Наша ИЗРАша - Галина Щербакова

– А как внук оказался там?

– У меня кроме дочки, старший сын, который однажды пришел и сказал: «Мамочка, я в этой стране что-то приустал. И мы решили с Лерочкой (его женой) уехать». Что они и сделали.

– Вы у них были?

– Была.

– И как они?

– Очень сложно. Там жить тяжело. Нас там очень много. Израиль, мне кажется, совершил большую ошибку, решив с такой готовностью принять такое количество мигрантов. Потому что он не может им дать полноценной жизни. Мой сын врач, и то, что он работает по специальности, – просто редкость. Мои дети живут хорошо, они хорошие специалисты, хорошо работают, у них все в порядке. Там оказалось очень много знакомых людей.

Израиль – странная страна. С одной стороны, она удивительная. На камнях и песке выращивается такое количество овощей и фруктов, экологически чистых, что они кормят всю Европу. Имея одно маленькое озеро, к каждому кустику подвели в маленьких шлангах воду. И нет ни одной деревни, где бы не было великолепных теплых сортиров с канализацией. Там вначале построят сортир, а потом вокруг него строится дом. У них культ чистоты и гигиены. Мне этот порядок, этот культ воды очень нравится. Но, с другой стороны, это очень идеологическая страна. Надо, чтобы все в жизни сложилось, и тогда ты этот идеологический пресс не ощущаешь. Мой сын был инфекционистом. Когда он приехал, ему сказали: вам надо переучиваться. Потому что там этой беды нет. Казалось бы, жара, все время фрукты, там должна быть дизентерия естественна, как дыхание, как в Астрахани, как в Волгограде. Но там этого нет.

– Как сложилась ваша жизнь? Может, не так, как хотелось?

– Она сложилась так, как я вообразить себе не могла. Мы как-то представляем себе, что будет завтра, послезавтра. Самый последний идиот планирует, что-то рассчитывает, фантазирует. Выяснилось, что все мои фантазии близко не подошли к тем результатам, которые я имею на сегодняшнее число, на 19 апреля. Могла я себе вообразить, что мой любимый сын, моя любимая невестка, мои дети, которым я выстроила на «Вам и не снилось», истратив все деньги, кооператив, покинут Россию? Что в какой-то момент сын принесет мне в полиэтиленовом пакете сумасшедшую сумму – семь тысяч рублей. Потому что, когда он уезжал, продал квартиру за семь тысяч. Я к этим деньгам не могла притронуться. У меня было ощущение, что это не деньги, а мой прах после кремации. И я их засунула за какие-то книжки. Но потом я их истратила. Я могла это себе вообразить? Нет. А мой сын мог вообразить, заканчивая здесь аспирантуру, защищая кандидатскую диссертацию, что в какой-то момент придет и скажет: «Мама, все, я здесь больше не живу». У меня же был вариант броситься ему в ноги и сказать: «Сыночек, через мой труп». Я допускаю, что за мной бросились бы в ноги родители Лерочки. Я сказала: «Сынок, если ты так считаешь – уезжай». Кому от этого лучше? Я не знаю.

– Всю жизнь боялась и боюсь за своих детей. Я рожала их как счастье и одновременно рожала страх. Не могу изжить этот страх, сколько живу, а недавно узнала: одна женщина даже обратилась к матери Терезе с подобной проблемой, и та ей ответила: «Значит, бойся».

Старшему сыну, Саше, представьте, уже сорок. И собственных сыновей у него аж трое. Он, так получилось, практически вырос в редакции, и я просто поразилась его словам: «Мама, у меня было самое счастливое детство». Он хотел пойти на журфак, но я настояла, чтобы он поступал в медицинский, будучи уверенной – журналистом стать никогда не поздно и при любом образовании. В результате он так и остался врачом. Жена его, Лера, тоже врач. Семь лет назад они уехали в Израиль… Для меня это было трагедией: увозили внука. Но сын сказал: «Мама, жить здесь – себя не уважать». Он уже не мог унижаться в магазине из-за куска еды… Это было отвратительно. Заказы. Списки. Талоны.

Я считаю, что телевидение не дорабатывает. Когда показывают Зюганова со товарищи, надо тут же показывать даже не 29-й или 37-й, а 1990 год и магазинные полки с бесценными хмели-сунели на первое, второе и третье. Апофеоз коммунистической идеи.

Дети подтвердили свои медицинские дипломы – это там большой успех. Но сыну пришлось менять специализацию. Здесь он был врачом-инфекционистом. В наших условиях стопроцентно востребованное дело: у нас же всю страну, пардон, несет. Для Израиля это не актуально. Простое расстройство желудка лечит любой терапевт, если же, не дай бог, у кого-то вдруг обнаружится гепатит, отправляют к «ближайшему» специалисту – в Лондон, например. Так что сын сейчас – реаниматолог в крупной клинике. Лера – домашний доктор, там это распространено. На чужой земле у меня родилось еще двое внуков: одному три годика, он ходит в частный детский сад, маленькому еще и года нет, к нему приходит няня. Вы бы видели эту няню! У нее на лице написана докторская диссертация, немолодая дама, тоже из бывших наших. Невестка сидеть с малышом не может: послеродовой декретный отпуск – два месяца, как когда-то у нас, а дальше теряешь место. В общем, работают они там, как ломовые лошади, встают в пять утра. Жизнь у них – честная, нестыдная. Я пла̀чу, что не здесь.

