Безымянный. Рассказы - Егор Иванов

– Когда было то? Что-то я совсем упустил…

– Да кто ж его помнит, когда. У меня все дни воедино слились.

– А про актёра интересно, быть может, напишу что.

Как же это могло быть? Писатель подошёл к окну, из которого была видна чёрная пустота на дороге.

Старый инвентарь хранили в огромных коробках, составленных вдоль дальней стены. Квадратные и прямоугольные в основном без рисунка картонные домики для вещей из прошлого, должно быть, скрывали из виду поеденные временем кирпичи – со времён продажи первого городского театра иностранным инвесторам никто их не трогал. Спихивать за старые кулисы весь хлам вошло в привычку. Перед коробками рядами сложили какие-то брёвна, использовавшиеся в одной из постановок модного когда-то режиссера, теперь считающегося экспертом – он, поджав и без того тонкие губы, всегда с прищуром смотрел новые постановки с третьего ряда и медленно хлопал в финале последнего действия. Длинные круглые берёзы и сосны, пропитанные лаком и воспоминаниями об интересе публики к классике, подпёрли большущими трибунами, еле уместившимися в небольшом закулисном холле. Сюда новоиспечённые кумиры публики водили молоденьких поклонниц, быстренько делали их женщинами и забывали навсегда, откупаясь от будущего, которое могло прийти на своих двоих в поиске папаши, парой тысяч. На переломанные сиденья свалили всякую мелочь. Парики и костюмы, разбитые ширмы и лопнувшие музыкальные колонки, потрескавшиеся чемоданы для хранения микрофонов и листы бумаги – мёртвые сценарии, без почести похороненные. Пару больших столов с зеркалами, видевшими сотни гримас артистов, протоптавших пол от гримёрной до сцены, сюда притащили грузчики, не пожелавшие работать из-за запрета курить в помещении. Лампочки вокруг зеркал перегорели, некоторые рассыпались мелкими неприятностями на дощатый пол, скрипевший от нежелания больше жить. Грязь сантиметрами накатывала на качественное итальянское дерево, которое вместе с прошлым этого здания похоронили за кулисами. Им всё равно, что скрывать. Огромное полотнище красного цвета – от потолка до самого низа. Он когда-то может оказаться по ту сторону, сторону забвения, откуда нет выхода.

Писатель вздохнул и закрыл документ, словно потеряв последнюю надежду написать что-то стоящее. Натянул серые штаны и такого же цвета футболку, кофту потеплее, намотал вокруг шеи шарф и серым пятном поплыл по горящим осенним дорогам.

Длинная и узкая улица заканчивалась тупиком, в котором стоял высоченный кирпичный дом с большущими прямоугольными окнами в три створки. Во дворе элитной высотки было всегда многолюдно – в одном из трёх подъездов жил известный маг, который выбрался из чёрной дыры. В тот день, когда он предстал перед публикой живым и невредимым, газеты запестрели заголовками: «Свершилось чудо», телеканалы разрывали его на интервью, а очередь к целителю заметно увеличилась. Писатель иногда подходил к воротам дворика, протискивал лицо между железными прутьями и будто бы вдыхал запах популярности, который уже давно из него испустился. Говорят, этот «волшебник» решил вывести кого-то на чистую воду, помочь с расследованием, подарить одной семье, скорее всего, ложную надежду на спасение. «Это же шоу», – ухмыльнулся один из скептиков в новостной программе.

Тяжёлые засовы. К их громкому скрежету за пять лет он так и не привык. Звяк! Они открывались дважды в день. И надежда на свободу ложилась на маленькую скамеечку, просовывала голову между дощечками и звяк! Засовы отрубали ей голову. Но завтра, словно она змий, голова вырастала снова. Каждый день – это лишь прогулка. Свобода до флажков, за которую заступить нельзя, ведь тогда начнётся охота на дичь. Звяк! И сомкнётся капкан на лапе зверя, который бежал мимо. Быть может, он даже и не грыз глотки двуногим, не воровал их кудрявых овец или тупых куриц. Но капкану всё равно. Он как садовник отрубает всё ненужное, особенно всякую надежду.

– Я писатель. Хочу сделать вас героем моей книги.

На свидание с заключённым писателя пустили нехотя.

Парнишка молча писал записки на жёлтых разлинованных листах карандашом, доставшиеся ему от предыдущего владельца кровати. Смысл разговоров с сокамерником сводился к тому, что соседу сидеть дольше и его бы пожалеть. Но мамкиных титек здесь ни у кого не было.

– Ты их все отправляешь?

Этот вопрос задавался раз в неделю. Он – контрольный, чтобы убедиться, не в более ли выгодных условиях его сокамерник. Письма охранники брали охотно, но, конечно, просить их о передачках каждый день – играть с огнём на складе с динамитом.

– Хотя, я думаю не сидеть мне здесь ещё два.

– Сбежишь?

– Выпустят.

