Соната для Пина и Бара - Юлия Власова

Сегодня вечером домашний буфет Пина избежал горькой участи, потому как опустошенный буфет — зрелище жалкое. Да и к тому же, зачем уничтожать собственные припасы, если в городе полным-полно закусочных? И почти в каждой предоставляют неограниченный кредит. А расплатиться за бутерброды с фетром можно и потом.

Глава 2, в которой…

…оперный оркестр лишается еще одного участника.

Пин уныло брел вдоль магистрали, мимо столетнего парка с долговязыми осинами. Этот парк был таким же мрачным и безжизненным, как музыкальная душа Пина. Его мучили угрызения совести. Если бы он отказался поддержать Треугольника, если бы сумел настроить товарищей против злодея, Рояльчику не пришлось бы с позором покинуть театр. Ведь Рояльчик не так уж плох. На самом деле он никогда не задирал нос и говорил лишь то, что сказал бы на его месте любой другой. Оркестранты попросту завидовали ему. А Пин? Он был уверен, что Рояльчик приходится ему или троюродным, или четвероюродным, или сколько-нибудь-юродным братом. Они же Клавишные! А Клавишные славятся взаимопомощью. Клавишные никогда не ударят исподтишка. Пину страшно хотелось забыться.

На противоположной стороне дороги мигали вывески, светились витрины с модными запчастями. Всеми цветами радуги переливался рекламный щит с изображением бутылки полироля. Пин уже успел под завязку наесться фетра, а потому тащился, еле-еле переставляя ноги. Он кое-как перешел дорогу, по которой неутомимо носились на электромашинах Фаготы-лихачи, и заглянул в кафе. Это кафе приманило цветными огоньками уже достаточное количество посетителей, и Пин едва нашел себе место за барной стойкой. Рядом кто-то крупногабаритный щедро заправлялся антимолем, время от времени издавая ужасный скрип.

— Я подавлен! О, как я подавлен! — с натугой просипел незнакомец. И тут Пин понял, что судьба никогда не позволит ему играть в прятки. Она любит сталкивать нос к носу тех, кому нечего друг другу сказать, но которых так и тянет на откровенность. Незнакомцем был не кто иной, как Рояльчик.

— Мне жаль, что всё так вышло, — проронил Пин, барабаня пальцами по своей запылившейся крышке. — Но я знаю, кто виноват в твоей беде.

— А, это ты, дружище?! Как я сразу тебя не приметил? — прошептал Рояльчик, опрокинув еще одну кружку антимоля. — Послушай, я не хочу знать имен. Ведь это всё равно ничего не изменит. Лучше давай, присоединяйся ко мне. Мы отпразднуем сегодняшний день на славу!

Они пили и производили посильный шум до тех пор, пока у хозяина кафе не истощилось терпение. Матерый Ксилофон со зловещими глазками вышиб их своей ножищей прямо на тротуар и пригрозил, что в следующий раз вызовет отряд Саксофонов из музыкальной тюрьмы.

— Ну, мы с тобой наделали долгов, приятель, — хрипло проговорил Рояльчик. — Теперь нас даже работа в Оперном не спасет.

— Верно, — согласился Пин. — Мы выхлебали столько антимоля, что никакая моль и на километр к нам не подлетит.

— А я, к тому же, и расстроился, — продолжал тот. — Мне бы настройщика. Да только где хорошего настройщика найдешь? Один лишь Мастер способен вернуть мне силы.

— Что еще за Мастер? — сощурился Пин.

— А ты слыхал когда-нибудь про Людей? — шепотом, словно бы для пущей таинственности, спросил Рояльчик. — Среди них встречаются Мастера. И они делают… нас.

— Сказки! — буркнул Пин, с трудом удерживаясь, чтобы не завалиться на бок. — Мы появляемся из дупла Кряжистой Сосны в дни летнего и зимнего солнцестояния. Все это знают. Я бы не забивал себе голову чепухой насчет Мастеров.

Они вразвалочку шагали по бульвару Гармонии, долго и с упоением споря о существовании Людей. Рояльчик заикался и невнятно бормотал. Он непременно хотел отыскать своего Мастера. А Пин рассеянно глядел по сторонам, шатался, а один раз чуть было не полез в драку со своим отражением в витрине магазина. Хотя по натуре он был весьма спокойным и философски настроенным фортепиано.

Когда на следующее утро он пришел в театр, в глазах у него немножко плыли декорации, а левая педаль по непонятной причине заедала. Стало известно, что на освободившуюся должность солиста взяли новый рояль. Он был чванливый, как сотня разнеженных королей. «Обитатели» Ямы пребывали от этого далеко не в восторге, и никто даже не поприветствовал Пина. Ирландская Волынка сидела надувшись, скрипка Скри нервно пощипывала свои струны, а контрабас Гамба сновал по Яме в поисках клея — у него опять что-то не ладилось с усами.