(«И вся остальная жизнь»)

Один очень хороший мальчик, покидая нашу несчастную землю, сказал мне, что в любой стране, куда его ни занесет судьба, он станет хорошим гражданином. «Я буду ее любить». Но как? Как ты можешь знать? – вскрикивала я. – Что это за любовь – по переписке, что ли? Патриот-заочник? Как можно быть заранее уверенным в любви?

– Можно, – сказал он. – Для этого нормального человека надо всего-навсего довести до ненависти. Подчеркиваю – нормального, то есть открытого для любви. Но у него на эту открытость села задница системы и смердит, смердит, смердит. Освобождение от ненависти – и есть обретение любви.

Больше я никому никогда не задавала вопросов, почему… Человек сам себе выбирает воздух.

Поэтому я проводила детей. Я перекрестила их, хотя делаю это неумело и плохо. Я помню, как хотела перекрестить сына на его свадьбе, казалось это очень важным для меня, но вокруг толклись и пялились какие-то бойкие парни из стройотрядов. Мать и заробела. При отъезде же перекрестила. В соседней комнате выла моя остающаяся дочь, выла по всем правилам этого давнего искусства провожания. И я еще подумала, откуда она это знает? Неужели хранится в человеке вой на такой вот случай, когда вольно-невольно, а проступают пятнами, как письмена на валтасаровом пиру, слова – никогда и насовсем?

Именно, чтобы смыть ужас этих пятен, мы поперлись в гости раньше мною же обозначенного срока – три года. Три года, чтоб им понять, принять и прорасти на чужой земле.

Мы рванули через год.

В отстойнике-накопителе к нам хотел присоединиться молодой человек из Киева. Он летел в Израиль уже не в первый раз и искал себе попутчиков «до самого места», но мы ему не подошли. «Тебя бы сюда, дуру, – подумала я о дочери, – выла неизвестно чего! А паренек летает из Киева в Израиль туда-сюда, как в Люберцы и обратно». Вообще молодых в отстойнике много. Совсем молодых. Вот опять одна «как под парусом лодка» подрулила к нам. Тоже ищет попутчиков? Ни боже мой! Ей не дальше Тель-Авива. У нее проблема. Не сможем ли мы на обратном пути, если у нас мало вещей, прихватить ее лишний вес? Дело в том, что она отправила в Израиль багаж, а ехать раздумала. Вот и приходится возвращать его частями, мотаться туда-сюда.

Они потом нашли друг друга – киевлянин и «лодка». Молодые, легкие, необремененные. Ну ладно, молодость и легкость – несчитово, это праздник, который, увы, не всегда с тобой. Необремененность… Я вот тоже в отстойнике без вещей. Но почему все время каждую мелькающую на табло секунду помню, что это «отстойник»? Слово тянет за собой не просто понятие, это бы что! Оно приводит с собой людей и животных, и уже не поймешь отчего и почему, но это из меня хочет выйти их стон, и я изо всех сил сдерживаю его в горле, за сцепленными зубами. «Вам плохо?» Ну как объяснить, что надо открыть двери и выпустить из всех отстойников детей и зверей, скажешь – и загремишь в больничку… А я должна быть здоровая, здоровая, здоровая. У меня на кончиках пальцев Израиль. Это же надо! Я родила Израилю детей… Хотя сама из отстойника.

– Не хотел говорить тебе раньше, – сказал муж, – ты бы не полетела, но их «сигуранца проклятая» вполне подстать нашей. Поэтому если тебя уведут беседовать…

– Я спрыгну, – отвечаю я.

– Это пожалуйста, – говорит муж, но ты хорошо помнишь название кибуца, который сделал нам вызов? И еще! Коротич – уже не редактор «Огонька».

Меня никуда не уводили, меня ни о чем не спрашивали, и все три недели в Израиле я выступала с концертным номером «Как меня пугал муж». Номер почему-то не вызывал интереса, его воспринимали как-то странно, отчего я, артистка (нет, чтобы замолкнуть), начинала опять и снова: вот, мол, облака, вот, мол, шепот в правое ухо и вот, мол, – «Я сойду!» И хотя я нарушаю плавный ход повествования, все-таки доскажу эту историю до конца. Сигуранца в Израиле действительно дотошная. То есть – скажу вам!.. Это обнаружилось уже на обратном пути, когда прелестная девушка, унизанная разными микрофончиками и пистолетиками, пытала нас, кто мы, что мы, откуда, куда и зачем. Израильтяне боятся террористов, поэтому обязателен вопрос, не оставляли ли вы на минутку кому-нибудь ваши вещи, чтобы сходить пописать. Святое ведь дело – уберечь от бомбы. Но как и в случае с отстойником… Процедура. Способ и метод.