Рейтинговые книги
Читем онлайн Д. Н. Мамин-Сибиряк - Петр Быков

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5

Когда братья Мамины начали посещать заводскую школу, они как-то сразу получили полную свободу, какою только могут пользоваться дети, и прежнее чувство страха, ко всему, что было вне их комнат, исчезло в них. «Смелости и предприимчивости оказался даже излишний запас, выражаясь в школьных драках и соответствующих возрасту шалостях». Дмитрий Наркисович «два раза тонул, приходил домой с синяками, подвергался разным опасностям, уже совсем не по возрасту». Это совпало с нахлынувшими шестидесятыми годами, когда даже в самой глухой провинции явились новые книги, популярно-научные, главным образом по естествознанию. С книгами появились и новые люди, причастные к администрации завода, которая после 19 февраля уже утратила свой исключительный крепостнический характер. Новые люди посвятили Дмитрия Наркисовича в новую веру. Когда он со своим неразлучным товарищем бродил с ружьем по соседним горам и заходил на знаменитые платиновые прииски, у одного бывшего студента, жившего на этих приисках, он увидал в конторе на полочках книги, неизвестные ему до тех пор даже по названию: переводы сочинений Шлейдена, Молешота, Фогта, Ляйеля. «Перед нашими глазами, – замечает Мамин, – раскрывался совершенно новый мир, необъятный и неудержимо манивший к себе светом настоящего знания и настоящей науки. Мы были просто ошеломлены и не знали, за что взяться, а главное, как взяться „с самого начала“, чтобы не вышло потом ошибки… Имена прежних любимцев, как Загоскин, Марлинский, Лажечников и другие, сразу померкли и стушевались. Выступали вперед другие требования, интересы и стремления». Это, конечно, не помешало юному Мамину отдаваться и доступным удовольствиям: охоте, рыбной ловле, катанью но реке и т. д. Во всем этом родители уже не мешали ему, и будущий певец Урала наглядно знакомился с географией и этнографией края, присматривался к людям, к заводскому рабочему, к мужику, и одни впечатления сменялись другими. Из них потом, с добавлением виденного в более зрелом возрасте, получился тот громадный, интереснейший материал, который увлекательно разрабатывал Мамин-Сибиряк и который дал жизнь, движение, массу драматических положений, столько чудных бытовых картин, пестроту и разнообразие ярких красок его многочисленным произведениям.

Отец Наркис, из собственного горького опыта зная, что такое бурса, намеревался отдать сыновей в гимназию, но средства не позволяли, и, скрепя сердце, он стал готовить детей в духовное училище. Дмитрию Наркисовичу шел тогда двенадцатый год, и он готовился целое лето, что вовсе не стоило ему большего труда: у него была чудная память, и, если он прочитывал два раза две-три страницы текста, он «мог повторить их из слова в слово, а латинские и греческие склонения и спряжения он не учил, а только читал; прочтет один раз, и дело готово. Через три года, после жестокого тифа, он навсегда утратил эту память» К осени приготовления были кончены, и 7 сентября 1864 года Дмитрий и Николай Мамины поступили в екатеринбургское духовное училище и были зачислены в высшее отделение, причем Дмитрий оказался слабее и был принят условно Отец Наркис, поместив детей на квартиру, сам уехал погостить к тестю. И вот юный Мамин впервые соприкоснулся с сумерками жизни. Ошеломляюще подействовала на него вся обстановка бурсацкого учения. «Я, – с грустью вспоминает он, – совершенно растерялся, как теряется вылетевший из теплого гнезда неоперившийся цыпленок. Отец вернулся и, вероятно, без слов заметил, что дело не ладно»… Он вызвал нежной лаской сына на откровенность, и тот рассказал, какой гнет давил его, какое это ужасное место – «высшее отделение» училища – отчаянная бурса, рассказал всех вообще училищных порядках.

Не долго думая, отец увез сына обратно домой, где Дмитрий Наркисович, по его словам, провел целых два года «без определенных занятий». Он часто коротал время в одиночестве, и его единственным удовольствием были книги, сводил кое-какие знакомства, отдавался созерцанию природы. Особенно занимали его горы, «милые зеленые горы», которые так мастерски изображены в разных его рассказах и которые он наблюдал, изучал с самого детства из окон родительского дома, а позднее – непосредственно среди них, когда из бурсы приезжал на каникулы летом. Когда юный Мамин жил дома, он часто слышал объяснения отца, говорившего, что дальние горы уже в Азии, и что семья живет на самой границе. Дело в том, что старый деревянный дом о. Наркиса смотрел на площадь пятью большими окнами и был замечателен тем, что с одной стороны окно выходило в Европу, а с другой – в Азию. Водораздел Уральских гор находился лишь верстах в четырнадцати. В «границе» для чуткого ребенка заключалось что-то особенно таинственное, разделявшее два совершенно несоизмеримых мира. На востоке горы были выше и красивее, «но, – говорит Мамин, – я любил больше запад, который совершенно прозаически заслонялся невысокой горкой, Конкурниковой. В детстве я любил подолгу сидеть у окна и смотреть на эту гору. Мне казалось иногда, что она точно сознательно загораживала собой все те чудеса, которые мерещились детскому воображению на таинственном далеком западе… Восток не давал ничего, и в детской душе просыпалась, росла и назревала таинственная тяга именно на запад»…