— Говорят, Он спесив и не терпит пререканий, — шептал Флейте Гобой. — Уж с ним мы точно наплачемся.

— Клей, у вас не найдется клея? — шумел Гамба, топоча, как стадо носорогов.

Тут наверху кто-то кашлянул. А потом еще и еще раз. Пин осторожно поднял глаза на сцену. Там, во всём своем блистательном великолепии, возвышался Рояль, которого оркестранты уже успели прозвать Павлиньим Хвостом.

— Лопни моя резонаторная пластина, если подо мной не сборище третьесортных инструментов! — воскликнул Павлиний Хвост, хлопнув огромной черной крышкой. Инструменты мгновенно заметили разницу: у Рояльчика крышка была белая. И он не позволял себе утробно хохотать, как хохочет сейчас этот.

Сегодня оркестр разбирал новую программу.

— Работайте, работайте! — взвизгивал дирижер. — Премьера не за горами!

Павлиний Хвост вел себя исправнейшим образом, однако у всех без исключения после репетиции остался необъяснимый осадок. Новый рояль играл грузно, как играют похоронные марши, и в его партии время от времени проскакивали неприятные обертоны. Струны внутри его чугунной рамы угнетающе вибрировали, что напоминало Пину о самых безрадостных минутах в его жизни.

Домой он вернулся удрученный донельзя. И обнаружил записку. В записке говорилось следующее:

«Ваше поведение непростительно.

Уехал в город Ре.

Ужин в холодильнике.

Бар».

По большому счету, этого и следовало ожидать. Бар никогда не отступался от своих слов.

На ужин Пин съел немного древесной стружки, закусил шелком и примостился в уголке. Перед сном он обыкновенно упражнялся, поигрывая гаммы и этюды. Сегодня его этюд получился скомканным, неровным и больше походил на джаз. Сон никак не шел. Пин всё припоминал слова Рояльчика, припоминал и размышлял:

«Рояльчик говорил, что Мастера очень трепетно относятся к своим творениям. И если однажды он найдет своего Мастера, между ними навеки установится крепкая, нерушимая дружба».

Пин проиграл арпеджио на правой педали и, пока затихало звучание аккорда, он думал, думал, думал. А потом снова играл — и снова думал. И мысли у него были путаные и бесцветные.

* * *

Он проснулся гораздо раньше, чем просыпаются неугомонные Дудуки и начинают заунывно свистеть верхом на водосточных трубах. Солнце без тени смущения полыхало на востоке. Ну, еще бы ему смущаться! Оно же не играет в каких-нибудь оркестрах. Его музыку не оценивают все, кому не лень. Светит себе и светит.

«На репетиции вполне справятся и без меня», — внезапно решил Пин. Очень уж погожий выдался денек. О, если бы можно было взять и запихнуть солнце в темную оркестровую Яму!..

Он накупил кучу всяких вкусностей, пчелиного воска, проволоки и отправился со всем этим скарбом в гости к Рояльчику. А Рояльчик, как выяснилось, слег. Причем без надежды на скорейшее выздоровление.

— Как же тебя так угораздило? — ахнул Пин. — Ты на себя не похож!

— Я разваливаюсь на части, — прохрипел тот, и его струны зарыдали каждая на свой лад.

— В таком состоянии ты не можешь искать Мастера, — резонно заметил Пин. И, не задумываясь, добавил: — С этой задачей я вполне мог бы справиться сам.

Действительно, что ему терять? Бар уже, наверное, на полпути в свою «провинцию», а дом в отсутствие хозяев послужит пристанищем для бедняков: кого-нибудь вроде подгулявшего Баяна или громкоголосой, сварливой Бандуры.

— Я слыхал, в городе Ре живет мудрец, — откашлявшись, проговорил Рояльчик. — Он знает, как попасть в мир Людей. Зовут его Клавикорд Пизанский.

— В городе Ре? — переспросил Пин. «Какое совпадение! — подумал он. — И какая удача, что Бар отправился туда же!»

Он поплотнее обвязал Рояльчика шерстяным шарфом, наказав ему откусывать от шарфа по кусочку, по ниточке. Поставил сумку с проволокой у окна и еле сдержался, чтобы клятвенно не пообещать найти Мастера в ближайшие несколько дней. Всё-таки пара-тройка дней для таких грандиозных поисков — срок маловатый.

Путешествие намечалось из ряда вон выходящее. И уж не пойму как, но Дудуки, которые поют на водостоках, прознали о нем раньше, чем кто-либо еще. Даже раньше, чем любопытные соседи Рояльчика. Эти «ранние пташки» рассвистели о походе в мир Людей на весь город, и когда Пин поравнялся с оградой своего домика, то не на шутку удивился. У плетня толпилось несметное число музыкальных инструментов. И все что-то пищали, бренчали, трубили. Большой желтый Барабан самозабвенно барабанил по собственной голове и, по-видимому, получал от этого занятия немалое удовольствие.