Дама и единорог - Трейси Шевалье

— Так вы говорите, битва при Нанси, монсеньор? — переспросил я, подозревая, что опять сморозил какую-то глупость.

— А что такое? — нахмурился Жан Ле Вист.

— Да ничего, — залепетал я скороговоркой. — Просто это очень важная работа, и надобно убедиться, что вы выбрали именно то, что вам угодно. — Я проклинал себя за свой язык.

— Я прекрасно знаю, что мне угодно, — фыркнул Жан Ле Вист. — А ты, как я погляжу, не больно-то рвешься получить эту работу. Может, стоит порадовать какого-нибудь другого художника?

Я снова отвесил глубокий поклон:

— Монсеньор, премного благодарен за выпавшую мне честь. Мне очень лестно, что вы вспомнили обо мне. Право, я не стою вашей доброты. Не сомневайтесь, в эти ковры я вложу всю свою душу и мастерство.

Жан Ле Вист снисходительно кивнул, принимая мое раболепство как должное.

— Об остальном договоритесь с Леоном. И сделайте замеры. — Он повернулся к дверям. — Первые наброски принесешь к Пасхе — точнее, к Великому четвергу, рисунки — к Вознесению.

— Ну ты и дурень, — хихикнул Леон, когда мы остались вдвоем.

С Леоном лучше сразу переходить к делу, пропуская мимо ушей его насмешки.

— Моя цена — десять туренских ливров: четыре вперед, три — когда будут наброски и еще три — за рисунки.

— Пять парижских ливров, — возразил он. — Половину за эскизы, остальное — когда монсеньор примет твою работу.

— Так не пойдет. Я не могу работать, ничего не получив вперед. И потом, я сказал: туренские ливры.

Леон не был бы Леоном, если бы не попытался меня надуть. Парижские ливры были дешевле.

Леон пожал плечами, глаза его повеселели:

— Мы с тобой где? В Париже. Так что ведем все расчеты в парижских деньгах. Мне они как-то милее.

— Восемь туренских ливров — три сейчас, три в середине и два в конце.

— Семь. Два получишь завтра, потом еще два, а в конце три.

Я сменил тему — с торговцами порой полезно потянуть время.

— Где будут ткать шпалеры?

— На севере. Скорее всего, в Брюсселе. Лучшие ткачи там.

На севере? Я вздрогнул. Однажды я попал по делам в Турен — и до того невзлюбил местные тусклый свет и подозрительный люд, что поклялся впредь не ездить в том направлении. Впрочем, никто меня не неволит, мое дело — рисовать рисунки, а этим можно заниматься и в Париже.

— Что ты знаешь о битве при Нанси? — спросил Леон.

У меня похолодело под ложечкой.

— Битва как битва. Все они одинаковые.

— Может, тебе и все женщины на одно лицо?

— Говорю, битва как битва.

— Не завидую твоей будущей жене, — покачал головой Леон. — А теперь скажи-ка: что у тебя будет на коврах?

— Лошади, воины в доспехах, штандарты, пики, сабли, щиты, кровь.

— А как будет одет Людовик Одиннадцатый?

— В доспехи, как же еще? Может, прикреплю ему на шлем какой-нибудь особенный плюмаж. Честно говоря, я в этих делах мало что смыслю, зато у меня есть приятели, которые на этом собаку съели. Ну и еще кто-то должен держать королевский штандарт.

— Надеюсь, твои приятели не такие темные, как ты, и знают, что Людовика Одиннадцатого не было при Нанси. В этой битве швейцарцы убили Карла Смелого. Разумеется, Людовик Одиннадцатый поддерживал швейцарцев, но сам в сражении не участвовал.

Обычная манера Леона — выставлять всех вокруг дураками, конечно кроме своего хозяина. Жана Ле Виста, поди, не выставишь дураком.

Леон достал из кармана листы бумаги и разложил их на столе.

— Я уже обговорил с монсеньором сюжеты и сделал основные замеры. Потом померишь поточнее. Гляди. — Он показал на шесть скособоченных прямоугольников, нарисованных углем. — Это две большие шпалеры, это четыре поменьше. А вот ход сражения.

Он пустился в подробное описание каждой сцены — армии разбивают лагеря, первая атака, главная битва в двух видах, гибель Карла Смелого и победный марш швейцарцев. Я внимательно слушал и делал наброски, но какая-то часть меня глядела на происходящее словно со стороны, поражаясь, как меня угораздило согласиться. На коврах не будет ни женских фигур, ни изящных и тонких форм, ничего такого, на чем я набил руку. Боюсь, мне придется изрядно попотеть.

— Закончишь рисунки, — напомнил Леон, — и считай, дело сделано. Я еду на север, отдаю их ткачам, и местный картоньер увеличит твои эскизы до размеров будущих ковров.

Мне бы порадоваться, что не придется рисовать здоровенных лошадей, но вместо этого я вдруг ощутил укол ревности.