– По таким делам, как у тебя…

Он никогда не просил ответных писем. Боялся, что их нет. Свои дневники он превращал в бумажные цветы и отсылал матери и сестре. Он просил их не приходить, только отец мог видеть его исхудавшее тело и пустые глаза. Раз от раза отец и сам становился хуже. Морщинки совсем изрезали лицо, а волосы поседели. «У тебя тоже слегка поседели», – сказал он. «Посидели? Игра слов», – написал после той встречи на листе сын. Спустя год отец уже перестал рыдать. Его глаза смирились с тем, что он никак не может помочь дитю, угодившему в капкан.

– Книгу обо мне? Я прямо-таки нарасхват. Кто купил меня сейчас?

– Думаю, дело даже не в тебе.

– В ком же?

– Во мне. Мы с тобой чем-то похожи. Ты несправедливо угодил за решётку, а я живу в капкане из четырёх стен, истязаемый желанием написать что-то стоящее.

– Отличное сравнение…

– Знаю, тебе не понять. Но, поверь, иногда бессмысленная свобода хуже заключения.

– Не в моём случае.

– Поэтому-то я и уверен, что мы с тобой сможем вдохновить друг друга. Ты меня – на роман, длинную и интересную историю о том, как сказать вызову судьбе: «я справлюсь», а я тебя смогу убедить в том, что мир не такой гадкий, каким может показаться, и что ещё есть, зачем жить…

– Думаешь, у меня нет желания жить и я не знаю, зачем мне нужно терпеть? Три года я уже здесь, как говорится, чалюсь. И каждый день я пишу письма, но не жду ответа, потому что я боюсь потерять надежду, что там, за этими холодными стенами не осталось никакого, кому я нужен.

Охранник ту ночь провоевал с новыми желающими отправиться в пустоту. То с одной стороны, то с другой они перелезали через полутораметровый забор и начинали свой обряд: кто-то прыгал сразу, кто-то читал какие-то молитвы, звонил или пел песни, кто-то сначала гладил ровную поверхность дыры, вглядываясь в пустоту, такую же, как у некоторых людей в глазах или сердцах. Под утро охранник спал самым сладким сном – безопасность он оставлял на совесть учёных, копающихся вокруг. Они решили спустить туда очередной трос и вытянуть кого-то или что-то, но и в этот раз тьма поглотила толстый стальной трос, утянув за собой молодого аспиранта, зазевавшегося на краю берега.

– Надеюсь, когда-нибудь это всё закончится, – уныло сказал охранник за обедом.

За его круглый стол традиционно присаживался главный инженер исследования пустоты, помощник руководителя учёной группы и программист. Каждый приносил разные вкусности, которые с вечера им приготовили милые жёны. Все с упоением и большим аппетитом поглощали блюда, эмоционально обсуждая события нынешнего дня.

– К нам же приезжает столичная команда, в кубке будут против наших играть, с сыном пойду, он очень ждёт.

– Надеется, что зацепимся?

– Надежда умирает последней, – ухмыльнулся инженер и проглотил кусок ароматного хлеба.

– Может, все пойдем? Нечасто к нам чемпионы приезжают.

– А дыру кого ты сторожить оставишь?

– Да найдём социопата какого-нибудь, которому на спорт плевать.

– Этот твой социопат первым делом в дыру-то и нырнёт.

– Да ладно тебе, – улыбнулся программист, – там весь город собирается. Даже акцию какую-то организовали, инвалидов туда потащат.

– Зачем?

– Говорят, полезно, когда те, кто ходить не может, смотрит, как миллионеры по полю бегают.

– Злой ты, как тебя жена терпит?

– Не жена она ещё мне, только-только заявление подали.

– И как?

– Платье выбирает целыми днями. Прогонит меня из-за компьютера, мне же, мол, нельзя видеть. Это ладно, ещё подружек полный дом назовёт, сидят, визжат…

Писатель частенько видел их обеды из окна. В это время обычно у него по расписанию значился завтрак. Если, конечно, он о нём позаботился. А затем – очередные муки по написанию романа, идею которого он так и не выносил.

Он уселся в кресло, вглядываясь в монотонно серую стену перед глазами. Её рябая поверхность была в полутора метрах от его носа, как когда-то тёмная гладь пустоты. Это была первая и последняя их встреча, встреча, которая принесла ему вдохновение. С тех пор он каждый день норовил заглянуть в чёрную дыру, но она была уже не столь эффектна, скорее наоборот, её хотелось заткнуть. Мучительно-томно плыли дни, таял гонорар от первого и последнего пока что романа. Он уже было открывал смотровую площадку – из одной из комнат открывался неплохой вид на дыру, но вскоре понял, что не может никого подпускать так близко, открывать дверь перед чужаками, расстилаться перед их шагами. Подходя к картине с кораблём, он пытался почуять запах речной воды, услышать гул двигателя судна, разглядеть в голубом небе крылья чаек, секущих воздушные потоки.