В сердце моем - Алан Маршалл

Зачастую все интересы женщин, содержавших эти заведения, сосредоточивались на их жильцах: они старательно приглядывались к ним, следили за ними исподтишка, совали нос в их дела и старались постепенно прибрать их к рукам.

Они составляли расписание, согласно которому, чем позже вы возвращались вечером домой, тем ниже были ваши моральные качества, - так, жильцы, возвращающиеся до одиннадцати часов ночи, были в их представлении людьми образцовой нравственности, те, кто приходил домой между одиннадцатью и полуночью, играли с огнем, те же, кто, крадучись, пробирались к себе после этого часа, глубоко погрязли в пороке.

В таких пансионах я никогда не заживался.

- Как только начинают вскрывать твои письма, - сказал мне один из соседей, - самое время сматывать удочки.

Мистер и миссис Шринк были слишком озабочены тем, как им уцелеть в мире жестокой конкуренции, чтобы интересоваться личной жизнью своих постояльцев. Они жили отдельно. Дом был просторный, и та его часть, где помещались хозяева, была отделена от комнат жильцов узким проходом, вход куда нам был заказан. Из своих покоев супруги Шринк каждое утро выходили бодрым, целеустремленным шагом, словно бросая вызов и своим ноющим суставам, и затруднительным жизненным обстоятельствам.

Энергичные манеры четы Шринк должны были демонстрировать окружающим их решительность - но заряда бодрости хватало не надолго: ведь для того, чтобы сохранять ее, нужна была цель и уверенность в том, что она достижима.

Супруги расставались в проходе. Мистер Шринк направлялся в столовую, где он поднимал шторы и кое-что менял в расположении ножей и вилок, тщательно разложенных им же самим накануне вечером. Миссис Шринк шла на кухню, наполняла чайник ц начинала жарить отбивные котлеты.

Вернувшись, мистер Шринк резал хлеб и готовил тосты. Он стоял над тостером, погруженный в молчание, но мысли его витали далеко. Он механически переворачивал ломтики, намазывал их маслом и накладывал грудой на блюдо, занятый думами, которыми он иногда делился со мной.

- Для начала нужно каких-нибудь пятьдесят - шестьдесят монет, - сказал он мне как-то. - Я говорю жене - это, говорю, избавило бы нас от всяких забот. А сделать надо вот что - мне один парень советовал. Он уж который год такими делами занимается. Нужно, говорит, ходить по аукционным залам. Знаете, вроде того, что на Фицрое. Там бывает немного покупателей, люди думают, что в таком месте ничего хорошего не купишь.

Ходят больше к Тураку или какие еще там есть аукционные залы.

А на Фицрое, он говорит, он целыми мешками скупал разные инструменты, и в хорошем состоянии. Может, кто из рабочих потерял, а то заложил и не выкупил. В конце концов все они оказываются там. А еще бывает, жены загоняют эти вещички, чтобы разжиться парой монет. Чего там только не найдешь. Тот малый видел, как мебельные гарнитуры уходили за пятерку. Никто не подымал цену... Вот я и говорю - надо накупить всякой всячины, сложить у себя в комнате и затем давать объявления в "Эйдж", - о каждой вещи в отдельности, разумеется. И за все можно выручить втрое. Тот парень говорил, что он купил раз совершенно новый электрический чайник за пять монет. Чудеса просто. А эти проклятые меблираш-ки - что они дают? Одна только маета с ними. Никакой выгоды. Даже выйти из дому нельзя. Только зайдешь в пивную, и тебя сразу же зовут - то одно нужно, то другое. Да что там говорить.

Мистер Шринк был худощавый, седоволосый человек с большущим носом, и мягкими ненавязчивыми манерами. Зайдет в комнату, поправит картину, повернется и выйдет. Стучась в дверь, чтобы вручить счет за комнату, он виновато покашливал. Поливая аспидистрии, он принимал важный вид, а если просил о чем-нибудь, то лишь шепотом, словно хоронясь от жены; таким тоном он говорил, например: "Гасите свет пораньше, ладно?"

Глубокие морщины на лице, озабоченный, тревожный взгляд - все это заставляло думать, что перед тобой человек, многое переживший, - на самом же деле он просто всегда был чем-то недоволен. Ходил он слегка прихрамывая результат несчастного случая, происшедшего с ним на фабрике пятнадцать лет назад и уложившего его на несколько месяцев в постель.

Быть на положении выздоравливающего очень понравилось мистеру Шринку, и, раз убедившись, что жена может содержать его, пуская на квартиру постояльцев, он решил остаться в этом положении, пока не выиграет в лотерее или не разбогатеет благодаря удачной торговой сделке.

