ЯН целует ИНЬ. Повесть первая. Год 1997 - Дмитрий Ланев

Вместо пива я взял чай с лимоном, Вольдемар кофе. Я не собирался ни о чем его спрашивать, но как-то само собой получилось, что уступив место перед доской следующей паре, мы сели за стол и я рассказал ему про злосчастную кроссовку. Вольдемар слушал внимательно, внимательность была чертой его характера, без нее он не смог бы заниматься своей пиротехникой, потом посмотрел на меня прозрачным взглядом и сказал:

– Трудно что-нибудь посоветовать. Мистика какая-то. А лучшее средство от мистики – хорошее помповое ружье.

– Бред, – ответил я. – Не буду же я с помповым ружьем сидеть у входной двери. Этак всех соседей можно лишить сна.

– Тогда не знаю. Подожди продолжения. Может, удастся спустить с лестницы кого-нибудь из друзей твоего братца. Предки, если верить исторической литературе, будучи детьми играли в тимуровцев и рисовали на домах и воротах звездочки. По-моему, твоя кроссовка из тех же игр.

– Только с обратным знаком, – ответил я.

Больше мы на эту тему не разговаривали. Наступила наша очередь кидать дротики, чем мы и занялись. У Вольдемара был исключительно точный бросок. Наша пара всегда выигрывала.

Мое утреннее беспокойство исчезло. Неторопливые ответы Вольдемара, которые легко было принять за шутливый треп, уверили меня, что странная находка есть всего лишь детская шалость. Я перестал думать об этом и досидел в «Царе» до темноты, участвуя в общей болтовне и жуя соленую соломку. То, что я пил не пиво, а чай, не мешало мне хрустеть тонкими хорошо прожаренными палочками.

Когда Марина выключила магнитофон, мы вернули столы в прежнее положение и вывалились на улицу. Поскольку я жил близко – на Фонтанке, мне не нужно было идти вместе со всеми в метро. Я попрощался и зашагал по темной Гороховой и дошагал до дома практически без приключений, если не считать того, что пришлось угостить сигаретами двух нетрезвых девчушек, которые назвались сестрами и пожаловались на скуку. Я так и оставил их втроем – их двоих и большую-большую проблему, которую и называют скукой. Двадцатый век давно страдает от безделья – совсем как уволенный на пенсию директор обанкротившегося завода электрочайников.

– Не стал бы век двадцать первый веком «чайников». Беды тогда не оберешься, – подумал я, вспомнив своих нетрезвых товарищей – будущих инженеров.

Вход в мой подъезд был с набережной. Мне надо было обогнуть угол дома, а перед этим пройти мимо арки, ведущей во двор. Обычно я делал это даже не повернув головы, но в этот раз был вынужден замедлить шаг. Во дворе шла необычно активная для этого времени суток жизнь. Стояло несколько иномарок с горящими фарами и работающими двигателями. Одно из окон на первом этаже было раскрыто, и в освещенном прямоугольнике четко вырисовывались два силуэта, один старчески согнутый, другой прямой. Владелец второго силуэта говорил по радиотелефону, используя какой-то восточный язык. Это было окно Мухадовых, о которых я ничего не знал, кроме того, что они вели довольно спокойную, но солидную жизнь за всегда зашторенными окнами. Шторы я запомнил еще с тех пор, когда сам целыми днями гонял мяч по двору.

Мухадовы поселились в нашем доме довольно давно. Я помню, как сначала появился во дворе крепкий смуглый старик, устроившийся работать дворником и получивший поэтому служебную жилплощадь – квартирку на первом этаже, дверь в которую находилась в сумраке под одной из лестниц, выходящих во двор. Трудно сказать, хорошим ли он был дворником, вряд ли кто-нибудь в нашем доме помнит, что такое хороший дворник. Обычно он лишь выходил встретить мусоровоз, помогал загрузить баки, быстро убирал вывалившиеся ошметки и уходил снова к себе, за постоянно задернутые тяжелые занавеси на окнах. Мы часто пытались рассмотреть в щель между ними, что он делает один, но к окну была придвинута кровать, высокая спинка которой была непреодолимым препятствием для любопытствующих глаз. Затем появился его внук – тонкий и необычно высокий для азиата парень. Он приехал учиться, вероятно, сам не зная, чему, но все же поступил в какой-то институт. Мы с ним были одногодки, я знал, что его зовут Рустам, но встречаться нам не приходилось – в это время я уже давно не играл в футбол, Рустам тоже. Разница между нами, вероятно, была в том, что перед институтом я отбыл два года в армии, а что делал он, было неизвестно. В отделении у меня были похожие ребятки. Пару раз я слышал в свой адрес угрозу: «Ночью табуреткой убью!». Но спал я всегда крепко и спокойно. Если кто-то из этих парней иногда и хватался за штык-нож, то всегда прятал его обратно в ножны, когда на него шли по-русски с голыми руками. Один из сотни мог выполнить свою угрозу, но такие держались особняком, что-то копили у себя внутри и не бросались словами. Наши с Рустамом пути не пересекались и у нас не было повода представиться друг другу. Так что я знал его только заочно.

