Упадок веры - Клайв Льюис

К вышеупомянутому интересу относятся теперь с уважением, и я не вижу, почему бы ему не расти. Вполне естественно для человека пребывать в неуверенности. Однако только глупому не видно, что это еще и легче всего. Истинное христианство и последовательный атеизм предъявляют к нам требования. Когда же мы берем утешения веры без ее тягот и свободу неверия без его философского и эмоционального воздержания — это, может быть, и честно, но уж никак не трудно.

— Неужели вы не заметили, — говорил ректор, — что христианство почитают в самых элитарных кругах? Интеллигенция идет к вере. Такие люди, как Маритэн, как… Но я не обрадовался. Конечно, верующий интеллектуал типичен для нашего времени. Однако было бы намного утешительней, если бы именно сейчас интеллектуалы (кроме ученых) не потеряли наконец всякой связи с остальным человечеством. Лучших поэтов и критиков читают, без особого восторга, лучшие критики и поэты, и никто другой их не замечает. Вполне интеллигентные люди, которых становится все больше, просто не знают, чем заняты высоколобые, а те в свою очередь знать не хотят о них. Поэтому обращения интеллектуалов мало на кого влияют. Более того, бытует подозрение, что это — очередная снобистская мода, новый способ шокировать мещан, вроде сюрреализма. Конечно, подозрение такое жестоко, но и высоколобые наговорили о ближних немало жестокого.

— А там, — продолжал ректор, — где еще не воцарилась вера, люди снова обратились к нашему духовному наследству. Западные, я бы даже сказал — христианские, ценности…

Мы вздрогнули. Я же при этом вспомнил войну, ангар из рифленого железа, несколько коленопреклоненных летчиков и молодого капеллана, провозглашающего: «Научи нас, Господи, любить все то, что Ты защищаешь!» Он был совершенно искренен, и я верю, что «все то» включало в себя не только «западные ценности». Но у него выходило, что Бог — не вершина, не цель, а некое существо, у которого, на наше счастье, высокие идеалы. За это мы Его и ценим. Он, конечно, ведет нас — но к чему-то, к какой-то другой цели, вне Его Самого. Насколько больше веры в словах Августина: «Ты создал нас для Себя, и неспокойно сердце наше, пока не упокоится в Тебе!». Даже у менад веры больше.

— А то, чем пытались заменить религию, вконец дискредитировано, — сообщил ректор. — Наука теперь — скорее пугало, чем идол. Утопия, небо на земле…

Как раз вчера мне рассказывали, что на какие-то слова о смерти одна молодая девушка ответила: «Ну, к тому времени, когда я состарюсь, ученые что-нибудь придумают!» Вспомнил я и о том, как часто мои неуниверситетские слушатели убеждены, что все плохое в человеке рано или поздно (скорее, рано) исправит «образование». Потом я припомнил, как кто-то написал мне, что меня надо высечь за веру в непорочное зачатие. Когда меня познакомили с известным писателем, он отвел взор, что-то пробормотал и поскорее скрылся. Какой-то американец спрашивал меня, не летающая ли тарелка колесница Илии. Я встречал теософов, английских иудаистов, пантеистов, буддистов. Почему такие, как наш ректор, говорят о религии? Не лучше ли говорить о религиях? Мир кишит ими. Слава Богу, есть среди них и христианство. Я получаю письма от святых, не подозревающих о своей святости, и преклоняюсь всякий раз перед их верой, радостью, смирением и даже юмором среди невыносимых страданий. Пишут мне и недавно обратившиеся, прося простить их за то, что много лет назад они, по их мнению, обидели меня в каком-то ученом споре.

Все это видел я сам, и все это — «Запад». Ректор этого не видел. Он черпает сведения из книг, а там почти не пишут о тех проявлениях святости, богохульства и безумия, среди которых мы живем. Более того, он не знает, что у большинства людей просто нет в голове измерения, которое для него само собой разумеется. Поясню это двумя примерами. В какой-то статье я упомянул о естественном праве, и старый полковник (по всем признакам — anima сandida написал мне и спросил, нет ли об этом праве «хорошей брошюрки». Другой пример. Как-то во время войны мы дежурили втроем на крыше — рабочий, ветеран первой мировой и я. Мы с бывшим военным рассуждали о причинах войн и пришли к выводу, что эта — не последняя. «Как же так! — всполошился рабочий, помолчал немного и спросил: — А зачем мы тогда живем?» Впервые в жизни перед ним встал философский вопрос. То, о чем мы размышляли всегда, только сейчас стало для него проблемой. В нем открылось новое измерение.

Существует ли однородный «Запад»? Не думаю. Религии, словно комары, жужжат вокруг нас. Одна из них — серьезное поклонение полу, которое не надо путать с бездумным поветрием фривольности. Какие-то зачатки религий возникают в научной фантастике. Как всегда, есть и христиане. Разница только в том, что теперь христианином не надо притворяться. К этому, в сущности, и сводится так называемый упадок веры. А в остальном — так ли уж отличается наше время от других времен и наш Запад — от других частей света?