Шофер - Андрей Никонов

Весу прибавилось, Савельев вёл осторожно, километров через пять после деревни он свернул направо и по разъезженной телегами дороге через поле добрался до заброшенного хутора.

— Отдохнём до утра, — сказал один из стоящих на подножке, — а там тронемся. Выгружайте.

Тяжелые, по три с лишним пуда, ящики занесли в комнату, запалили лучины и свечи. Подручных у Савельева было трое, один, который с бородой — в унтер-офицерской форме, и двое в крестьянских армяках. Несмотря на одежду, держались они прямо и с достоинством, и выглядели совсем не крестьянами.

— Пересчитать бы надо, — сказал бородатый.

— Мне банковский служащий бумагу дал, — Савельев достал расписку из кармана, поднёс к огню. — Четыреста восемьдесят тысяч золотых рублей в империалах. Это…

— Тридцать две тысячи монет по два золотника и почти семьдесят долей, — без запинки сказал один из бандитов, с чёрной повязкой на левом глазу, — триста семьдесят два килограмма, как говорят французы, чистого золота. Или двадцать три с небольшим пуда.

— Благодарю, граф, вы как всегда точны. Отличная добыча, господа, каждому достанется по восемь тысяч монет. Завтра надо двинуться дальше, без транспорта нам до Харбина не добраться, машина груз вместе с людьми не потянет, и так на пределе ехал. Придётся часть зарыть здесь, или найти вторую, что в нынешних поганых условиях затруднительно.

— Ты хочешь рой, хочешь не рой, а я как-нибудь сам разберусь, с золотишком и в России неплохо можно прожить, особливо когда настоящая власть возвернётся, — сказал среднего роста мужчина с уродливым шрамом на левой щеке, тянущимся от уголка глаза до подбородка. — Как до Ново-Никольской слободы доберёмся, там разделимся, до этого вместе будем держаться. Сделаем две ходки, раз груз тяжёлый. Так?

Грабитель с повязкой и бородатый кивнули.

— Возражений не имею, Герман. Раз учредительное собрание проголосовало, так тому и быть, — рассмеялся Савельев, — а теперь, друзья мои, это дело надо впрыснуть, я мимо лавки винной проезжал, так туда, представьте, бомба попала, дверь вышибла, приказчики разбежались как тараканы. И подумалось мне, чего бы это стесняться, представляете, зашёл на удачу, а там шлосс рислинг стоит с медалью. К нему ещё сыра взял головку и пакет орехов в меду, остальным побрезговал, уж больно пыльное.

Сказав это, он сходил к машине, достал из-под пассажирского сиденья котомку, а оттуда, вернувшись, вино и закуску. Бородатый довольно кивнул, отковырял сургуч, сделал несколько глотков, протянул бутылку товарищу, тот, отпив — другому, и под конец вино, которого оставалось совсем немного, дошло до Савельева.

— Вы как знаете, а я без закуски не могу, — заявил тот, нарезая перочинным ножом круг пряно пахнущего сыра на толстые ломти, — да и вы, господа, ешьте. Тут по-простому, без политесов.

Бородатый потянулся за куском, пошатнулся, и свалился на пол, в уголке рта появилась пена, лицо его исказила судорога, пальцы скребли по полу, обдираясь в кровь. Двое его товарищей недоумённо переглянулись, наконец один из них, который со шрамом, что-то сообразил, полез за пистолетом, но не дотянулся. Не успел, тоже рухнул плашмя, а за ним и третий.

Савельев некоторое время смотрел на валяющиеся тела, убедившись, что его приятели перестали дёргаться, поднял с пола револьвер, прицелился, вздохнул.

— Не буду грех на душу брать, может, очнутся, или сами помрут, — сказал он и пнул ближайший ящик, — merde! Мне же всё это обратно укладывать.

Ящики Савельев поднимал с трудом, на второй ходке на лбу выступила испарина, а когда нёс пятый — пот струился по лицу. Перед тем, как забрать последнюю упаковку золотых монет, он проверил пульс у подельников, те были живы.

— Я же не совсем сволочь, — произнёс грабитель с сомнением, — да и не найти им меня. А всё маман виновата, воспитала хорошего честного мальчика.

Он оставил последний ящик открытым рядом с телами, через пять минут машина отъехала от ворот, и раскачиваясь, направилась в сторону мощёной дороги.

Первым очнулся мужчина со шрамом, уже светало, через запылённые стёкла пытались проникнуть летние лучи солнца, разгоняя висящую в воздухе пыль. Мужчина закашлялся, встал на четвереньки, его вырвало. Мотая головой, он кое-как поднялся, окинул взглядом комнату. Некоторое время пытался понять, что же изменилось, потом отметил пропажу семи ящиков и одного подельника, выругался, дрожащими пальцами развернул пергамент, мимо ящика посыпались империалы. В этот момент заворочался ещё один грабитель, он натужно закашлялся, держась за горло.

