Умножающий печаль - Аркадий Вайнер

Как русские, во-первых, и как менты – во-вторых. С толстыми буграми подмышечных кобур под пиджаками. Русские – в смысле бывшие советские. Дело, наверное, не в национальности.

Русский или татарин, вотяк или еврей – мы не растворяемся в европейском людском месиве. Будто пятая человеческая раса, существуем от других наособицу и отличимы от всех иных так же явственно, как белые, черные, желтые и краснокожие народы. Вот будет для будущих антропологов и этнографов загадочка – почему? В чем генетическая разница? Настороженное выражение лица? Колющий взгляд, исподлобья, в сторону – испуганный и атакующий одновременно? Не знаю. Никто не понимает. Я узнаю земляков в толпе даже со спины. По походке? У нас особенная стать? Бомжи и миллионеры, профессора и воры, молодцы и дедушки несут в себе незримую, но отчетливую общность, которую ученые дураки из Гарварда назвали бы наследственной ментальностью зеков.

Мы все – выброшенная в мир мутация пожизненных арестантов. А, пустое! Не о чем и незачем думать. Все то, что не огонь – то прах…

А вот четвертый русский был красавцем – настоящий валет из карточной колоды. Изящным взмахом головы откидывая назад шикарную гриву волос, молодой русый валет в пиджаке нежно-сливочного цвета, шелковой светло-голубой рубашке, широковатых элегантных трузерах, башмаках «Балли» и скромно поблескивающих на запястьях наручниках, он доброжелательно и снисходительно улыбался всем нам, суетливой толпе стрюцких.

Консул с распаренным бабьим лицом бросился мне навстречу:

– Сергей Петрович, мы уже волновались…

– Зря, – усмехнулся я и небрежно-значительно наврал:

– Я никогда и никуда не опаздываю…

Поздоровался с французами, и в затхлой атмосфере полицейского участка еще долго летали, легкие и стрекочущие, как стрекозы, – «бонжур»… «коман сова?»… «рьен»… «бьен»… пока я не разрушил эту обстановку общей приятности:

– Господа, протокол экстрадиции арестованного готов. Согласны ли вы провести процедуру идентификации арестанта для передачи его российскому конвою?

– Да, французские власти завершили свою работу, – торжественно сообщил Пимашу, старший советник министерства юстиции, любезный прохвост и сука невероятная. Ведро крови из меня выцедил.

Я повернулся к красавцу валету и попросил душевно:

– Встаньте, пожалуйста, и назовите внятно свое имя.

Роскошный валет, весь нарядно-ярко-красочный, будто только что сброшенный из новой хрусткой атласной колоды, встал и, так же любезно улыбаясь в элегантные блондинистые усики, сообщил:

– Меня зовут Смаглий Василий Никифорович, я гражданин России…

Пимашу, не понимающий по-русски и от этого особенно переживающий, что мы можем сговориться хоть и в его присутствии, но как бы в то же время за его спиной, перебил незамедлительно:

– Смаглий – это имя или фамилия?

Я постарался успокоить его:

– Смаглий – фамилия арестованного, его первое имя Василий. Это все есть в бумагах.

– Спасибо, – сказал Пимашу с озабоченным лицом, – у русских такие сложные имена.

– У поляков еще хуже, – патриотически заметил я.

А Смаглий учтиво кивнул и, глядя в упор наглыми синими глазами, молвил:

– Возвращаясь к тому месту, где этот козел меня бестактно перебил… – он кивнул в сторону старшего советника, – хочу подтвердить, что я являюсь гражданином России. Пользуясь присутствием здесь нашего консула, заявляю категорический протест в связи с моим незаконным задержанием грязной французской полицейщиной.

Смаглий сделал вдох, как певец на подъеме тона, и воздел над головой скованные наручниками длани.

– Я требую присутствия свободной прессы! Пусть она донесет из этих мрачных застенков мой гневный голос до сведения мировой прогрессивной общественности. И правозащитников из «Амнести интернэшнл».

– Все понял, – согласился я. – Консул Российской Федерации господин Аверин сделает соответствующую запись в протоколе экстрадиции. А в прессе я вам должен отказать.

– А почему? Боитесь? – захохотал Смаглий, как моложавый упырь над ангелицей.

– Что он говорит? – сразу возник Пимашу. – Почему арестованный веселится?

– Арестованный не веселится. Он обсуждает со мной второстепенные процедурные вопросы, – заверил я советника юстиции и сказал арестанту:

– Слушай, Смаглий, хватит дурочку по полу катать. Запомни, я ничего не боюсь. Я опасаюсь…

– Чего?