Конечно, нелегко было дожидаться этой блаженной минуты, особенно находясь непрестанно на глазах у супруги, которая с каждым днем все яснее давала понять, что считает себя мученицей, - но все же это было лучше, чем работать под наблюдением хозяина.

Миссис Шринк была старше своего мужа, она выглядела усталой, и в глазах ее светилась покорность судьбе. В ней было что-то привлекательное. Стоило ей взглянуть на вас из-под свисавших на влажный лоб прядей седых волос, и вы мгновенно проникались к ней симпатией. Наверно, когда-то она верила, что болезнь ее мужа преходяща, но это было давно. Как только она поняла, что ему мешает искать работу вовсе не недуг, а твердое намерение никогда больше не работать, она покорно приняла на себя роль кормильца.

Среди хозяек пансионов, с которыми мне приходилось иметь дело, она была далеко не исключением. Эти женщины были надежной опорой; они трудились не покладая рук, чтобы содержать мужей, исполнявших роль кухонных мужиков, и продолжали любить их, сами не зная за что.

Жильцы хорошо относились к миссис Шринк. Она проявляла к ним доброжелательность и не приставала с расспросами. Она не считала себя женщиной, способной возбудить интерес мужчины, и поэтому когда к кому-нибудь из постояльцев приходила девушка, она не встречала ее завистливым, оценивающим взглядом. И все же иногда и в ней сквозило любопытство, свойственное юным девушкам.

Подавая завтрак постояльцу, у которого накануне вечером побывала гостья, она рассматривала его с особым интересом и едва заметной усмешкой.

Моя первая встреча со Шринками произошла в десять часов вечера. Я нетерпеливо звонил у их двери, и то, что они открыли мне не сразу, создало у меня неприятное представление о владельцах пансиона.

Такси, в котором я сбежал из прежнего пансиона, находившегося за несколько кварталов, стояло у ворот, накручивая счетчик.

Дверь открылась, и на пороге выросла миссис Шринк. Рядом с ней был ее муж. По-видимому, столь поздний звонок был в их доме делом не совсем обычным, и, должно быть, поэтому мистер Шринк решил сопровождать жену до двери; рассерженный тем, что ему пришлось оставить постель, он был полон решимости проучить позднего гостя и всячески старался продемонстрировать эту минутную решимость своей жене.

- Что вам надо? - спросил он резким тоном из-за плеча жены.

- В чем дело? - сказала миссис Шринк мягко, словно ее муж и не задавал никакого вопроса.

Я объяснил, что ищу комнату со столом. В глазах миссис Шринк можно было прочесть, что хотя она не имеет оснований мне не верить, но в глубине души подозревает, что не так уж разумно пустить меня в качестве жильца. Она видела, что у ворот дожидается такси, а то, что я приехал в столь поздний час, доказывало, что мне пришлось поспешно оставить свое прежнее обиталище, по всей вероятности, из-за семейной ссоры.

- Вам не кажется, что сейчас слишком поздно для того, чтобы искать комнату? - сказала она. - Заходите завтра.

- Мне нужно где-то ночевать сегодня, - настаивал я и с нетерпеливым жестом добавил: - Да не бойтесь! Посмотрите на меня еще разок.

По лицу ее промелькнула улыбка, и она сказала:

- У меня есть отдельная маленькая комнатка, выходящая на проход между домами. Взгляните на нее.

Комната подошла мне, и я занял ее с благодарностью, потому что, как правильно догадалась миссис Шринк, со своей прежней квартиры я действительно бежал. Бежал я от миссис Эдуард Блумфилд.

Миссис Эдуард Блумфилд была владелицей первоклассного пансиона, рассчитанного на четырех джентльменов с хорошей репутацией, предпочтительно посвятивших себя изучению какой-нибудь профессии. Обязательно из хорошей семьи.

Так, по крайней мере, было сказано в объявлении, напечатанном в "Эйдж". Я прочел его с таким же чувством, с каким читал бы сообщение о том, что у носорога в зоологическом саду родился детеныш. Я обязательно посетил бы зоопарк в этом случае и, движимый тем же любопытством, на следующий вечер явился в дом миссис Эдуард Блумфилд, сознавая, что отнюдь не отвечаю перечисленным в объявлении требованиям, но исполненный решимости пустить в ход нахальство.

Это был дом с двойным фасадом и верандой, крытой черепицей. Краска, покрывавшая массивную дверь, растрескалась от времени и отставала лепестками, обнажая дерево. Чугунный дверной молоток был сделан в виде головы козла, трясущего бородой. Взяв его за бороду, я побарабанил в дверь и молча уставился на козлиную голову.