Проклятие Баальбека. Степная поэма - Юрий Балков

Сохор-нойон заказал для Китбуги саблю у старого дархана, Мастер выковал клинок из упругой тангутской стали. Когда Китбуга пришел к кузнецу, тот протянул ему саблю и сказал:

– Не вынимай попусту свой клинок из ножен. Защищай слабых и не унижай сильных. А если вдруг засомневаешься в себе, посмотри на лезвие – и ты узришь в нем нечто от души моей, и на сердце у тебя станет спокойней.

Ветвь вторая

«А если вдруг засомневаешься в себе, посмотри на лезвие – и ты узришь в нем нечто от души моей, и на сердце у тебя станет спокойней».

Китбуга вспомнил эти слова у гнилого, заросшего талой и будараном озера, где одноглазый Субудэй остановил орду.

Чингис послал его наказать глупых меркитов. Они не приняли Джасак и стали изменниками. Но как это сделать? Меркитский Тоохта-беки соединился с кыпчакским Котяном. И теперь у них было вдвое больше воинов, чем у Субудэя. Однако его не зря прозвали Великим Багатуром. Союзники боялись его и не решались напасть первыми.

Китбуга был наслышан о кыпчаках. Старые нукеры говорили, что они хитрее лисицы и кровожаднее шакалов, и вот теперь, чуя добычу, они уже три дня идут за ордой.

В десятке у Китбуги подобралась одна молодежь. Все воины были из разных монгольских племен. Они еще не знали жестоких превратностей войны и нетерпеливо искали встречи с врагом, но Субудэй не разрешал им раньше времени обнаруживать себя.

Китбуга сдружился с молчаливым богатуром Донаем из горного Тубаса, чьи вершины всегда покрыты снегом, и шустроглазым Хабичи, жаждущим подвигов и славы.

Хабичи был младший в роду, и по обычаю баргутов, к чьему племени он принадлежал, носил медную серьгу в ухе и посеребренный пояс. Вынужденное безделье действовало на него угнетающе. Как-то Хабичи увидел на каменистом склоне остроглавой сопки алый цветок кералынь, и, ударив жеребца камчой, стремительно поскакал по степи. Когда он, довольный, что поймал цветок на конец копья, вернулся в строй, Китбуга сделал ему внушение. «Зачем, уподобясь глупому суслику, попусту растрачивать силы? – сказал он. – Они еще пригодятся в бою.»

Ночь пала на землю. На синем шелке неба появилась алая уздечка заката.

Субудэй выдвинул караулы далеко вперед и приказал всем отдыхать, не разжигая костров и не снимая доспехов.

Воины лежали прямо на земле, прижав к телу копья, сабли и стрелы.

Китбуга улыбнулся: Сохор-нойон велел взять ему в поход три пары белья из китайской чесучи. Он сказал, что чистое белье нужно обязательно надевать перед боем: когда в шелковую рубашку попадает стрела, она не разрывает тело, а втягивается в рану вместе с наконечником, и ее легче вытащить.

Китбуга так и не заснул в эту ночь. Он боялся, что враги застанут его врасплох, и мысленно читал Джасак:

«Повелеваем всем веровать в Единого Бога, Творца неба и земли, подателя богатства и бедности, жизни и смерти».

На рассвете Субудэй поднял орду. Скрипуче запели кибитки и арбы. Загыкали встревоженные верблюды.

Китбуга получил приказ соединиться с отрядом безносого Додай-Чербия, замыкающего движение войска. Это было обиднее всего. Его нукеры хотели первыми скрестить сабли с кыпчаками, а их, словно безродных хукерчинов, отправляли сторожить многочисленные табуны степных скакунов и гурты овец.

Субудэй был опытный воин. Он многое повидал на своем веку, и не хотел губить молодежь в мелких стычках и боях, которые не приносят славы.

Орда пришла в движение. Мимо Китбуги проносились сотни воинов в легких кожаных доспехах. Он глотал вязкую пыль, поднятую копытами их коней, и до боли в пальцах сжимал узорчатую рукоять кинжала. Его нукеры редкой цепью вытянулись вдоль песчаного кургана. Лица их были угрюмы и сосредоточены. И только Хабичи по своему обыкновению играл камчой. Но вот показались кэшиктэны, и Китбуга невольно залюбовался их выправкой и снаряжением. Все они были в чешуйчатых кольчугах и высоких шлемах с плоскими забралами. Каждый имел копье, меч и секиру. Колчаны их были полны стрел, а лошади покрыты тигровыми шкурами.

Субудэй ехал на белом верблюде. Он был спокоен. Слабый ветер скользил по высокой собольей шапке.

На знамени орхона был изображен серый кречет – благословенная небом птица.

Китбуга приложил руку к груди и почтительно склонил голову.

Девять коленцев знамени с хвостами яка, подобно ступеням лестницы, ведущей к престолу небожителей и тэнгри, висели один над другим.

Орда шла весь день и всю ночь. А потом еще день и еще ночь. К исходу третьей луны юртаджи донесли, что за рекой видели кыпчу.