– Что тебе пресса навредит только. Для тебя сейчас – чем тише, тем спокойнее. А еще я опасаюсь, что ты меня держишь за дурака и тянешь резину. Надеешься опоздать на этот рейс?

– А чего спешить? – засмеялся Смаглий. – Я что, завтра в Бутырки опоздаю?

Тут очень уместно вмешался консул Аверин:

– Господин Смаглий, это рейс Аэрофлота, и пока мы вас торжественно не погрузим на борт, поверьте мне, самолет никуда не улетит.

Смаглий вздохнул и подергал свои никелированные оковы.

– Ладно, как говорили в старину – сходитесь, господа… Банкуйте, псы глоданые…

Я взял со стола протокол и стал громко, с выражением – чтобы доставить удовольствие Пимашу – читать по-французски. Коля Аверин быстро переводил на русский – для Смаглия и конвоя.

– По международному запросу Генеральной прокуратуры и Министерства внутренних дел Российской Федерации Интерполом был произведен в сотрудничестве с французской полицией оперативный розыск и арест российского гражданина Василия Смаглия, обвиняемого в незаконной деятельности на территории России, США, Греции, Германии и Израиля…

Смаглий перебил меня:

– Отец моего дружка Зиновия Каца с детства говорил ему: «Зямка, никогда не воруй! А станет невтерпеж – не попадайся!»

– Зря вы не послушались папашу Каца, – отвлекся я на мгновение и продолжил протокольное чтение -…По документам, представленным российскими властями, Смаглий обвиняется в участии в организованной преступной группировке, банковских аферах, позволивших ему вместе с соучастниками похитить восемьдесят шесть миллионов долларов США, в отмывании денег, уклонении от налогов и других преступлениях…

– Ребята, имейте совесть! – возник снова Смаглий. – Хоть чуточку, объедки какие-нибудь от Уголовного кодекса оставьте еще кому-то! А то – все мне!…

– Смаглий, не перебивай меня, добром прошу, – сказал ему негромко. И конечно, Пимашу сразу же забухтел под руку:

– Что говорит арестованный?

– Господин Смаглий все время задает мне внепроцессуальные вопросы. Я полагаю, обсуждать их сейчас несвоевременно. Можно продолжать?

– О да, конечно!

– …Французские власти, рассмотрев представленные документы, сочли возможным для дальнейшего детального и продуктивного следствия экстрадировать Василия Смаглия в Россию, где арестованный обвиняется в совершении наиболее значительных, базовых преступлений…

Я посмотрел в прозрачные глаза Смаглия и спросил официально:

– Вам содержание протокола понятно? Тогда поедем домой, на родину…

Смаглий кивнул, задумался и вдруг громко запел старую песню Игоря Шаферана:

«О воздух родины – он особенный, не надышишься им…»

Я махнул на него рукой и повернулся к французам:

– Господа, арестованный Смаглий идентифицирован по имени, документам, внешности, соответствию возрасту, дактилоскопическим отпечаткам и описанию татуировок на теле. Ему объявлен состав инкриминируемых преступлений и сообщено о выдаче властям России. Прошу всех официальных лиц подписать протокол…

И пошла писать парижская губерния: сначала, естественно, французы – человек пять, потом консул Аверин, старший группы конвоя майор милиции Котов, а последним – я. И, словно дождавшись этого великого мига, радио объявило о завершении посадки на рейс «Париж – Москва».

Я спросил у старшего конвойного Котова:

– Наручники?

Милиционер достал из кармана и протянул мне наручники. Смаглий, с интересом следивший за нашими маневрами, удивился – Зачем? Этого мало? – Он поднял скованные руки.

Я взял у французского детектива ключ, снял со Смаглия наручники, а майор Котов ловко застегнул на запястьях Смаглия свои – наши нормальные, добротные, отечественные ручные хомуты. Я отдал французу его имущество, пояснив недоумевающему арестанту:

– Это служебный инвентарь. На его материальном учете. Надо вернуть, а то он с бухгалтерией не расплюется.

– Это ж надо! – Смаглий от души расхохотался – Вот гандоны штопаные – мелочной народ!

Я легонько похлопал его по спине:

– Понимаю, все понимаю – в твоем прикиде надо щеголять во французских браслетах. Но ты уж терпи, привыкать надо. Клифт на зоне – это тоже не «Версаче»! – И аккуратно стряхнул несуществующую пыль с лацкана его шикарного пиджака.

– Не срамись, земляк, – снисходительно усмехнулся Смаглий. – «Версаче» не употребляю. Это – «Валентино»! Почувствуйте разницу…

– Ну-у, тогда совсем другой коленкор, – серьезно согласился я.