Прятки с Солнцем - Егор Кобелев

  -Нет, со мной нет. Просто… поклянись, что ничего со мной не сделаешь.

  Я немного подумал.

  -Клянусь.

  -Короче. Когда мы посещали Курскую, я снова завел свою шарманку. Ну, про то, что вы не за-разны, а если и было, то давно прошло… а они… как бы это… психанули. Сказали, что я их задолбал и пока они теперь тебя любым способом достанут. Так что договорится с ним  будет еще сложнее чем раньше.

  Я слушал ошалело. И что? Теперь они что сделают? Как будто угадав мои мысли, на станцию ворвалась рычажная дрезина, чудом не сбив один из лотков. На дрезине гордо болтался флаг Ганзы. С нее спрыгнул взмыленный мужчина лет сорока, а за ним – два верзилы с миниатюрными пистолетами-пулеметами. Видимо, до калашей они не доросли.

  Расталкивая толпу, эта компания пронеслась мимо всех и забежали в палатку, на столбике кото-рой висела прибитая гвоздем бумажка «Арарат».

  Оживление людей вокруг ярмарки затихло, станция наполнилась шепотками. Я пораженно прошептал Штепселю:

  -Быстро они.

  Тот кивнул:

  -А то. На то она и Ганза. Чтоб быстро. Вспомнить только как она с красными воевала – все у них было стремительно, быстро. А потом в оборону ушли…

  Я, в отличие от технаря, в полемику пускаться не любил. Так что я просто стоял и смотрел на палатку начальника станции. Ничего не происходило минут двадцать, но к ярмарке никто и не подумал вернуться. Торгаши переговаривались между собой, обычные жители станции шептались по углам. Еще через двадцать минут посыльный Ганзы вышел с каменным лицом, за ним топали телохранители. Они сели на дрезину и уехали со станции с таким видом, будто ничего не произошло.

  А потом из палатки вышел Арарат. Он тоже был хладнокровен, но вокруг него прямо-таки витало раздражение. Оно чувствовалось и в его движениях – они были резкими, головой он двигал отрывисто, как будто у него заедало в шее какой-то механизм. Затем он нашел в толпе меня и поманил пальцем. Я оглянулся на Штепселя. Тот развел руками.

  «Что ж, чему быть, того не миновать» - Меланхолично подумал я и отправился в палатку к начальнику станции.

  Она была обставлена довольно скромно – миниатюрный журнальный столик, стеклянную столешницу которому заменила черноватая доска. К нему была придвинута трехногая табуретка, у сиденья которой был отколот угол. У стенки палатки лежал спальный мешок, с придвинутой к нему тумбочкой.

  Арарат сел на табурет и исподлобья глянул на меня. Он буравил меня глазами еще хуже, чем несколько минут до этого Матрос. Я ощутил разницу. Если Матрос вгрызался в меня с похмелья, то глава троцкистов хотел заставить меня нервничать. Что ж, надо признать, это ему практически удалось. Если бы я уже не нервничал.

  Вообще, Арарата я видел пятый или шестой раз. Ему было примерно пятьдесят лет, у него были седеющие волосы, зачесанные назад, прикрывая огромную плешь на макушке. У него был свойственный его национальности нос с горбинкой, причем довольно большой. Глаза у него были не-большие, прячущиеся в густых бровях.

  Наконец, начальник Партизанской, видимо, решил, что нужный психологический эффект дос-тигнут, и заговорил напряженным голосом:

  -Значит так.

  И снова умолк. Я ожидал еще одной драматической паузы, но в этот раз молчание не затянулось.

  -Это был гонец не то с Курской, не то с Чкаловской, не суть важно. Как ты их так достать смог, а? Я бы на их месте давно забыл, что где-то на далекой станции живет кучка чумных оборванцев, не обижайся. Но есть у Ганзы такой бзик – они тебя упустили, теперь им обязательно тебя надо поймать и…

  -Пустить в расход. – Закончил я. Сколько раз сегодня уже повторилось это слово?

  -Не перебивай меня. Они пригрозили нам, что, мол, если мы вас четверых…

  -Пятерых.

  -НЕ ПЕРЕБИВАЙ меня! – Дернулся Арарат. – Если мы вас пятерых не выдадим, то на нас выдвинется их карательный отряд и все! – Армянин щелкнул пальцами. – Последний оплот культурной революции метро будет разграблен и разрушен! И это все из-за того, что мы дали приют пятерым людям с другой станции!!! – Начальник сорвался на крик, но увидел, как я на него смотрю и взял себя в руки. – И теперь у меня есть три варианта. Первый – самый простой. Мы отлавливаем вас пятерых и отдаем на расстрел. Но я этого делать не стану. Вы ни в чем не виноваты, плюс отдать пятерых хороших бойцов на расстрел…да и меня со станции за это выгонят, я все-таки под теорию мировой революции немного не попадаю. Второй – уберечь вас на станции и подвергнуть ее практически самоубийственной опасности.

