Рыжий с того двора - Василий Аксенов

– Петька! – кричали они мне. – Держи Рыжего! Хватай психа!

Рыжий поднял какую-то палку, а мне сунул кусок кирпича.

– Мы спина к спине у мачты, против тысячи вдвоем! – бешено крикнул он мне в лицо.

Нас окружили, и мы оборонялись, крутя над головами…

– …А… интрадьюс ту ю май бест френд… присядем, пожалуй, здесь. Уот ду ю уонт?

– Плиз, плиз, плиз, плиз, плиз, силь ву пле!

– …Кирпич и палку, кирпич и палку, кирпич и палку, черт возьми!

– …Кавиар зернистый, паюсный и прочий, чикен-табака, водка?

Последовала серия контактов под общим названием «всемирно известная рашен стронг водка»; взаимопонимающие улыбки, подмигивания, афоризмы, пока с коротким хлюпаньем предмет обсуждения не был пропущен внутрь, ол де бест.

– Скажите, правда ли, что в озере Лох-Несс живет небезызвестный плезиозавр?

– Гур-р-р, чикен-табака, – но в то же время внимательные уши – к переводчику.

– Иест, ит ливз…

Тут же переводчик, май бест френд, выставив ушки – весь внимание, прошелся по косточкам, хр-р-р-р-р, кх-кх-пфу…

– Экскьюз ми, переведи, пожалуйста: я должен покинуть вас на несколько пустяковых минут.

В туалете возле бачка была нацарапана шутка: «Баранкин, молчи! 68 отделение милиции». Я знал автора шутки, но не стал думать о нем. Я плотно прикрыл дверь и прислонился к стене.

– …Кирпич и палку. – Борька, Славка, Сережка и братья Яковлевы, умело, но осторожно фехтуя, брали нас в кольцо.

– И ты, Брут! – кричал мне Славка Ульрих, хотя ситуация была прямо противоположной той римской истории, на которую он намекал, и он-то уж явно не был Цезарем, и никто из них, а Цезарем, кажется, был ужасный Рыжий с того двора, которого я почему-то сейчас защищал, и защищал с сердцем, полным отваги, с сердцем, попавшим под власть блистательной демагогии: мы спина к спине у мачты.

Раз! – кто-то съездил мне по скуле. Раз! Раз – мечи обрушились на башку Рыжего.

– Отступаем на тот двор! – крикнул он.

Мы прорвали кольцо и бросились бежать.

Да, видимо, все ребята объединились в желании отомстить за Аську Покровскую: в проходе между клозетом и мусорными ящиками, выставив вперед мечи, стояла засада – Рустем Кутуй, Эрик Дибай и еще несколько человек.

Мы заметались и лишь в последний момент успели шмыгнуть в уборную и закрыть дверь.

– Все, Рыжий, мы пропали, – сказал я. – Сейчас они сорвут дверь.

– Не теряй надежды, товарищ, – быстро сказал Рыжий, вспышками зеленых глаз обследуя помещение, пробуя плечом дощатые стены. – Нас мало, но мы в тельняшках.

Сквозь щели двери была видна орда вооруженных ребят. Они не торопились. Они стояли, весело и зло гогоча над нами, попавшими в такую унизительную ловушку. На их стороне были все преимущества – численность, вооружение и, главное, правое дело, справедливость. Нечего даже вспоминать о том, что они нам кричали.

Потом Боря Майофис подошел к уборной и тихо заговорил:

– Ребята, сдавайтесь, у вас нет выхода. Петька, тебя мы отпустим, ты тут ни при чем, а Рыжий пусть извинится перед Аськой – и на этом конец. Слышите? Эй! Что же вы молчите?

Мы молчали, не глядя друг на друга. Лакированный глаз Майофиса и его черная косая челка виднелись сквозь щель.

– Совещание! – наконец крикнул Рыжий. – Отойди, Борька, у нас совещание!

– Даем две минуты, – сказал Майофис.

– О капитуляции не может быть и речи, – горячечно забормотал Рыжий. – Верно? Сейчас мы им покажем, сейчас мы им продемонстрируем, как сражаются настоящие мужчины. Извиниться перед Аськой? Да она сама ко мне придет, а я еще посмотрю, брать ли ее в жены!

Он отодрал от внутренней стенки две доски и окунул их в очко.

– Открывай дверь! – заорал он. – Открывай дверь, и пусть они увидят, что отсюда выйдут мужчины, а не маменькины сынки!

Я распахнул дверь, и мы вышли, держа перед собой, словно лопаты, доски.

Мы прошли наискосок через весь двор, даже не глядя на своих противников, глядя куда-то в лазурные небеса, в малахитовые небеса, в морские лучезарные небеса, обещающие большую жизнь и Полинезию, и глядя еще иногда через плечо, на окно третьего этажа, в которое выставилась голубая и надутая Аська.