Человек со шрамом не стал тратить время на переговоры со своей совестью, подобрался к очнувшемуся товарищу, схватил его за волосы, и перерезал горло ножом. То же самое он проделал с бородатым, стянул с одного из подельников штаны, завязал внизу узлом, перекидал туда упакованные столбики монет, и пошаркал в сторону леса, волоча груз за собой.

Глава 1.

Июль 1925 года, Москва

Автомобильный извоз в Москве к середине 20-х годов оставался делом исключительно частным. По всему городу расплодились прокатные конторы, редко — крупные, гораздо чаще с тремя-четырьмя машинами, растущие потребности жителей в современном транспорте они удовлетворить не могли. Столица по-прежнему была городом извозчиков, которые стекались в город из окрестных губерний.

В 1924 году первые восемнадцать автомобилей австрийской марки «Штайр» закупил для проката государственный трест Автопромторг, а в следующем, 1925-м, Московский совет приобрёл во Франции сто двадцать машин Рено. Пятнадцать французских кабриолетов прибыли в столицу в мае 1925 года, следующая партия ожидалась в декабре. Под их обслуживание выделили гараж номер четыре, он находился в Дьяковских переулках, напротив Домниковских бань, рядом с Каланчёвской площадью, соединявшей три вокзала, Октябрьский, Рязанский и Ярославский.

Гараж занимал целый комплекс зданий, с собственным складом, ремонтной зоной и прокатной конторой в Орликовом переулке. Помещения давали с запасом, молодое советское правительство рассчитывало довести численность государственных таксомоторов в Москве до тысячи, а то и больше.

— Сажаю я у Малого театра женщину, в шляпке и с сумочкой, так эта фифа нате вам пожалуйста, в шарф закуталась и в окно смотрит, слова не говорит. Только адрес назвала, на Воздвиженке, в прокурорском доме, где всяческие артисты живут. Доехали мы, я ей и говорю, значит, барышня, доставил вас без шума и пыли, — невысокий молодой парень в кожаной куртке с комсомольским значком, тощий, с прилизанными чёрными волосами, сделал не к месту эффектную паузу, — выхожу и небрежно так открываю дверцу, мол, пора бы уже и покинуть салон, она мне деньги в руку тычет, а там рупь двадцать всего, точно по счётчику. Я так и эдак, не изволите ли добавить на чай, и она говорит, вы, то есть я, не желаете ли подняться ко мне в квартерку и там уже чаю отведать.

— Ну а ты? — один из слушателей, пожилой мужчина, стряхнул с плеча рассказчика невидимую пылинку.

— А чего раздумывать, ать-два, и уже у неё. Женщина, доложу вам, исключительных достоинств, фигура такая, что дух захватывает, красавица — не описать, ну вы же понимаете, артистка. Только вошли, прыг ко мне на колени и говорит, мол, оставайтесь, брошу этот театр и буду вам борщи варить, только поманите, потому как я от вас без ума, вы, Семён, мой идеал

— Враль ты, а не идеал, — пожилой кладовщик усмехнулся, — как же, пойдёт кто с тобой.

— Вот те крест, Пахом Кузьмич, — молодой поднял руку, но вовремя себя одёрнул, зажёг спичку, раскуривая папиросу, — не хочешь, не верь.

— И вправду, Кузьмич, пусть балакает, авось не помрём от этого, — поддержали рассказчика остальные.

Кузьмич махнул рукой, потянулся за пачкой папирос, и тут же затолкал её обратно в карман.

— Шухер, архаровцы, кажись, начгар идёт.

Окурки тут же полетели в ведро с песком, круг слушателей распался, каждый заспешил к рабочему месту. Почти сразу же застучали молотки, отбивая болты, заскрипело прикипевшее колесо, заскрежетал металл, у окошка кладовщика выстроилась небольшая очередь с нарядами и актами. Семён Пыжиков остался в одиночестве.

Начальник гаража Алексей Семёнович Коробейников на должность был назначен недавно, перейдя из отдела благоустройства Москомхоза, первые пятнадцать городских таксомоторов, прибывших весной этого года из Франции, были для него той ещё головной болью. Отдельной головной болью были шофера, людей, способных освоить новую технику, было предостаточно, а вот желающих работать на ней и в стужу, и в палящий зной за твёрдый оклад и днём, и ночью — раз, два и обчёлся.

Каждую машину обслуживали три водителя, сменами по одиннадцать часов, с обеденным перерывом и часом на регламентные работы — замену масла, долив бензина, подкачку баллонов