«Анна Каренина» Л. Н. Толстого - Эдуард Бабаев

Проблематика «романа широкого дыхания» не есть нечто независимое от его поэтики. Это не просто «приметы времени» и совсем не «иллюстрации» к историческим событиям, а внутренне закономерный и необходимый отбор материала, отвечающий художественной сущности самого произведения. «Анна Каренина» — верное доказательство того, что злоба дня не только не противоречит художественному творчеству, но может стать в руках настоящего мастера источником непреходящих обобщений.

Толстой внес в роман злободневные вопросы, не нарушив поэтической структуры своего произведения. В этом и состоял один из важнейших законов русского романа в его отношении к действительности. Напрасно было бы искать в «Анне Карениной» подробную «летопись» 70-х годов или «хронику текущих событий». Цель Толстого состояла в обобщении в большей степени, чем в фиксировании тех или иных фактов действительности.

В свое время известный ученый, историк литературы Д. Н. Овсянико-Куликовский доказывал, что Толстой хотел дать в «Анне Карениной» картину современной России или по крайней мере современного общества, но будто бы не мог решить эту задачу. Основанием для такого вывода была «ограниченность исторического материала», то есть недостаточная иллюстративность романа по отношению к конкретным событиям общественной и культурной жизни России.

Перечислив отдельные эпизоды, к которым можно было найти реальные исторические аналоги, Овсянико-Куликовский пишет: «Все это слишком эпизодично, и все это только беглые штрихи и мазки, неспособные превратить аристократический роман в широкую картину общества и эпохи, на что, однако, роман претендует»[12].

Нельзя не вспомнить, что подобного рода упреки высказывались и в адрес Пушкина. И Пушкина упрекали в том, что в его романе «Евгений Онегин» нет «подробных сведений» об эпохе. Но иллюстративность вообще чужда русскому классическому роману, и в этом проявляется его тяготение к философскому осмыслению жизни.

Роман — не летопись, не хроника, не история. Он имеет свои художественные цели. А в смысле полноты материала ни один роман не может быть исчерпывающим. Белинский называл «Евгения Онегина» не «аристократическим», а народным произведением — «энциклопедией русской жизни». У него было глубокое и ясное понимание законов романического мира.

В «Анне Карениной», в отличие от «Войны и мира», Толстой пользовался материалом обыденной жизни. Здесь нет ни одного мирового события, ни одной исторической личности. Недаром новый роман Толстого после исторической эпопеи поразил читателей «вседневностью содержания». Но вседневность — это тоже история.

В своей последней книге о Толстом, в которой содержатся удивительно меткие наблюдения над поэтической природой творчества Толстого, Б. М. Эйхенбаум, между прочим, пишет: «Шум времени не проникает за ворота яснополянской усадьбы»[13]. Это суждение невозможно признать справедливым. Роман Толстого весь проникнут веяниями времени. «Этот роман действительно изображает нашу современность», — писал Страхов[14].

И дело вовсе не в количестве «примет времени», а в том, что Толстой определил основную идею своей эпохи. Шум времени до пределов наполнял Ясную Поляну. Поэтому Толстому и удалось написать свой современный роман.

2

Толстой видел, как изменяется весь строй жизни. «Наша цивилизация, — говорил он с тревогой, — также идет к своему упадку, как и древняя цивилизация…»[15] Ощущение приближающихся перемен в жизни дворянского общества переполняет книгу Толстого, определяет и главную мысль романа, и судьбу его героев.

Между тем как «злой черт голод» (61, 82) делал свое дело, новые хозяева жизни — дельцы, банкиры, предприниматели, железнодорожные короли требовали «зрелищ», и в столицах процветали оперетки, шато-де-флеры, гремел канкан, заглушая крики отчаяния и выстрелы самоубийц. Такова была современная жизнь, как она отразилась и на страницах «Анны Карениной».

«Самоубийцы и восклицания: «Хлеба и зрелищ!» — пишет один из самых крупных публицистов 70-х годов, — навели меня на мысль, которой я несколько конфужусь и которую все-таки выскажу. Это мысль — сопоставить наше время со временем упадка Рима»[16]. И роман Толстого «Анна Каренина» содержит достаточно оснований для такого исторического сопоставления.