  Я поник. Арарат встал со стула и положил мне на плечо руку:

  -Ну есть и третий. Правда, это непросто. В общем, ты просто уйдешь со станции с этой вашей… бригадой.

  Да меня даже не дошло, что он сказал. Как так?

  -Как так? Станция то последняя обитаемая на Арбатско-Покровской линии! А дальше только бауманцы! Я ведь не смогу в большое метро через Ганзу выйти, как и ребята!

  Арарат не зря положил мне руку на плечо. Он надавил на меня и я буквально бухнулся на спальный мешок. Он снова сел на табуретку.

  -Да. Но знаешь, все не ограничивается метро…

  Я понял к чему клонит хитрый «голос народа».

  -Поверхность что ли? – С благовейным ужасом спросил я. Я еще помнил Москву. Москву старую. Мне было двенадцать лет, когда началась война и кончилась эра человека. Спаслась у меня вся семья. Но папу задавили гермоворотами на второй день, мать осталась на Площади Ильича. Так что отношение к городу у меня было особое. Я считаю, он живой. Сначала он загнал нас в эти туннели, а теперь играет в страшную настольную игру – двигает нашими жизнями, мыслями, судьбами. И постоянно забирает нас обратно, как уже использованные карты.

  -Да. Мы нечасто туда выбираемся, вам выдадут нормальное снаряжение, хорошие противогазы, кучу фильтров. А там уже ваш выбор – куда вы уйдете. Главное, чтобы вы не наткнулись на сталкеров Ганзы. Ну, и чтобы вы там в упырей не превратились.

  -И когда?

  -Люди с кольца придут завтра, так что у них преимущество. У них-то часы есть, а у нас – нет.

  -Значит, надо спешить. – Подвел черту я и вышел из палатки.

  Найти всех четверых не было особенно сложно. О происшествии уже забыли, все снова верну-лись к передвижной ярмарке, некоторые ушли в палатки. Там я их и отыскал.

***

  Со станции Площадь Ильича бежало пятнадцать человек. Четверо из нас погибло в туннелях. Еще четверых расстреляли на Курской. Двоих выдали на Партизанской. И нас осталось пятеро. Я – первый. Зовут меня Федор, рост у меня высокий, одеваюсь… во что придется. Нет особого смысла описывать самого себя.

  Вторым был древний как мир дед со странным именем Кукуцапль. Он почти не двигался, говорил предельно мало, а сказать сколько ему лет не мог потому, что не помнил. Путь от чумной станции давался ему сложнее всех. Благо, на Семеновской все-таки нашелся врач, который не иначе как чудом предотвратил у старика третий инфаркт. С ним у меня были связаны большие сомнения. Сможет ли он перенести переход по поверхности? Да и сможет ли он хотя бы преодолеть лестницу с Партизанской и эскалатор?

  Третьему сейчас было девятнадцать. Он был практически точной моей копией, хоть мы вообще не были родными, и я был намного старше. Звали его Дмитрий, а в Метро это все равно, что если бы вас никак не звали. Даже среди выживших десяти тысяч человек набралось выше крыши и Дмитриев, и Иванов, и Саш. Насчет него я не сомневался – он обожает адреналин, постоянно торчит на семисотом метре, а свободное время проводит в пневматическом тире, который устроили в подсобном помещении. Пробежаться по поверхности для него – все равно, что для наркомана получить особенно большую дозу. Почти самоубийство, зато какой кайф.

  Имя четвертого было Алексей, но все звали его Костром. Он насквозь пропитался утопичными идеями троцкистов, постоянно рвался в бой и уговаривал Арарата оставить мирную политику и поднять революцию во всем метрополитене, как и подобает. Он был среднего роста, с глубокими черными глазами и аристократическими чертами лица, постоянно носил почти истлевший дорожный плащ и дорогой берет, прямо как у Че Гевары. Насчет перебежки по поверхности я не сомневался, другое дело – легко ли Костру дастся решение покинуть станцию?

  А насчет пятого я не сомневался совсем. Как только мы пришли на Партизанскую, Кремень записался в сталкеры. И с тех пор с ним так ничего на поверхности и не произошло. Разве что было несколько странных шрамов на правой руке, но о них он не рассказывал даже своим друзьям. Кремень по телосложению напоминал терминатора. Да и по внешности тоже. У него была гора мышц, отчего он выгодно выделялся на фоне хилых и исхудавших жителей Метро. Короткая армейская стрижка и неизменные, непонятно откуда взятые солнцезащитные очки завершали образ.