Как-то постепенно в дворницкую квартирку переехала с далекой Родины вся семья и Мухадовых стало много: дед, сын, жена сына, внук Рустам, внучка, еще двое внуков лет пятнадцати. Дед перестал работать дворником, да уже и не мог по старости, но квартиру сохранил, не обойдясь, вероятно, без помощи сына. При затеянном сразу после приезда сына ремонте обнаружилось, что квартирка, собственно говоря, не маленькая, как сложилось ранее общее мнение. Одновременно из шести окон выбрасывался мусор, и если нижний этаж повторял планировку остальных, в квартире должна была быть обширная кухня и еще комната, окна которой выходили в следующий переулок.

Новые дворники поселялись где-то в коммунальных квартирах, которых еще было в изобилии в нашем старом доме. Они были разные, эти дворники – студенты и студентки, безработные бухгалтеры и плохие учителя. За пару последних лет их сменилось много, пока эволюция двора не остановилась на таком же безмолвном и не особо старательном, как и первый Мухадов, старике Петре Петровиче. Надеюсь, все предыдущие более менее устроились в жизни, хотя ни при одном из них порядка не было.

Отец Рустама – сын старого Мухадова, невысокий коренастый мужчина поздних сорока лет теперь приезжал домой на новой шестерке. Часто за ним следовала одна или несколько иномарок. Он вылезал из машины, закрывал дверцу и не оглядываясь на приехавших следом, заходил в парадную. Из иномарок вываливались крутоплечие щекастые парни, за которыми совсем не было заметно гостей – сухопарых и смуглых людей, передвигавшихся чуть наклонившись вперед и немного сутулясь, как ходят по земле, волоча крылья, раненые сапсаны. Гости шли за хозяином, щекастые парни оставались около машин и коротали время, показывая друг другу приемы единоборств или разглядывая двор из распахнутых дверец автомобилей. Иногда к ним выходила внучка старого Мухадова, сестра Рустама Тамара. Она выносила на большом блюде какую-то еду и банки с лимонадом. Тогда парни прекращали свои забавы и концентрировались вокруг девушки. Не знаю, о чем они болтали и отвечала ли Тамара на их шутки и вопросы вообще. Она никогда не дожидалась, когда парни опустошат блюдо, уходила. Потом кто-нибудь из парней относил его в дом.

Подобные пришествия никак не изменяли жизни двора. Парни, вероятно, выполняли некую сверхзадачу. Поэтому, когда кто-то из дворовых ребят случайно направлял мяч в их сторону и попадал в чью-нибудь широкую спину, это не каралось. Мяч отфутболивался мощной ногой в настоящем ribok или adidas обратно. Парни даже отходили, оглядевшись вокруг, в тот же дальний угол, что и все, если вдруг возникала необходимость. Я наблюдал за всем этим, когда сидел на кухне возле окна, облокотившись на подоконник. Так я ждал, когда закипит чайник. Кроме как вниз смотреть было некуда.

Ночное оживление в квартире Мухадовых было необычным явлением, но я не имел желания пойти узнать, в чем дело. Согнутый силуэт принадлежал самому первому и самому старому из них, которого, впрочем, что-то давно не было видно на улице. Значит, это были не похороны.

– Ну и славно, – подумал я, – только похорон нам и не хватало!

В старых домах, в которых главным средством подняться на свой этаж являются все же лестницы, а не лифты, между пролетами лестниц размещаются окна. В нашем доме они были большими, на подоконник мог свободно встать взрослый человек, но голова его не достала бы до верха. Подоконники были такими широкими, что в свое время, пока в подъезде не появился сторож, на них частенько устраивали свои пикники обделенные домом подростки и просто бродячие алкаши. Но вот уже пять лет как двое стариков с первого этажа стали получать деньги за то, чтобы в подъезд не заходили посторонние; на подоконниках появились горшки с чахлыми геранями и какими-то другими растениями, способными обходиться без света, и пустые консервные банки для окурков.

Когда я вошел в дом, пожилая сторожиха стояла возле открытой двери своей квартиры и прислушивалась к чему-то, что, судя по ее скособоченной голове, происходило где-то на верхних этажах.