Едва ли кто-нибудь из наших писателей так любил и с таким пламенным чувством зарисовывал свои родные места, как Мамин. В своих воспоминаниях он говорит не без восторга: «Милые зеленые горы!.. Когда мне делается грустно, я уношусь мыслью в родные зеленые горы; мне начинает казаться, что и небо там выше и яснее, и люди такие добрые, и сам я делаюсь лучше. Да, я опять хожу по этим горам, поднимаюсь на каменистые кручи, спускаюсь в глубокие лога, подолгу сижу около горных ключиков, дышу чудным горным воздухом, напоенным ароматами горных трав и цветов, и без конца слушаю, что шепчет столетний лес…» Намеренно остановились мы на этих впечатлениях Мамина-ребенка, на его любви к родным горам. Мы хотим отметить, что с самого детства ему в сильной степени было присуще созерцание природы, проникновение ею. Он до самозабвения увлекался красотой и силой Урала и Приуралья, этой горной областью, прорезывающей величественные степи двух частей света и таящей в себе неисчислимые сокровища минералов, металлов, драгоценных представителей ископаемого царства и, словно пушистым необъятным ковром, укрытой вечно-зелеными хвойными лесами высочайшей ценности, словом, обладающей такими неисчислимыми богатствами, каких нет ни в одной европейской стране. Да и красоты, подобные Уралу, в Европе вряд ли найдешь. Вдоль и поперек исходил Мамин эту волшебную нашу страну еще в юности и замирал от восторга при виде живописных мест, на каждом шагу твердящих о присутствии в природе её вдохновенного Творца. Результатом и раннего и дальнейшего созерцания русской неизсякаемой сокровищницы явился тот дивно исполненный фон, на котором Мамин горячими красками написал свои картины жизни Урала, заводского быта, оригинального, бесконечно разнообразного, в связи с его недавним прошлым и настоящим, – быта, от которого веет чем-то сказочным. Впечатления Мамина были так сильны, неизгладимы, так врезались в его памяти, так проникся он ими, что не мог не вложить всю душу свою в богатые содержанием, изумительными подробностями и блестящие по колориту свои поэмы в прозе: «Три конца», «Горное гнездо», «Хлеб», «Золото», «Приваловские миллионы», «Братья Гордеевы», «Бойцы», «Самоцветы», и в длинный ряд «Уральских рассказов», даже небольших набросков, где действует все тот же родной, близкий сердцу его Урал.

Пробыв два года дома (1865–1866), Мамин вторично отправился в екатеринбургское духовное училище, в ту же отвратительную бурсу, где ждали его всевозможные треволнения и куда он ехал с гнетущей тоской, благодаря воспоминаниям, оставшимся у него от первого соприкосновения с этой самой бурсой. Поэтому вторая поездка Мамина переживалась им с более острым чувством и оставила по себе более глубокий след. Как бы то ни было, по Мамин окончил бурсу, перешел оттуда в пермскую духовную семинарию, а затем начинается уже петроградский период его жизни. Будучи семинаристом, Дмитрий Наркисович несколько раз предпринимал-поездки по реке Чусовой, которую он очень любил. Сестра Мамина, Елизавета Наркисовна (в браке Удинцева), вспоминает о двух поездках брата по Чусовой; одна продолжалась целую неделю. Ездил он вместе с братом своим Николаем, доехал до Левшина, а оттуда отправился на лошадях в Пермь. В другой раз ездил с тем же братом в августе с так называемым «летним караваном». Плыли на полубарке, нагруженной демидовской медью, без весел, но течению. В одну из таких поездок, уже будучи студентом, он простудился, схватил плеврит, долго прохворал и так ослабел, что много времени пролежал, что называется, пластом. Он очень любил повествовать о своих впечатлениях в этих поездках. В годы студенчества, приезжая на каникулы в Висим, он то и дело пропадал из дому и бродил по окрестностям. Его постоянным спутником в этих экскурсиях был местный псаломщик. Пропадали они иногда по неделе, по две. Мамин любовно изобразил его в очерке «Емеля охотник» и в сборнике «Из далекого прошлаго», в рассказе «Зеленые горы», где этот ветхозаветный дьячок, Николай Матвеевич, философ, как называл его отец Наркис, изображен, что называется, во весь рост, с его страстью к охоте и к вину, с его суевериями и удивительной способностью существовать на гроши. Мамина привлекало к Николаю Матвеевичу необыкновенно развитое в нем «чувство природы». Это был созерцатель, живший широкой жизнью всей природы. Она наполняла его существование, заслоняя все остальные интересы, до дьячковской нищеты включительно. Мамин глубоко ценил этого бедняка, потому что и сам был созерцателем, потому что ощущал на себе благотворное влияние дьячка-философа.

1 2 3 4 5
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Д. Н. Мамин-Сибиряк - Петр Быков бесплатно.

Оставить комментарий