Маленькие московские сказки - Пит Рушо

— Ну что, Бабка, пора? — спрашивал ее Калистрат Климович.

— Рано еще тебе. Успеется, — отвечала Соловьиная Бабка, садилась верхом на клюку и улетала в туман.

В такой вечер старик специально приглашал Галку и Овчара на ужин. Ставил самовар. Галке перепадали пироги с капустой и ватрушки, а Овчару тушенка и гречневая каша. Потом они выходили на крыльцо.

— Хорошо соловьи поют? — спрашивал старик.

— И не говори, Климыч! Хороши! Прямо звери, не соловьи! Грех жаловаться! — соглашался пес.

— Сила! — вопила Галка, прыгая по перилам.

— Орлы!

— Ладно, ладно, — успокаивал их Калистрат, — свежо что-то, идем в избу.

Старик пил чай из блюдечка, Овчар гремел миской, Галка клевала крошки. Караси в пруду хлопали жабрами, Заяц косил глазом под ракитовым кустом, стеклянные шарики лежали под шпалой. На небе зажигались звезды, цвела сирень, пели соловьи.

Митька и Пожарник

— Завтра ты превратишься в пожарную машину, — сказала Митьке зеленая лягушка, всплывшая из глубины ванны.

— Почему? — спросил мальчик, пытаясь понять, откуда взялась лягушка, — я вам ничего плохого не сделал.

— Вот и хорошо, что не сделал. Вот и хорошо. Так надо, — она начертила куском мыла на кафеле круг, прыгнула в него и исчезла.

Утром по дороге в булочную Митька превратился в пожарную машину.

«Дела…», — думал он, заезжая в гараж пожарной команды около Арбатских ворот. «Ну, ничего, – успокаивался он, глядя на себя в зеркало заднего вида, — жить можно».

И вот, когда Митька уже потушил свой первый пожар и наслушался в свободное время рассказов сержанта Иванова про то, что памятники Гоголю по ночам меняются местами, чтобы один Гоголь смог посидеть и отдохнуть, а другой постоять и размяться, когда уже стала забываться встреча в ванной, вот тогда Митька заметил на доме рядом с пожарной частью, высоко-высоко под самой крышей что-то странное. Он пригляделся и понял, что под крышей большого высокого дома натянута паутина, а в паутине кто-то бьется, но никак не может вырваться. Это попался жук-пожарник.

«Наш!» — подумал Митька и выехал из гаража, на ходу выдвигая лестницу. Длинная-предлинная лестница поднималась вверх и, наконец, уперлась в паутину. Паутина разорвалась, из нее выпал жук-пожарник. Падая, он расправил крылья и полетел. Жук полетел, снижаясь кругами, и сел на тротуаре возле зеленой лягушки. Лягушка трижды свистнула, и Митька снова превратился в самого себя.

— Спасибо, Митька, — сказала лягушка, — ты спас моего друга. Я давно знала, что злобная волшебница паучиха Гунгла собирается его погубить, поймав в сеть. Пришлось ради друга превратить тебя в пожарную машину.

Митька немного растерялся от всего этого.

— А почему не в голубя? — спросил он недоуменно.

— Потому, что против пожарной машины не может устоять ни одно злое волшебство.

— Послушайте, но вы могли бы меня просто попросить, и я помог бы вашему другу и так, — наконец возмутился мальчик.

— Есть некоторые вещи, которые теряют всякий смысл, когда о них просишь, — загадочно сказала лягушка.

Жук взял лягушку за лапу, и они пошли вдвоем по переулку, о чем-то болтая на ходу. Маленький жук с красными пожарными боками и зеленая лягушка шли туда, где в сквере за бульваром сидел бронзовый Гоголь, где тележка мороженщика белела на горячем асфальте, и из открытых окон слышались музыка и смех.

Митька посмотрел им вслед и отправился домой, по привычке бибикая на редких прохожих.

Дуглас

На краю летного поля стоял двухмоторный самолет. Самолет звали Дуглас. Среди нескольких вертолетов и самолетов, стоявших рядом, других таких не было. Такой он был только один.

Широкое летное поле огибала река с островами, парусниками и белыми домами на холмистом берегу; с другой стороны аэродрома была железнодорожная насыпь, огромные тополя и длинный ангар с прогнувшейся крышей. Около насыпи и тополей и стоял Дуглас. Темно-зеленый сверху, голубой снизу, с желтыми пропеллерами. Самолет был очень красив.

Дуглас летал редко. Другие самолеты и вертолеты разбрасывали парашютистов на белых парашютах и сновали туда-сюда. А он поднимался в воздух не часто. Он улетал по серьезным делам и приземлялся поздним вечером, освещая траву взлетно-посадочной полосы прожектором.

