Взлетная полоса - Анатолий Галиев

Посасывая иноземный плод, Щепкин думал, что, если бы не строгая секретность, за этот полет они с Нилом Семеновичем наверняка бы попали в герои — как-никак пересекают туда и обратно целое море. Наверняка бы и в газетах мелькнуло что-нибудь приятное и духоподъемное. И тут же внутренне усмехнулся: какие там газеты, когда даже в самом отряде об истинном маршруте этого полета знают всего два-три человека. Всем объявлено, что они полетели до Керчи и обратно с ночевкой для проверки техсостояния машины после зимнего ремонта.

Вообще-то, вся эта история грянула на него совсем не к месту и не ко времени.

Зима в этом году выдалась даже на южном берегу Крыма затяжная и жесткая. Чего уже давно не помнили, на мелководье покрылись льдом даже севастопольские бухты. В начале марта задули долгожданные южные ветры, льды как языком слизнуло, и главная база Черноморской эскадры ожила и нетерпеливо загомонила, готовясь к выходу кораблей в море и долгожданным летним маневрам.

Еще сутки назад Щепкин даже не помышлял о таком полете. Дел на гидробазе было невпроворот. Они только что перевели из зимнего ангара и спустили на лебедке по наклонному настилу — слипу на воду этот «фоккер». Щепкин в рабочем комбинезоне стоял на пирсе и крыл кладовщика, у которого за зиму неизвестно куда испарилось полбочки технического спирта, когда на сверкающих от солнца водах бухты послышалось мягкое гудение мотора, и из-за корпуса миноноски, стоявшей поодаль и наводившей лоск — военморы в рабочих робах висели в люльках вдоль борта и красили ее, — вывернулся знакомый всей эскадре личный катерок командующего. Изящный, как игрушка, цвета старинной скрипки, блистающий надраенной латунью, он ткнулся в пирс; из него к Щепкину выпрыгнул хорошо знакомый Митенька Войтецкий — адъютант командующего военно-морскими силами Черного и Азовского морей, — козырнул, отвел в сторону и, понизив голос, сказал:

— Сигай за мной в нашу лоханку, Данюша! Сам приказал — одна нога здесь, другая в его апартаментах!

— Дай хотя бы переодеться… Ну, десяток минут! — Изумленный столь спешной надобностью, Щепкин оглядел свой испятнанный смазкой комбинезон.

Однако Митенька рассвирепел, уже холодным, официальным тоном передал приказ — явиться немедленно, выразительно щелкнул крышкой своего хронометра:

— У вас, товарищ, нет ни секунды!

На катерке они мигом перемахнули бухту. К зданию штаба бежали, прыгая через ступени.

Командующий принял Щепкина тотчас же. Приподняв голову и хмуровато глядя куда-то мимо него, он выслушал его доклад, коротко изложил суть дела: ввиду экстренной необходимости Наркоминдел обратился к флоту с просьбой доставить дипломатического курьера из Синопа в Севастополь. По переданному из Анкары через турецкую правительственную радиостанцию сообщению, курьер выехал в Синоп еще вчера вечером и уже ждет в нашем консульстве. Обычно в таком случае за курьером в Синоп посылали один из тральщиков. Однако ввиду необыкновенной спешности посылка тральщика отпадает. Пока его подготовят к выходу в море, пока он дойдет и вернется, пройдет не менее двух-трех суток. Курьер же должен быть в Севастополе максимум через двенадцать часов.

Щепкин ошарашенно молчал. Нахмурившись, он пытался собраться с мыслями, потому что сразу возникла тысяча вопросов: на чем лететь, кому лететь, где взять бензин в этом самом Синопе? Ведь своей заправки не хватит на обратный путь, так далеко его авиаторы еще не летали.

— Я понимаю, Щепкин, что твои гладиаторы в основном упражняются над местными акваториями и вдоль пляжных бережков… — не без ехидства, будто прочитав его невысказанные мысли, сказал командующий. — Но ты меня неоднократно уверял, что вы способны на нечто большее. Вот и появилась возможность отличиться!

Он хрустнул безукоризненно накрахмаленными манжетами, набивая табаком коротенькую трубку, но не закурил, отбросил ее, поднялся из-за стола, заходил, заложив руки за спину, тонкий, изящный.

Разглядывая кремовые шелковые шторы на высоких окнах, массивный письменный стол на «львиных лапах», благородный мореный паркет, выложенный якорями еще эпохи адмиралтейства, Щепкин сердито думал о том, что хозяин этого кабинета совершенно не соображает, чего добивается от него. Одно дело летать в видимости родных берегов или же сопровождать суда эскадры, в крайнем случае, если и плюхнешься на вынужденную, военморы спустят шлюпки, снимут экипаж, а сам аппарат возьмут на буксир — бывало уже и такое. А совсем другое дело уйти в одиночку на многочасовой перелет, пересечь Черное море с севера на юг, одолеть все это бурливое пространство, взять на борт дипкурьера, всю ответственность за его жизнь и почту необыкновенной важности (это ясно, иначе бы не шли на такой риск) и благополучно вернуться.

