Живые деньги - Андрей Скалон

- Обыкновенно, средство транспорта. В других промхозах вертолеты небось нанимают, бригады забрасывать.- Арканя засмеялся.

- Средствие, говоришь? Для Ухалова средствие, а для меня, значит, не средствие? Я от этого без ног оставайся? Справедливо получается?

- Про справедливость я молчу. Каждому свой интерес. Кто успел, тот и съел, как говорится. Я квартиру получал. Мне следующий дом дожидаться надо, а голова на что? Председатель профкома комбинатский у меня на кухне неделю бюллетенил. Баба только мелькала в магазин. Поддавали. Ящик водки и ящик портвейного - квартира моя. Надо по современности соображать. Ухалову вертолет, лицензии, а вам фиг с маслом! Так они, наверно, и план кинули промхозу, и мясом по губам помазали в домашнем обиходе. Всем и хорошо.

- Черт с ним, с Ухаловым. Жизнь у него так в деньги и ушла, у Петра-то у Ухалова.

- Зря ты на него говоришь. Сумел человек - сразу завидовать. Деньги у него, конечно, есть,- возразил Пикалов, уважавший богатых людей.- Но и большого ума мужик, не отымешь. Большого. Он и в промхозе умеет - на хорошем счету, передовик, и в газетке про него писали, фотографию помещали.

- Вот именно,- подчеркнул Арканя.- Вот то-то и оно.

- Эва! - согласился пасечник.- Так-то если смотреть - оно все правильно. А уж только ни я, ни ты, да никакой самостоятельный охотник в соседи к нему не согласится идти. Так?

- Значит, было раньше на Фартовом, а теперь нет,- вернулся Арканя к интересовавшей его теме.

- Все там было. Там, может, скит был! - Пикалов даже обернулся, сказав про скит, будто опасаясь подслуха.- В общем, поселение у них там целое было.

- Раньше ведь большими селами в тайге не жили,- сказал пасечник.Большие села были трактовые, на больших пашнях да на приисках, где промышленность развивалась. А глубинку осваивали заимками, починками. Три семьи живут, у них и пашни на три семьи, и сена - на своих коров, они и перебиваются с пасеки на скот, со скота на охоту. Тайга, она - мать, если с умом брать! Орехи те же, ягоды.

- Это так тоже нельзя рассуждать,- уперся Пикалов,- кого же тогда в колхозы организовы-вать? Пока Петька до Ваньки добежит, распоряжение принесет! А электричество? По всей тайге линии гнать прикажешь? И пользы от них государству никакой, сидят, самогонку варят! А тут, допустим, ЛЭП для них ведут! Понимать надо, линия-то! Я работал, знаю...

- Долдон ты, Пикалов, долдон! Столбов, видишь ли, пожалел, линий! А откуда обозы в город шли по зимникам? А пушнина? С малых поселений, отвечу тебе! Это же ресурс для снабжения строек и промышленности!

- Частью ты прав, а частью опять же нет,- мотнул Пикалов головой.Ресурс, это и мы понимать можем, в тайге сена на десяток коров любая полянка даст, это ладно. Но ведь ты продавать хочешь, за что же тебе тогда пенсия, если у тебя личная собственность?

- Это кто же личная собственность? Своими руками если? А! Пенсия! Дети были у каждого заместо твоей пенсии, понял? Да с тобой, с дураком, чего спорить!

- Спорить и не надо, одно другому не мешает,- вмешался Арканя.- Можно бы и пенсию, и детей, и пасеку, и колхоз, и технику. Тайгу осваивать надо. Мне вот, например, это до фонаря. Я приехал, взял что хотел,- и Арканей звали. Но общую пользу я понимаю - осваивать надо. Тут одно к одному получается. Летом - пашня, скот, сено, ягоды; зимой - охота. Осенью твоя баба корову продаст, поросенка. А если пять продаст? Это сколько денег в семью?

- Что ему доказывать. Вот Балашовых взять, правда, они здоровые были, как лоси, за ними не всякий утянется. Но в чем дело все - в том, что тайга твоя, и без тебя в нее никто не пойдет, не нарушит. Занимались они как раз этой тайгой на Нерке. На Фартовом у них базовое зимовье было. Далеко, туда никто не ходил, а им спокойнее. Обстроились, и в такие концы - все пешками! Идут, посвистывают. Плашник* у них был хороший. Избушки-ночевки, в каждой продукты заготовлены. Они не таскали на спине, заранее завозили. Котомочка маленькая у него. Пришел - все готово. Обсушился, пушнину обработал, поел, на лыжи - и дальше. На Фартовом и на Нерке стояли у них базовые зимовья. На Верблюдах, между прочим, круга тоже были налажены.- Пасечник чертил толстым ногтем по иссеченной и изрезанной доске верстака.- Они и за Предел ходили. И там, говорят, тоже круга имели. Во, сколь тайги обрабатывали. Из наших мужиков тоже сильные охотники были, но за этими лосями не утягивались. Походили-походили по балашовским местам и отстали, уж сильно далеко. Ведь вот соболя в те поры кончили в тайге, а Балашовы приносили. И воровского заведения не было, чтобы куда-нибудь налево пускать. В Центросоюз, в Заготконтору, всегда сдавали государству. А теперь и люди специальные появились - скупать стали. Испортился народ. Контора тебе сколько дает? А скупщик?.. Вот то и оно. Да сразу на лапу, чистыми! Государству урон получается, скупщики барыши между собой делят, а охотник поеживатца - сёдни не посодят, завтре заберут. И куда денесся - рад бы сдать, дак ведь против живых денег не поплывешь!

