Любимый медвежонок профессора - Теодор Старджон

— А как насчет той девчонки, которую я толкнул под грузовик?

— Ты к ней даже и не прикасался, — спокойно возразило чудовище. — Она же была на роликовых коньках! Ты только сломал какую-то штучку в одном из колесиков, так что оно не могло вертеться. Вот она и грохнулась на дорогу прямо перед грузовиком.

Джереми задумался.

— А почему раньше я никогда никого не трогал и ничего ни с кем не делал? — спросил он наконец.

— Я не знаю, — проворчал Пуззи. — Но думаю, что это может иметь какое-то отношение к этому дому — к тому, что ты здесь родился.

— Может быть. — Джереми с сомнением пожал плечами.

— Послушай, я голоден, — проговорило чудовище, поудобнее устраиваясь на животе мальчика, который как раз перевернулся на спину.

— Ну хорошо, — вздохнул Джереми. — Следующая лекция?

— Да! — с энтузиазмом воскликнул Пуззи. — Только постарайся грезить поярче. Замечательные штуки эти твои лекции. Они-то мне и нужны; люди, которые их слушают, мне совершенно не мешают. И ты меня тоже не интересуешь. Мне нужно только то, что ты говориш-шь…

* * *

Джереми почувствовал в жилах прилив какой-то особенной крови и расслабился. Устремив взгляд на потолок, он нашел на нем тонкую, не толще волоса, трещинку, на которую всегда смотрел, когда грезил наяву, и заговорил.

— Ну вот, я здесь… Здесь — это значит в большой аудитории. В ней снова собрались все студенты, и эта девушка тоже здесь. Ну, та, у которой блестящие каштановые волосы. Кресло позади нее пустое — раньше там сидела другая девушка — та, которая сломала себе шею…

— Это можно пропустить, — нетерпеливо перебило чудовище. — Что ты говоришь?

— Я…? — Джереми ненадолго задумался, и Пуззи слегка толкнул его.

— Ах да, — спохватился мальчик. — Я говорю о вчерашнем несчастном случае, и добавляю, что как это ни печально, наши занятия должны продолжаться, как то знаменитое представление.

— Так поторопись же! — пропыхтел монстр.

— Сейчас, сейчас, начинаю, — отозвался Джереми с некоторым раздражением. Вот… Тема сегодняшнего занятия — гимнософисты, чей крайний аскетизм не имел себе равных в писаной истории. Эти странные люди рассматривали одежду и даже пищу как нечто весьма вредное, пагубно влияющее на чистоту мысли. Греки называли их также гилобиоями; это название, как наверняка известно наиболее эрудированным нашим студентам, аналогично санскритскому вана-прасти. Совершенно очевидно, что гимнософисты оказали значительное влияние на Диогена Лаэртия, основателя элизийской школы чистого скептицизма…

Так он бубнил и бубнил ровным, монотонным голосом. Чудовище скорчилось у него на животе. Его маленькие, круглые уши совершали едва заметные жевательные движения, а порой, когда твари удавалось услышать какую-нибудь особенно смачную подробность из области эзотерических знаний, из его плотных складчатых ушей начинала течь слюна.

В конце концов — примерно час спустя — голос Джереми начал слабеть, а потом и вовсе оборвался, и монстр недовольно завозился.

— В чем дело? — спросил он.

— Снова та девушка, — сказал Джереми. — Пока я говорю, я все время вспоминаю ту девушку.

— Тогда перестань немедленно, я еще не кончил.

— На сегодня все, Пуззи. Я все время мысленно вспоминаю эту девушку и не могу даже продолжать. Сейчас я говорю студентам, какие параграфы в учебнике им следует прочесть и даю задание. Лекция кончилась.

Пасть чудовища была почти полна крови, и оно вздохнуло ушами.

— Что ж, это было не очень много, но все-таки лучше, чем ничего. Теперь можешь спать, если хочешь.

— Я хочу немножко посмотреть картинки. Чудовище чуть-чуть раздуло щеки слегка, почти незаметно, так что давление в его пасти было совсем небольшим.

— Валяй. — Оно скатилось с груди Джереми и с мрачным видом свернулось рядом.

Странная кровь поступала в мозг мальчика ритмично и равномерно. Он смотрел в потолок неподвижными, широко раскрытыми глазами и видел себя будущего худощавого, начинающего лысеть профессора философии.

Он сидел в аудитории и, глядя на то, как студенты поднимаются по крутым ступеням и толпятся у выхода, снова и снова пытаясь найти объяснение своему непонятному желанию снова и снова смотреть на эту девушку, на мисс… э-э-э… Ахда!..

— Мисс Пэтчелл!

Он вздрогнул, удивляясь самому себе. Он вовсе не собирался окликать ее по имени. Но было уже поздно, и он поспешно собрался и крепко сжал ладони, напуская на себя сухую чопорность, помогавшую ему выглядеть достойнее в своих собственных глазах.

Девушка медленно спускалась по крутым ступенькам прохода. В ее широко расставленных глазах сквозило легкое недоумение. Под мышкой она держала стопку книг; каштановые волосы блестели в неярком дневном свете.

— Да, профессор?

— Я… — Он замолчал и слегка откашлялся. — Я знаю, что занятия закончились, и у вас есть свои планы. Я не задержу вас надолго… А если задержу, — вдруг добавил он, поражаясь своей смелости, — вы вполне можете встретиться с Бертом и завтра.

— С Бертом? О-о… — Девушка очаровательно порозовела. — Я не знала, что вам известно… Как вы догадались?

Он пожал плечами.

— Надеюсь, мисс Пэтчелл, — сказал он, — вы простите своего старого, гм-м… пожилого профессора за его болтовню. Дело в том, что в вас есть нечто такое, что… что…

— Что же? — В ее глазах были настороженность и капелька страха; несколько раз она даже оглянулась через плечо — на просторную и уже пустую аудиторию.

* * *

Профессор неожиданно хлопнул по кафедре ладонью.

— Нет, я не допущу, чтобы это продолжалось! Я должен объясниться. Вы боитесь меня, мисс Пэтчелл, но вы не правы.

— Пожалуй, я лучше… — испуганно пробормотала девушка и попятилась.

— Сядьте! — загремел он. За всю свою жизнь он впервые на кого-то закричал, и оттого испытал потрясение едва ли не более сильное, чем сама девушка.

Девушка невольно попятилась и села на одно из кресел в первом ряду; при этом она выглядела намного меньше, чем в действительности. Только ее глаза на побледневшем лице казались огромными.

Досадуя на себя, профессор покачал головой. Потом он поднялся из-за стола и, сойдя с лекторского возвышения, подошел к девушке и сел рядом.

— А теперь успокойтесь и выслушайте меня, — промолвил он, и слегка улыбнулся уголком рта. — Хотя, честно говоря, я даже не знаю, что вам сказать. Что ж, постарайтесь быть терпеливой — это может оказаться очень важным…

Несколько секунд он сидел молча, собираясь с мыслями и стараясь сосредоточиться на тех неясных, расплывчатых образах и картинах, которые теснились в его мозгу. При этом он ясно слышал или, вернее, осознавал, как часто, постепенно замирая, бьется ее сердце.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});