— Такого мы еще никогда не пробовали… — наконец сказал он.

— А мы, Щепкин, многого никогда не пробовали, — неожиданно сказал командующий.

Щепкин понял, что он имеет в виду не только себя или его: комсомол нынче брал в свои руки флоты, чистил не только проржавевшие за годы разрухи и безвременья стальные борта кораблей, вытряхивал из кубриков привыкших к безделью «жоржиков», теснил старый комсостав, на кителях которого еще не выцвели следы от царских погон. Молодые поднимались на командные высоты, становились у турбин, занимали штурманские «будки», выводили не флоты — страну на новый курс.

— Приказ понят? Исполняйте!

— Есть! — ответил, сдержав вздох, Щепкин.

…Мотор обрезало сразу. Он неожиданно рыкнул басовито и перхающе, из патрубков выхаркнуло клубы густого дыма, широколопастный толкающий винт захлопал и замер, будто человек в панике растопырил обе руки в стороны. Гидроплан сильно вздыбило, казалось, что он налетел с ходу на бетонный массив и взбирается на него, задрав нос. Глазунов быстро щелкал топливным краником, откинул ремни, пытался подняться, лезть к мотору.

— Сиди! — крикнул ему Щепкин, сорвал очки, чтобы было виднее, уцепился за ручку, которая билась как припадочная, ломала ему руки, придавливая к сиденью. Педали ходили ходуном. На миг Щепкин сам себе показался петрушкой, которого кто-то дергает за веревочки.

Сразу стало слышно шипение разрезаемого плоскостями воздуха, дребезжали расхлябанные створки капота. Летчик отжимал ручку, привстав и выгнувшись, хрипел от усилия. Нос гидроплана начал оседать, над ветровым щитком всплыло вспененное море. Самолет ниспадал по широкой спирали, кренясь на правый борт. Щепкин понимал, что если с таким креном он сядет боком к волне, то зацепит консолью воду, забурит правый поплавок и опрокинется. Приподняться надо было только поперек волны, навстречу ветру. Ему казалось, что прошел целый век, пока он умудрился выровнять машину.

Поплавки ударились о воду, как о твердь, самолет осел, взмывая выше самого себя пену и брызги, заковылял по волнам, переваливаясь, как хромая утка. Зеленая волна с шипением перехлестнула через закраину кабины, разлетелась в капель.

Ян Кауниц отплевался от соленой горечи, утер мокрое лицо ладонями, зевнул и осведомился:

— Приехали?

2

— Ах, вы, мадам, фактически просто Мэри Пикфрод! — известная всему Севастополю парикмахерша Софочка Магазинер картинно всплеснула пухлыми ручками: — И это чудно, что вы не стали делать завивку — она вам пошла бы, извиняюсь, как корове седло! Сразу видно образованную женщину, вы понимаете свой шик!

Маняша ухмыльнулась про себя — знала бы толстуха, какое у нее образование. До сих пор ревет белугой, когда Даня тычет носом в тетрадку: «Ну, что ты опять натворила? Это же проще винегрета — квадратный корень из шестнадцати! Сколько будет?» Бесится, грозится, что, если не будет учиться в рабочей школе для переростков, семейной жизни конец. Ну, это ерунда, конечно. Сколько уж замужем, а каждый вечер, как на первом свидании! Как сядет он рядом, положит крепкую руку на плечо, посмотрит серыми своими хмаревыми глазищами, — так и всякое ученье из головы вон! Хлопаешь ресницами и про одно думаешь: «Господи, за что мне, дурочке, от судьбы навеки такой человек?..»

Маняша вздохнула, внимательно оглядела себя в зеркале и удивилась: неужели это она и есть? Сидит в кресле, закинув длинные красивые ноги в фильдеперсовых чулочках неизвестная молодая прелестница. Белая пикейная юбчонка в меру коротка, сиреневая блузочка с бантом из мадеполама — сама сшила, но вид как из модного салона. Золотисто-бронзовые волосы облегают голову пушистым невесомым шлемом, бровки, как положено, выщипаны до той самой модности, когда от них остается один намек, губки пухлые, яркие, хотя и не мажется — своей краски хватает.

Маняша сделала глаза томными. Парикмахерша одобрительно кивнула:

— Имею мнение, что, когда вы выйдете из моих рук на Примбуль, эскадра вздрогнет! Нигде нет столько ценителей настоящей женской красоты, как среди флотских офицеров! Конечно, теперь они называются красными командирами, но это неважно: мужчинами-то они остались! Как насчет моего гонорара, деточка? Кажется, вчера в гидроотряде летно-подъемному составу выдавали усиленный паек?