Как-то раз маленькая Анна возвращалась с дачи на электричке. Среди тополей она на минуту увидела самолет. Дуглас очень понравился Анне. И с тех пор в свободное время девочка стала приезжать к нему на велосипеде. В синеве летнего неба лениво переливалось урчание неспешных бипланов, из них прыгали разноцветные парашютисты. Стаи скворцов с шумом носились над лугом, стрекотали кузнечики, вдали по реке медленно проплывали корабли. Анна оставляла велосипед возле дутого резинового колеса самолета, а сама по желтой лопасти пропеллера забиралась на нагретое солнцем крыло, прислонялась спиной к мотору и сидела несколько минут молча.

Самолет очень привязался к девочке, но начинать разговор ему было непросто. У Ани где-то были папа с мамой и всякие приятели. Она могла ходить по городу, разговаривать с кем угодно, купаться в речке, заходить в магазинчики, покупать там конфеты и игрушки. «Может быть, — в ужасе думал Дуглас, — у нее дома есть игрушечный бомбардировщик». От этой мысли по фюзеляжу у него проходила дрожь, и опускались рули высоты.

Девочка тоже переживала. «Вот торчу я в городе, — размышляла Анна и ударяла кулаком по крылу, — а он летает неизвестно куда. Забирается высоко. Видит оттуда все. Весь город, поля, леса. Ему хорошо. А как он ночью садится… мигает лампочками на крыльях…» — и девочка закусывала губу.

— Привет, — наконец говорила она, — хорошо тебе летать — порхаешь в облаках, видишь кругом все.

— Ну, в облаках, конечно, хорошо порхать, только сыро. И холодно. Потом льдом обрастаешь. Устаю я порхать, — жаловался самолет. Хотя, на самом деле, ему очень нравилось летать, и действительно сверху все было прекрасно видно. И даже пробиваться сквозь тучи было очень приятно.

— А у тебя как дома? — осторожно спрашивал самолет, — играешь в игрушки?

— Нет у меня игрушек, — вздыхала Анна, — я уже большая.

Самолету она почему-то не рассказывала про маленькие машинки и про куклу Джейн. Сидя на крыле Дугласа ей начинало казаться, что она не укладывает Джейн спать каждый вечер, и что машинок у нее никогда не было.

Потом Анна спрыгивала вниз, рвала колокольчики и ромашки, снова влезала наверх, держа цветы в зубах. Она добиралась до самой кабины и клала букет Дугласу на нос.

— Как хорошо, — говорила она, — жаворонки поют…

— Слетать бы куда-нибудь вместе, — мечтал он, хотя прекрасно знал, что такие как он, военно-транспортные самолеты никогда не берут на борт маленьких девочек.

— Нам и так неплохо, — отзывалась она, — разглядывая чудесные заклепки на его боках.

— Скоро заправщик притащится, тебе пора, — глухо говорил самолет.

— Завтра приеду! Если дождя не будет. Пока! — Анна спускалась по желтому пропеллеру, садилась на велосипед и уезжала, стараясь не оборачиваться.

«Вот если бы у Дугласа потерялась какая-нибудь гайка, — думал маленький велосипед, — я отдал бы ему свою. Механики привинтили бы ее, и мы были бы тогда всегда вместе. Хотя, конечно, не целиком…»

Так думал маленький велосипед, любивший большого красивого Дугласа больше всего на свете. Но ни самолет, ни девочка не знали об этом.

Воробей

Войдя в чебуречную, воробей сделался неуклюж и угловат. Он был голоден и зол. Надежда на ужин ускользала вместе с последними лучами красного жаркого солнца. Воробей злился от голода.

— Свободно? — спросил он у человека, стоявшего за стойкой с тарелкой чебуреков и граненым стаканом черного кофе.

— Взлетай, — отозвался человек и подвинул стакан, освобождая гостю край стола, — тебя, парень, как зовут?

— Меня никак не зовут, — огрызнулся воробей, — я сам прихожу.

— Будешь грубить — пристрелю, — человек достал ржавый офицерский наган, вложил в барабан единственный патрон и взвел курок.

— Габриэль, — представился воробей.

— Очень приятно. А меня зовут Василием Дмитричем, — Василий Дмитрич спрятал револьвер в карман.

Уже через пять минут Габриэль сидел на шляпе у Василия Дмитрича, клевал куски чебурека и рассказывал историю своей жизни. Габриэль рассказывал, как прошлым летом он жил на Крымском мосту. Все было замечательно: плескались волны, в Нескучном саду цвели липы, на набережной художники продавали картины, на ступенях яхт-клуба кто-то загорал, ветер с кондитерской фабрики доносил запах шоколада. Все было замечательно, пока знакомая утка не рассказала Габриэлю, что недалеко, под Андреевским мостом, живет ласточка — удивительная и прекрасная, чуть не единственная во всем городе. И воробью захотелось с ней подружиться. Он думал, как это сделать, приходил в отчаяние, смеялся, снова терял надежду и даже начал разговаривать сам с собой.