Остаток дня мы прохохотали за печкой, как домовые…

С антресолей зал напоминал закипающий суп, иногда гороховый, иногда лапшу. Это с первого взгляда, а потом уже различались распластанные чикен-табака, ошметки икры, знакомые лысины, залысины, пролысины, вице-лысины, контр-лысины, проборы левые, проборы правые, проректоры и ректоры, спортсмены, девицы, англо-саксонская семейка за моим столом и блаженствующий переводчик.

Я постоял немного на балкончике, с которого мне всегда хотелось спрыгнуть, и стал спускаться.

…пока не вернулась с вечерней смены тетя, а после, сбежав во двор, кружили в темноте между липами, как летучие мыши, вернее, как гордые альбатросы Атлантики, а после, взобравшись по водосточной трубе и пройдя по карнизу, по бомбрамрее, бросили Аське в форточку записку. И я, глупец, чувствовал, что это ночь нашей победы и тайны, и, переполненный восторгом, уже не отделял себя от Рыжего, да и сейчас я, глупец, вспоминаю эту ночь с прохладным шелестящим ветром, с гаснущими и разгорающимися звездами, как свою собственную ночь.

На следующий день я никак не мог доискаться Рыжего, пока не понял, что он в овраге на Подлужной.

Вновь я присел к своему столу, улыбками и кивками демонстрируя симпатии к растущему культурному обмену. Я ждал официантку, чтобы расплатиться и уйти, но тут как раз в зале появился Рыжий с того двора.

Он вошел спокойно и солидно и только лишь каким-то знакомым жестом вытер ладонью розовое с мороза лицо. Получился из него крупный мужчина с расправленными плечами, периферийный технический интеллигент, не отстающий от моды; кажется, даже преуспевающий был у него видок. Я не видел его девятнадцать лет, с того времени, когда он четырнадцатилетним пареньком уехал в Ригу, в Нахимовское училище. Да, ведь вот что – Нахимовское! Должно быть, он морской офицер и лишь иногда щеголяет в этом ладном модненьком костюме.

…Там, в овраге, в буйных зарослях папоротника, лопухов и куриной слепоты, гуляла парочка – голодранец Рыжий и Аська – генеральская дочь. Там за ними следили из-за бузины я, бесшумный, как Гайавата, и кое-кто еще. О, девочка и мальчик, вы не видите беды, а трое хулиганов с лихой Подлужной в кепках «Костя-капитан», с раздутыми щеками, лопающимися от кавалерийского жмыха, цыкающие желтой слюной, уже идут по вашим следам.

– Гы-гы, – реготали в кулак хулиганы, – сейчас устроим сабантуйчик, сейчас накрутим леди Гамильтон косички…

Я спрыгнул сверху на одного из них, и сразу все покатилось в желтой и зеленой пелене, в которой иногда возникал, укрупняясь, набегающий Рыжий с сумасшедшим лицом, и все вертелось дальше, лиловый и желтый круг воспоминаний, лишь изредка прорываемый вспышками голубизны, в которых, в этих вспышках, бежали наши густой толпой, а потом «подлужные», а потом снова наши, и снова они, и Аська мелькала то ли в бантах, то ли просто в своих глазах, и сыпались тумаки, и вновь лилово-желтое застилало глаза, пока не улеглась пыль и не остановился этот бешеный бег возле трех странных сооружений на бревенчатых лафетах, возле трех катапульт системы Рыжего, установленных нами ночью над оврагом.

…Мой Рыжий – был ли это сон? – постепенно линял, от его флотской – или периферийной? – заносчивости не осталось уже ни следа, он мрачнел, озирался, стоя посреди зала, где не было ни одного свободного места и где, конечно, разговорное шевеление губ, улыбки, подмигивание и хохотание казались ему неким столичным таинством, исполненным глубокого смысла, а я сидел, вмазавшись в кресло, в страхе перед возможной ошибкой, а англосаксы уже встали, и стол очистился.

– Свободно, товарищ? – спросил сразу же подошедший Рыжий. – Мне нужно два места.

– Свободно, конечно. Только, извините, пока не убрано, – залепетал я, – но это очень быстро. Шурочка сейчас все наладит, вы не вол…

Он с удивлением смотрел на любезного гражданина.

– …нуйтесь, я здесь свой человек. Шурочка? Сейчас все уберут и накроют, будьте спокойны, а почему два?

– Я жду…

– Даму?

– Вот именно. Даму.

Улыбка порхнула по рыжим пятнышкам.

«Господи, Аську, что ли?»

– Это прекрасно. Все прекрасно, товарищ. А я вам не помешаю?

– Да чего там, стол большой, – устало, словно отмахиваясь от меня, сказал Рыжий.

Дама появилась вскоре. Это была Аська, конечно, но от ее толстоножества и постоянной надутости не осталось и следа. Это была замечательная высокая тридцатилетняя, усталая, все понимающая, слегка ироничная дама. Короткие черные (вот странность!) волосы, нежная шея, тонкая рука с папиросой, спокойный взгляд – все было безыскусственно, естественно, прекрасно, но почему же так невероятно сквозь даму проглядывала наша милая кривляка Аська?