* Плашка - ловушка. Плашник - цепь ловушек по тропе охотника.

- И правильно,- сказал Арканя, глаза у него блеснули.- Если соболь деньги стоит, ты и бери за деньги. Скупщику выгодно сотню платить, а почем-у конторе невыгодно?

- Ну, кабы контора под скупщика цену подняла, тот бы сразу усох, как муха на морозе. Кому хочется жить на воровском положении, в честном дому оно теплее.

В столярку снова пришла Дымка, стала в дверях, поставив лапки на порог. Арканя на правах хозяина подозвал ее, она подошла, но под руку не далась и легла в углу.

- Плюнешь в морду, если плохо ловить будет,- сказал пасечник.- Вот сам не могу, а то бы не продал! - Покачиваясь на табуретке, пасечник стал рассказывать, как хорошо он охотился с Дымкой, какая она вязкая, как хорошо идет и держит; рассказывал, как он молодым еще ходил далеко, и за Предел, и на Нерку, в поисках хорошей тайги, чтобы сорвать большую взятку; рассказывал, как простуживался и болел. Теперь ноги отниматься стали, пухнут, но иногда он понемногу ходит. Что-то с сосудами. Врач не велел пить, но особенно - курить. С одним таким же, как он, приходилось ему лежать в больнице. Ни курить, ни пить тому нельзя. А он и пьет, и курит. Курево в больницу жена носила. Плачет, дура-баба, а носит.

- Не принеси она, дак...- отозвалась со двора проходившая мимо столярки жена пасечника, незаметно приглядывавшая за мужиками, неосторожно курившими на стружках, и, не договорив, махнула безнадежно рукой и ушла в дом.

- Да, носит дура-баба. Ноги отрезали по щиколотку - не кури! Отрезали ему пальцы на руках - все это у него отнимается, закупоривает кровяные сосуды. Отрезали, значит, пальцы, а он свое: неси, жена, "Беломор", и непременно фабрики Урицкого. Двумя культями папиросу берет и курит. Так и умер с папиросой. Под конец врач говорит: теперь пусть курит!

- Теперь пусть курит! - эхом повторил Пикалов и радостно мотнул головой.- Во, мужик!

- Молодец,- презрительно сказал Арканя.

Пасечник замолчал, повесив большую свою кудлатую голову на грудь,- в волосах и в бороде с сединой перепутались мелкие стружки,- потом вскинул голову и стал смотреть долгим внимательным взглядом на лампочку, засиженную мухами, глаза у него наполнились слезами.

- Отходил,- зарыдал грубым голосом пасечник,- отходили мои ноженьки-и!

- Вот те раз, хозяин! Да ты чё? - засуетился и тоже сморщился Пикалов.- Ты чё, хозяин!

- Ревишь, а я бы имел пасеку налаженную! - утешал Арканя.- Я бы разве килограмм сдал сверх плана? За твою зарплату? Ни в жизнь! Все в город - по пятерке! Хочешь не хочешь, покупать будут! Благодарить будут, слышишь, ну?

- Спичку не зароните. Шли бы в избу,- говорила жена пасечника, стоя в дверях и глядя на плачущего мужа.

Замахиваясь на кого-то невидимого, ворочая безногим туловищем, пасечник повез рукавом по верстаку и уронил стакан. Арканя тоже махал руками, и Пикалов тоже начал махать. Они смутно пришли к общему согласию, и каждый считал, что именно он прав и все с ним согласились в чем-то важном. Арканя объяснял жене пасечника:

- В город бы вас, на комбинат. С магазина попитаться. Надо уметь вертеться! Учи вас, долбаков деревенских! Отделение-е! Слушай мою команду!

Стакан мягко подпрыгивал в стружке, катался под ногами...

Дымка упиралась, когда ее на веревке-удавке затаскивали в лодку. Арканя тянул, Пикалов толкал сапогом сзади. Потом они плыли вниз по Шунгулешу, Пикалов все пытался завести мотор, но у него не получалось. Плыть вниз можно было и без мотора. Шунгулеш - быстрая река. В лодке они запели песни. Дымка смотрела назад, пока ее везли в лодке, нарыскивалась прыгнуть за борт. Подплывали к селу, и Дымка стала смотреть вперед, навстречу доносившемуся по воде чужому собачьему лаю. Пикалов простуженно напевал :

Посмотрите, как пляшу,

Я бродни с напуском ношу!

Арканя смутно прорастал воспоминаниями в дальние годы детства: когда подпивали его дед и бабка, у которых он воспитывался, то на пару пели частушки и песни, и вот эту, про бродни с напуском, тоже, а он, маленький, в красной рубашонке, плясал босой посреди избы. Он пытался подпевать и теперь, но слова плохо помнились, забыл их, а помнил "Ландыши-камыши" и "Ладушку".