Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Старинщиков

– Прилип! Зараза! – матерился водитель.

– Сейчас мы его, – проговорил Мишка. И в тот же миг его пятерня метнулась сзади Кабану между ног, норовя уцепить строптивые яйца. Древний прием сработал: Кабан моментально сжался, запрыгнул в машину, и дверца с грохотом за ним затворилась. Однако в ту же секунду изнутри посыпались удары.

Мы сели в машину и двинулись в сторону РУВД. Мужик грохотал позади железом, просовывал руку в оконце без стекол и норовя вцепиться мне в волосы.

– Куда мы едем?! – кричал он. – В лес?

– Ты угадал, – ответил Мишка и что-то шепнул водителю.

Тот резко дернул влево и пошел совершенно в другую сторону, затем вновь повернул. Заснеженные ветви деревьев безжалостно драли кузов машины.

– Давно я хотел с тобой встретиться. Ох и давно, – бормотал Мишка.

Обернувшись, он пристально посмотрел в сторону задержанного. Казалось, еще секунда, и прозвучит дикая криминальная история, в которой Кабан играл первую скрипку. Точно. Он был местным авторитетом, а менты лишь искали повод для его задержания.

– Что за дикарь? – спрашивал я у Мишки. – Расскажи…

– Потом, – обещал Мишка, доставая сигарету из пачки. – Потом как-нибудь…

Водитель притормозил, со скрежетом переключил передачу, с трудом развернулся на узкой дороге и стал возвращаться в сторону РУВД. Задержанный теперь держал язык за зубами. Остальные тоже молчали.

Меня колотило от происшедшего: по времени мне надлежало валяться в постели.

«Впрочем, если б не этот дурак, то всё было бы по-другому», – подумал я, оборачиваясь в сторону задержанного.

Машина, лавируя между заснеженными деревьями, подошла к зданию штаба и возле крыльца остановилась.

Мишка выпрыгнул первым, направился к задней дверце. Заскрежетал открываемый замок «обезьянника», и тут меня оглушила целая серия торопливых и звонких петард. Оглянувшись, я обомлел: Кабан стрелял из пистолета в открытую дверь. Потом он выскочил наружу и продолжил стрельбу.

Водитель, деря пистолет из кобуры, кинулся наружу. Следом за ним последовал стажер. На крыльцо из РУВД выскочил парень с автоматом в руке. И тут же упал, не сделав ни единого выстрела.

С другой стороны к нам торопилась милицейская машина. Стажер бросился к ней, остановил, прося помощи, но экипаж повалил его в снег.

– Нас же там стреляют! – базлал от страха стажер.

Кабан тем временем, вздымая снежную пыль, летел в противоположный угол площади – туда, где висела табличка адвокатской конторы. Достигнув угла, образованного бетонным забором и зданием, он упал среди лип и стал зарываться в снег.

Со стороны милицейского полка к нему торопилась милицейская группа. Кабан было вскинулся кверху, однако его повалили, застегнули на нем наручники и вывели на утоптанную дорогу. Потом провели мимо меня. Двуногий боров икал и хрюкал, плюясь разбитыми в кровь губами. Его завели по ступенькам кверху, и скрылись за дверью.

Миша Козюлин тем временем лежал без движений. Я пытался его тормошить. Мишка! Дорогой мой друг Мишка! Очнись!..

Меня оттащили в сторону.

– Ему не поможешь… Не трогай.

– Не правда, – не верил я. – Надо вызвать скорую…

Второй милиционер, корчась от боли и держась за промежность, валялся возле машины. Третьего пытались поднять с крыльца. Четвертый зажимал рану на лице, ползая по ступеням. Нетронутыми остались лишь я да Петька Обухов.

– Пятерых, сука, укокал! – говорил какой-то майор, бегая вокруг машины. – Ничего здесь не трогайте!

Поворота к обратному не было никакого, и в это было трудно поверить.

– Пятерых успел… – доносилось из рации в машине.

А скорая всё не шла. Она словно застряла на другой планете.

Но вот и пришла. Сразу две машины. А следом еще две.

Медики погрузили раненых и кинулись за ворота, оглашая окрестности ревом сирен.

А Мишка все так же лежал на снегу, ко всему безучастный, белее снега. Зато Кабан продолжал где-то брызгать кровавой слюной и чавкать поганой харей.

Оперативно-следственная группа РУВД в растерянности бродила вокруг машины. Потом прибыл следователь прокуратуры и стал осматривать место происшествия, временами косясь в мою сторону.

От холода и пережитого у меня сверлило в пояснице и сводило стопы. Нет больше Мишки Козюлина. Осталась лишь беременная вдова Люська Козюлина.

