Рейтинговые книги
Читем онлайн Вот лучшее ученье! - Н. Бурвикова

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3

Прецедентная фраза первого руководителя советского государства – Из всех искусств для нас важнейшим является кино – раскрывает суть – проводить агитацию с опорой на наглядно-действенное мышление неграмотных людей. Да даже и грамотные люди в то время предпочитали получать информацию в наглядно-действенных формах – ведь кино! Экран! Люди двигаются! Лошади скачут! Может быть, предпочитающих наглядность больше в соотношении высшее образование (вербальный интеллект) – среднее образование (невербальный интеллект у остановившихся на последнем)?

В других выражениях – теоретики и практики, физики и очень часто лирики… Хотя не все лирики – критики.

В шоу-бизнес пробиваются троечники. Они потому троечники, что у них второй тип интеллекта. И когда они начинают действовать, примеряя на себя, то работают на потребу троечникам-телезрителям. Примеряют на себя и считают правильным. Когда в перестроечный период в школу были направлены красочные, с картинками учебники иностранных языков без грамматических обобщений и таблиц, тогда еще привыкшие к обобщениям школьники были ими недовольны (отличники недовольны, троечникам картинки были удобны). Сейчас вроде бы догадались совмещать обобщения и наглядность…

В связи с тем, что человечеству (цивилизованной его части) угрожает гиподинамия, околомедицинскими кругами ведется справедливая пропаганда движения (тренажерные залы, SPA-салоны). И все с этим согласны. Но не наблюдается ли в последнее время, в связи с бумом мультимедийности, гиподинамия тех частей мозга, которые привыкли поддерживать рабочую форму с помощью чтения? Вот даже старшеклассники («продвинутый» народ) начинают это понимать:

Увиденное по телевизору забывается буквально через час, а прочитанное остается с нами на многие годы. Книги дарят бесценные сокровища, а ТВ замещает их пустотой. Читая, мы учимся мыслить, а телевизор парализует нашу волю, пестрит сплетнями и «кривыми зеркалами». Вспоминается ситуация, описанная Рэем Брэдбери в романе «451° по Фаренгейту», где человечество мыслит исключительно потребительски, полностью подчинившись технике. Неужели и дальше жизнь будет становиться все искусственнее? (Иван Шаров, ученик 11 класса)

Действия читающего фокусируются на тексте, не отвлекаясь на слух, обоняние и цветовосприятие. Получается некоторая экономия сил и прямое достижение цели – получение информации. И осмыслению этой информации тоже ничего не мешает, не отвлекает. Мультимедийные же средства, направленные на сообщение информации, размывают – и это неизбежно – возможную фокусировку.

Мы нашли пример одновременного включения нескольких органов чувств (кроме, увы, зрения) в повести В.Г. Короленко «Слепой музыкант»:

Для слепого мальчика она [весна – Прим. авт.] врывалась в комнату только своим торопливым шумом. Он слышал, как бегут потоки весенней воды, точно вдогонку друг за другом, прыгая по камням, прорезаясь в глубину размякшей земли; ветки буков шептались за окнами, сталкиваясь и звеня легкими ударами по стеклам. А торопливая весенняя капель от нависших на крыше сосулек, прихваченных утренним морозом и теперь разогретых солнцем, стучала тысячью звонких ударов. Эти звуки падали в комнату, подобно ярким и звонким камешкам, быстро отбивавшим переливчатую дробь. По временам сквозь этот звон и шум окрики журавлей плавно проносились с далекой высоты и постепенно смолкали, точно тихо тая в воздухе.

На лице мальчика это оживление природы сказывалось болезненным недоумением. Он с усилием сдвигал свои брови, вытягивал шею, прислушивался и затем, как будто встревоженный непонятною суетой звуков, вдруг протягивал руки, разыскивая мать. И кидался к ней, крепко прижимаясь к её груди.

– Что это с ним? – спрашивала мать себя и других. Дядя Максим внимательно вглядывался в лицо мальчика и не мог объяснить его непонятной тревоги.

– Он… не может понять, – догадывалась мать, улавливая на лице сына выражение болезненного недоумения и вопроса.

Действительно, ребенок был встревожен и беспокоен: он то улавливал новые звуки, то удивлялся тому, что прежние, к которым он уже начал привыкать, вдруг смолкали и куда-то терялись.

<…>

Мальчика решили вывести в поле, – на берег ближней реки.

Мать вела его за руку. Рядом на своих костылях шел дядя Максим, и все они направлялись к береговому холмику, который достаточно уже высушили солнце и ветер. Он зеленел густой муравой, и с него открывался вид на далекое пространство.