— А если картоньер окажется никудышный? Переиначит все по-своему и загубит мой труд?

— Он не посмеет отступить от эскиза, который одобрил Жан Ле Вист, а что до мелких переделок — они всегда только на пользу. Ты, кстати, сколько нарисовал эскизов, Никола? По моим подсчетам, только один — с гербом.

— Зато я все сделал самостоятельно от начала и до конца — без всякого картоньера. Справлюсь и на этот раз.

— Эти шпалеры — другое дело. Без умелого картоньера не обойтись. И еще, пока не забыл. На коврах непременно должны быть гербы Ле Виста. Таково требование сеньора.

— Сеньор действительно сражался со швейцарцами?

Леон хмыкнул:

— Во время битвы при Нанси Жан Ле Вист находился на другом конце Франции, трудился во благо короны. Но не все ли равно? Пусть его гербы украшают чьи-нибудь флаги и щиты. Ты, наверное, захочешь поглядеть на батальные картины. Разыщи печатника Жерара на улице Вьей-дю-Тампль — у него есть подходящая книга с гравюрами. Я его предупрежу. А теперь промерь как следует стены, а я, пожалуй, откланяюсь. Если что не ясно, заходи, а так жду тебя самое позднее в Вербное воскресенье. Если у меня появятся замечания, у тебя должен быть запас времени, чтобы внести поправки до встречи с монсеньором.

Леон-старик был воистину глазами Жана Ле Виста. Надо ему угодить: если он одобрит — это, считай, все равно что одобрит Ле Вист.

На языке у меня вертелся вопрос:

— Почему заказ отдали именно мне?

Леон потуже запахнул полы простого коричневого кафтана — ему не полагалось отделывать платье меховой опушкой.

— Это не мое решение. Будь моя воля, я бы присмотрел художника более опытного либо отправился прямиком к ткачу — у них имеются образцы эскизов на выбор, вполне пристойных. Так дешевле и совсем неплохо. — Леон был, как всегда, прямолинеен.

— Значит, так захотел Жан Ле Вист?

— Скоро сам узнаешь. Итак, жду тебя завтра у себя — подпишешь бумаги и получишь деньги.

— Но мы так и не договорились о цене.

— Неужели? Знаешь, Никола, бывают заказы, от которых художники не отказываются.

Он еще раз взглянул на меня и вышел.

Он прав. И какая муха меня укусила — не мне же, в конце концов, ткать эти шпалеры. Плата более или менее сносная. Леон не так уж сильно сбил мою цену. Если, конечно, речь идет не о парижских ливрах, вдруг усомнился я.

Я покосился на стены, которые мне предстояло убрать богатым покровом. Два месяца корпеть над лошадьми и всадниками! Я промерил комнату шагами, сначала вдоль, затем поперек. Получилось двенадцать на шесть. Затем вскарабкался на стул и попытался дотянуться до потолка. Безуспешно. Поставил стул на место и почесал в затылке, потом залез на дубовый стол и потянулся вверх — до потолка оставалось расстояние, равное по меньшей мере моему росту.

Я размышлял, где бы достать длинный шест, чтобы померить высоту потолка, когда у меня за спиной раздался шорох. Я обернулся. В дверях стояла девушка и глядела на меня во все глаза. Хорошенькая — матовая кожа, высокий лоб, тонкий нос, волосы цвета меда, ясные глаза. В жизни таких не видал. Я даже слегка обомлел.

— Здравствуй, красавица, — выговорил я наконец.

Девушка хихикнула и переступила с ноги на ногу.

На ней было простое голубое платье с тугим корсажем, квадратным вырезом и узкими рукавами. Добротная шерсть, ладный крой, только ткань без узоров. На голове такое же однотонное покрывало, волосы длинные, почти до пояса. Явно не прислуга: достаточно сравнить со служанкой, что чистила камин. Может, камеристка?

— Тебя хочет видеть госпожа, — сказала она и, прыснув, убежала прочь.

Я даже бровью не повел. Жизненный опыт мне подсказывал, что надо стоять где стоишь и тогда собаки, соколы и девушки обязательно вернутся обратно. Ее шаги зазвучали в соседней комнате. Потом все стихло. В следующий миг опять раздался топоток, и девушка появилась в дверях.

— Ты идешь? — улыбнулась она.

— Конечно, красавица, но только вместе с тобой. Ты уж не убегай, я ведь не дракон, чтобы от меня удирать.

Девушка фыркнула.

— Тогда пойдем. — Она поманила рукой, и я соскочил со стола.

Я едва за ней поспевал, так она мчалась. Юбка развевалась, точно снизу ее поддувал невидимый ветерок. Порой мои ноздри улавливали ее запах — сладкий и терпкий, перемешанный с запахом пота. Желваки ее ходили, как будто она что-то усердно жевала.