Мишку наконец положили в машину и отправили в морг. Рядом кружился Мишкин тесть – бывший оперативный дежурный из того же управления, дядя Вова Орлов. Он беспрестанно крутил головой, словно усталая лошадь в тесном хомуте. Потом он подошел ко мне, пожал руку и вновь принялся ходить кругами.

До моих показаний по-прежнему никому не было дела. Я развернулся и побрел прочь со двора, чувствуя на спине взгляд дяди Вовы Орлова.

В последнее время я только и делал, что работал и учился, используя минуты свободного времени. Я собирался стать юристом – таким, может быть, как великий Кони А. Ф.

«Ловят маленьких воришек к удовольствию больших», – писал поэт Некрасов. Кони не стал мириться с подобным обыкновением. Он бесстрашно преследовал преступивших закон.

Жила когда-то в столице одна баронесса по фамилии Розен. В монашестве – игуменья Митрофания. Кони уличил ее в подлогах с целью изыскания средств на пополнение монастырской казны.

Ещё было дело о великосветском игорном притоне гвардейского штаб-офицера Колёмина, а также дело петербургского мультимиллионера Овсянникова, обвиняемого в поджоге огромной паровой мельницы. Овсянников привлекался к уголовной ответственности по пятнадцати уголовным делам и столько же раз был «оставлен в подозрении». На шестнадцатый раз – при новом суде и новом прокуроре – был полностью изобличен и сослан в Сибирь.

Изобличен и сослан! Мультимиллионер! Полтора века тому назад…

Придя домой, я разделся и лег в постель, не говоря ни слова.

В соседней комнате беззвучно спала моя матушка Анна Степановна.

Глава 2

Так началась для меня суббота, одиннадцатого февраля, а в десятом часу того же дня я сидел в кабинете прокуратуры. Следователь был тот же самый, что ночью осматривал Мишкин труп, и звали его Дмитрий Геннадьевич Вялов. Фамилия, впрочем, абсолютно не вязалась с его профессией.

Следователю было за сорок. Под глазами мешки. Вороша на столе бумаги, он беспрестанно курил, роняя повсюду свой пепел.

– Не могу взять в толк, – удивлялся Вялов. – Привезли как человека, а он за пистолет…

Действительно, Кабана из кабака увезли от греха подальше. Но тот вытащил пистолет и начал стрелять, словно он в тире.

– Говорят, у него коттедж в частном секторе, – подумал я вслух.

– Коттедж? – Вялов уставился на меня.

– Разве же вы не знали?

– Впрочем, да, действительно…. в районе Майской горы.

– Поэтому я не хочу, чтобы обо мне знали раньше времени, – выдавил я из себя.

– В смысле?

Никотин и бессонная ночь лишили Вялова логики. Он не хотел понимать очевидных вещей.

– Где коттеджи – там братки, – рассуждал я.

– Ну… И что?

– При таком раскладе дожить бы до приговора…

Следователь елозил глазами по столу. Потом снова закурил, поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету.

Я никогда не курил и был вынужден дышать канцерогеном. Хотя, если разобраться, это было абсолютной мелочью по сравнению с ночным происшествием.

– Выходит, что ты боишься, – подвел черту Вялов, насыщаясь дымом.

Я не спорил. Пусть думает что угодно, зато я исполню свой долг.

– Ты у нас кто? – рассуждал Вялов. – Ты у нас обычный гражданин. А показания гражданина в суде многого стоят. Твои показания для дела имеют принципиальное значение. Эти показания решающие.

Следователь вернулся в кресло.

– И все же мне хочется, чтобы обо мне не узнали раньше времени, – стоял я на своем.

– Тогда идем к прокурору…

Вялов раздавил сигарету в пепельнице и поднялся.

Пеньков Владимир Петрович, прокурор района, оказался не лучше следователя – ему хотелось показаний прямо здесь и немедленно. Мало того, он почему-то стал утверждать, что ночной стрелок Паша Коньков, будучи спортсменом-биатлонистом, за все время мухи не обидел. Прокурор произнес это так, словно Паша был в прошлом герой, и теперь этот герой оказался на осадном положении.

Было довольно странно слышать эту ересь от прокурора. Тем более что с утра я забежал к оперативнику Блоцкому, и тот рассказал мне, как полгода назад против Паши возбуждали уголовное дело, потом дело с помощью прокурора развалили, хотя светила Конькову целая пятилетка. Короче, о Паше тюрьма давно плакала горючими слезами.

– Что же нам делать с тобой? – мямлил картавый прокурор.

Я молчал.

– Бояться в общем-то нечего, – рассуждал прокурор. – Коньков за руками теперь.

– Я сказал о своих условиях, – стоял я на своем. – Абсолютная анонимность.