Яркий день ударил по глазам матери и Максима. Солнечные лучи согревали их лица, весенний ветер, как будто взмахивая невидимыми крыльями, сгонял эту теплоту, заменяя ее свежею прохладой. В воздухе носилось что-то опьяняющее до неги, до истомы.

Мать почувствовала, что в ее руке крепко сжалась маленькая ручка ребенка, но опьяняющее веяние весны сделало ее менее чувствительной к этому проявлению детской тревоги. Она вздыхала полною грудью и шла вперед, не оборачиваясь; если бы она сделала это, то увидела бы странное выражение на лице мальчика. Он поворачивал открытые глаза к солнцу с немым удивлением. Губы его раскрылись; он вдыхал в себя воздух быстрыми глотками, точно рыба, которую вынули из воды; выражение болезненного восторга пробивалось по временам на беспомощно-растерянном личике, пробегала по нем какими-то нервными ударами, освещая его на мгновение, и тотчас же сменялось опять выражением удивления, доходящего до испуга и недоуменного вопроса. Только одни глаза глядели все тем же ровным и неподвижным, незрячим взглядом.

Дойдя до холмика, они уселись на нем все трое. Когда мать приподняла мальчика с земли, чтобы посадить его поудобнее, он опять судорожно схватился за ее платье; казалось, он боялся, что упадет куда-то, как будто не чувствуя под собой земли. Но мать и на этот раз не заметила тревожного движения, потому что ее глаза и внимание были прикованы к чудной весенней картине.

Был полдень. Солнце тихо катилось по синему небу. С холма, на котором они сидели, виднелась широко разлившаяся река. Она пронесла уже свои льдины, и только по временам на ее поверхности плыли и таяли кое-где последние из них, выделяясь белыми пятнышками. На поемных лугах стояла вода широкими лиманами; белые облачка, отражаясь в них вместе с опрокинутым лазурным сводом, тихо плыли в глубине и исчезали, как будто и они таяли, подобно льдинам. Временами пробегала от ветра легкая рябь, сверкая на солнце. Дальше за рекой чернели разопревшие нивы и парили, застилая реющею, колеблющеюся дымкой дальние лачуги, крытые соломой, и смутно зарисовавшуюся синюю полоску леса. Земля как будто вздыхала, и что-то подымалось от нее к небу, как клубы жертвенного фимиама.

Природа раскинулась кругом, точно великий храм, приготовленный к празднику. Но для слепого это была только необъяснимая тьма, которая необычно волновалась вокруг, шевелилась, рокотала и зеленела, протягиваясь к нему, прикасаясь к его душе со всех сторон неизведанными еще, необычными впечатлениями, от наплыва которых болезненно билось детское сердце. С первых шагов, когда лучи теплого дня ударили ему в лицо, согрели нежную кожу, он инстинктивно поворачивал к солнцу свои незрячие глаза, как будто чувствуя, к какому центру тяготеет все окружающее. Для него не было ни этой прозрачной дали, ни лазурного свода, ни широко раздвинутого горизонта. Он чувствовал только, как что-то материальное, ласкающее и теплое касается его лица нежным, согревающим прикосновением. Потом кто-то прохладный и легкий, хотя и менее легкий, чем тепло солнечных лучей, снимает с его лица эту негу и пробегает по нем ощущением свежей прохлады. В комнатах мальчик привык двигаться свободно, чувствуя вокруг себя пустоту. Здесь же его охватили какие-то странно сменявшиеся волны, то нежно ласкающие, то щекочущие и опьяняющие. Теплые прикосновения солнца быстро обмахивались кем-то, и струя ветра, звеня в уши, охватывая лицо, виски, голову до самого затылка, тянулась вокруг, как будто стараясь подхватить мальчика, увлечь его куда-то в пространство, которого он не мог видеть, унося сознание, навевая забывчивую истому. Тогда-то рука мальчика крепче сжимала руку матери, а его сердце замирало, и казалось, вот-вот совсем перестанет биться.

Когда его усадили, он как будто несколько успокоился. Теперь, несмотря на странное ощущение, переполнившее все его существо, он все же стал было различать отдельные звуки. Темные ласковые волны неслись по-прежнему неудержимо, и ему казалось, что они проникают внутрь его тела, так как удары его всколыхавшейся крови подымались и опускались вместе с ударами этих волн. Но теперь они приносили с собой то яркую трель жаворонка, то тихий шелест распустившейся березки, то чуть слышные всплески реки. Ласточка свистела крылом, описывая невдалеке причудливые круги, звенели мошки, и над всем этим проносился порой протяжный и печальный окрик пахаря на равнине, понукавшего волов над распахиваемой полоской.

1 2 3
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Вот лучшее ученье! - Н. Бурвикова бесплатно.
Похожие на Вот лучшее ученье! - Н. Бурвикова книги

Оставить комментарий