сталинградскую битву Тито докладывает…

На открытой палубе десятка два плетёных кресел. В них – Тито, его супруга, члены делегации. Перед ними у огромной карты, разрисованной красными и синими стрелами с коротенькой указкой, Андрей Иванович Ерёменко, бывший командующий Сталинградским фронтом, а ныне командующий Северо-Кавказским военным округом.

Андрею Ивановичу недавно присвоено звание маршала, и он парится в новеньком, с иголочки мундире с большой шитой золотом звездой на каждом погоне. На мундире – Звезда героя и цветная мозаика символов бесчисленных военных орденов и медалей.

Пот струится из-под фуражки. Ерёменко вытирает его скомканным в левой руке платком, но головного убора не снимает, даже не расстёгивает стоячего ворота маршальского мундира. Бусинки пота катятся по иссохшей шее.

Андрею Ивановичу – за шестьдесят. Отцу моему – пятьдесят девять. Оба прошли все три войны от звонка до звонка, но судьбы разные… Мои размышления прерывает капитан в штатском из местного управления КГБ Алексей, с которым я знаком по многим встречам иностранных делегаций.

— А, что, действительно он твой дядя? — шепчет на ухо Алексей.

Я тяну с ответом, делая вид, что поглощён рассказом о Сталинградской битве. Нетерпеливый Алексей дружески берёт меня под локоть. Мы с ним, видимо, ровесники и могли бы быть друзьями, если бы не его служба.

— Ты – племянник Андрея Ивановича? И молчишь! Ну, знаешь…

— Я-то знаю, — напуская тумана, тихо шепчу Алексею, — а вот Андрей Иванович – вряд ли!

Тот с растерянным недоумением смотрит на меня, но, видимо, раньше всех заслышав суету своих коллег за нашими спинами, нервно вздрагивает и тут же исчезает. Я смотрю ему вслед и вижу, как веером рассыпаются по палубе молодцы в штатском, занимая каждый "своё место".

Значит сейчас появится Сам. Все настороженно замирают, и лишь Андрей Иванович, да Тито и его окружение не замечают прокатившегося шороха.

Андрей Иванович говорит, какие силы были брошены немцами для разблокирования армии Паулюса… И тычет указкой в карту.

На палубе в окружении своей свиты появляется Никита Сергеевич. Он без пиджака, в белой рубахе, без галстука и в светлых широких брюках. На ногах мягкие мокасины. Лицо помятое со сна.

Останавливается в нескольких шагах за спинами сидящих в креслах слушателей, молча озирая собравшихся.

Ерёменко закрыт от него картой, продолжает рассказ.

Наконец Никита Сергеевич, качнувшись на коротких ногах, нетвёрдо обходит сидевших слушателей и плюхается в расторопно подставленное здоровенным детиной кресло.

— Мы воевали! — прерывает он маршала. И, повернувшись к Броз Тито, добавляет: – Этих военных хлебом не корми, только дай повспоминать, какие они стратеги… А немцев вот сюда допустили. — Он повёл рукою перед собою. — Аж до Волги-матушки… Так что хвалиться вам, военным, особенно нечего… Штаб фронта был за Волгой… И мы с Вами, Андрей Иванович, сидели вон там. — Хрущёв указал перед собой на полоску тёмного заволжского леса. — Вон там… в Ямах. — И опять, качнувшись в кресле в сторону Тито, поясняет: – Так заволжское село называлось…

От этой неожиданной для всех тирады Никита Сергеевич раскраснелся и замолк, переводя дух.

Неловкая тишина. Маршал ещё больше вспотел, но стоит не шелохнувшись, опустив вниз руки с указкой и скомканным платком.

Никита Сергеевич достал свой платок, отирает красное лицо и лысину. Ему подали шляпу из светлой соломки. Но он в сердцах отстранил руку телохранителя. Тяжёлая пауза затянулась, и тогда Тито, развернув своё кресло к Хрущеву, сказал:

— Сталинград был спасением всему миру. Мы в Югославии это поняли. Немцы уже были другие…

— Конечно. Конечно, — подхватил Хрущёв. — Здесь сломалась гитлеровская военная машина. И как они её не чинили потом, она всё время давала сбои…

— А войны ещё было много, — продолжал Тито. — Сильно много. Мы в Югославии взобрались только на её вершину…

Андрей Иванович переводил растерянный взгляд с Хрущёва на Тито и вновь на Хрущева, явно не понимая, что же ему предпринять, но продолжал стоять навытяжку, с прижатыми к грузному телу руками.

Наконец Хрущёв переключил внимание на застывшего у карты маршала.

— Продолжай, Андрей Иванович. Продолжай, — кивнул Хрущёв. — Только ты учти, югославские товарищи тоже много знают… Они изучали эту битву. Правда?

— Да, да, — за всех ответил Тито. — Но мы с удовольствием и интересом слушаем маршала.

Однако даже эта подслащенная пилюля не вернула равновесия Ерёменко. Рассказ его поблёк, а скоро и вовсе угас, прерываемый репликами Хрущёва.

Реплики переходили в воспоминания члена военного совета Сталинградского фронта, и рассказ бывшего командующего окончательно застопорился.

С поникшей головой новоиспечённый маршал отошёл от карты в тень под тент, и было жалко и больно смотреть на потерянное лицо старого воина.

Разрешение этого скандального эпизода произошло только вечером, на приёме в честь югославской делегации. После первого тоста в честь главы делегации гостей маршала Тито Хрущёв сразу провозгласил здравицу другому маршалу "выдающемуся военачальнику, Герою Советского Союза" и прочее Андрею Ивановичу.