Из разрозненных подробностей и брошенных как бы вскользь реплик в романе «Анна Каренина» складывается цельная картина «современного Рима эпохи упадка». В этом смысле роман Толстого был глубоко публицистическим произведением.

Красносельские скачки Каренин называет «жестоким зрелищем»[17]. Один из офицеров «упал на голову и разбился замертво» — «шорох ужаса пронесся по всей публике». «Все громко выражали свое неодобрение», все повторяли сказанную кем-то фразу: «Недостает только цирка с львами».

Участники «жестокого зрелища» похожи на гладиаторов. В черновиках романа о скачках было сказано: «Это — гладиаторство» (20, 40). И сам Вронский изображен, как один из последних «гладиаторов» современного Рима. Кстати, и конь Махотина, которому Вронский проигрывает скачку, назван «Гладиатором».

Светская толпа, наполняющая Красное Село, жаждет зрелищ. Одна из зрительниц обмолвилась знаменательными словами: «Если бы я была римлянка, я бы не пропустила ни одного цирка».

Скачки в романе Толстого наполнены огромным не только психологическим, но и сюжетным, историческим содержанием, потому что это было зрелище в духе времени, красочное, острое и трагическое.

Жестокое зрелище, напоминавшее о ристалищах и цирках, было устроено специально для развлечения двора. «Большой барьер, — пишет Толстой, — стоял перед самой царскою беседкой. Государь, и весь двор, и толпы народа — все смотрели на них…»

К той же исторической метафоре упадка Рима относятся и упоминание о Сафо, светской львице, в кружке которой проводит свои вечера Анна, и «афинские вечера», которые посещает Вронский. Грубое и безвкусное подражание «эллинам» тоже было признаком времени.

Подобное восприятие современности было характерно не только для Толстого, но и для многих публицистов его эпохи. «Трудно подойти к истории древней Римской империи без неотвязчивой мысли о возможности найти в этой истории общие черты с европейской современностью, — говорилось в 1878 году в журнале «Вестник Европы». — Эта мысль пугает вас ввиду тех ужасающих образов, в которых олицетворялось для вас грубое нравственное падение древнего мира»[18].

Николай Левин сравнивает революцию с духовным движением, ознаменовавшим конец Рима. В разговоре со своим братом Константином он прямо указывает на близость этих исторических явлений: «Разумно и имеет будущность, как христианство в первые века». Такого рода идеи также были весьма характерны для революционеров-народников 70-х годов XIX века.

Острая социальная критика принимала формы проповеди в духе «христианства первых веков», решительного отрицания «языческого строя жизни». Все это было очень близким и понятным Толстому. «Пусть каждый поклянется в сердце своем, — писал один из активных деятелей той поры, — проповедовать братьям своим всю правду, как апостолы проповедовали»[19].

Стремление «проповедовать братьям своим всю правду» было и становилось все более характерным и для самого Толстого. Семидесятники, как отмечал другой писатель той же поры, были «похожи на тех исповедников, которые в первые времена христианства выходили возвещать добрую весть и так горячо верили, что умирали за свою веру»[20].

Убежденное «исповедничество» было в натуре Толстого как человека 70-х годов. И это наложило свой отпечаток на его роман «Анна Каренина». Толстой с большим вниманием относился к веяниям времени. И он, как его герой Левин, задумывается над тем, что ему говорит эпоха.

«Разговор брата о коммунизме, к которому тогда он так легко отнесся, теперь заставил его задуматься, — пишет Толстой. — Он считал переделку экономических условий вздором, но всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа». Историческая метафора «конца Рима» и возникновения «новой цивилизации», скрытая в глубине романа «Анна Каренина», свидетельствовала о цельности художественного замысла Толстого.

3

В «Анне Карениной» Толстому, прежде всего, была дорога ее «главная мысль». «В «Анне Карениной», — сказал он однажды, — я люблю мысль семейную…»[21] Мысль, которую любил автор, является как бы мощным источником света, определяющим расположение теней в его живописи и глубину изображения.

Все важнейшие общественные перемены начинаются или завершаются в семейном кругу, в личном мире современников, в их повседневной жизни. Такова была общая мысль Толстого, как она раскрывается в его романе. Значение социальных перемен измеряется, в конечном счете, степенью их влияния на семейные распорядки века.