Субудэй остановил орду на влажной равнине, заросшей камысом. Во все стороны поскакали гонцы с донесениями.

Тревожное ожидание боя передалось Китбуге и его нукерам. Додай-Чербия успокаивал их: кыпчаки никогда не решатся напасть на Субудэя. Но он ошибался.

Кыпчаки ударили в кожаные дабылбазы и с громкими криками бросились вперед. Их были тысячи. Издали они представлялись Китбуге асурами свирепого Хана Хурмаса, и ему сделалось страшно. Здесь все было чужое: курганы, травы, облака… Он не знал, куда бежать в случае неудачи. Родные степи, монголы называли их державой ранних жаворонков, остались далеко позади. Но Китбуга сумел подавить в себе страх. Он поправил шлем с кожаным назатыльником и сказал Донаю, что Субудэй ни с кем не хочет делиться славой. Тот молча кивнул.

Легкие отряды монголов, выпустив стрелы, сошлись с кыпчаками в рукопашной, а потом неожиданно обратились в бегство.

Разгоряченные погоней, кыпчаки не сумели сдержать коней, и со всего маху налетели на кэшиктэнов. Те опрокинули и смяли кыпчакскую лаву. Расстроенные, обезумевшие от страха толпы бросились к реке, но в зарослях камыса их уже поджидали лучники и копейщики.

Один из заблудившихся в степи кыпчакских отрядов выскочил прямо на нукеров Додай-Чербия.

Китбуга вовремя пригнулся. Над головой просвистели две мохнатые кыпчакские стрелы.

Китбуга вынул из сагадака желтоцветный лук с завитками из козьих рогов, и, свесившись с седла, выстрелил в скачущего на него всадника. Тот рухнул вместе с конем.

Додай-Чербия повел нукеров в атаку. Хабичи врезался в самую гущу врагов. Он рубил, как батор смерти, но кыпчаков было слишком много. Китбуга не успел помочь ему. Три рослых кыпчакских барласа в стеганых халатах подняли его на копья.

Донай закричал от ярости и боли. Он бросил саблю обратно в ножны, вынул тяжелую секиру и стал крушить наседавших на него всадников, опрокидывая их вместе с лошадьми. Кыпчаки в ужасе повернули коней, но Китбуга преградил им дорогу. Смуглолицый кыпчак в лисьем малгае и черном кожаном панцире бросил в него копье. Китбуга отбил копье щитом и ударил кыпчака саблей, но тот хорошо принял удар. Он ударил еще раз, и снова сабля ушла в сторону.

Кыпчак успел повернуть коня. Донай едва не достал его волосяным арканом. Китбуга бросился в погоню, но жеребец передними ногами угодил в волчью яму, и он вылетел из седла.

К вечеру все было кончено. На черном фоне мглилась, истаивая, узкая розовая полоса заката. Всюду, куда глаз дотягивал, лежали убитые воины. Подобно безлистому дерисунху торчали копья и стрелы из мертвых тел…

Ветвь третья

Подобно безлистому дерисунху торчали копья и стрелы из мертвых тел…

Со временем эта картина стала для Китбуги привычной. Он пришел к мысли, что не нужно бояться смерти. Книга судеб пишется на небесах.

Конь падает на скаку, мужчина погибает в борьбе. И дело не столько в воинском счастье и умении владеть оружием, сколько в том, что сокрыто в душе каждого нукера: в его стремлении к жизни и готовности умереть, если так угодно судьбе.

Китбуга осознал это на берегу Амуя, где произошла последняя битва с меркитами. Прижатые к реке, они защищались долго и упорно, а когда поняли, что уже никому не выбраться отсюда живым, разожгли погребальный костер, и сначала бросили в него своих жен и детей, а потом сами шагнули в огонь.

Субудэй мог бы захватить мятежного Тоохта-беки, но он дал ему возможность умереть свободным.

Чингис пришел в ярость, когда узнал о гибели меркитского вождя, и приказал орхону не показываться в ханской ставке до тех пор, покуда тот не измерит вершины гор глупых сартаульцев, вздумавших приютить у себя кыпчу.

В год Зайца тумэны Субудэя переправились через Амуй. Китбуга вел передовую сотню. Первыми, кого они повстречали на том берегу, оказались кыргызы. На лбу у них были горящие кресты. Китбуга спросил, зачем они это сделали, и кыргызы ответили, что поступили так по совету бродячих монахов из Диарбекира, которые на исходе третьей луны месяца Неистовства, когда солнце вылизало все реки, и скот падал от бескормицы, забрели в их кочевья. И еще кыргызы сказали, что давно враждуют с сартаульцами и готовы сражаться с ними. Слава о непобедимом каане с берегов Керулена уже достигла бактрийских гор, где живут храбрые джабдалы. Кожа у них черна от солнца, а лица словно высечены из камня. Они тоже ненавидят Хана-Мелика, и по зову великого каана могут напасть на сартаульцев с тыла.