Васек Трубачев и его товарищи - Валентина Осеева

Старенькая учительница торопливо протирала платком очки.

– Алёша… Бориска… Толя… – припоминала она своих бывших воспитанников.

– Переросли! На целую голову переросли своего директора! – шумно радовался Леонид Тимофеевич.

К сцене подошёл старик – школьный сторож. Чёрные с проседью волосы его были расчёсаны на прямой пробор. Он опирался на суковатую палку.

– Иван Васильевич! Грозный!

Три пары рук подхватили старика и поставили на сцену.

– Есть Грозный! Есть! Никуда не делся! – Старик вытер усы. – Ну-ну, выросли… вылетели птенцы… орлами воротились, – бормотал он, присаживаясь к столу.

В зале снова зашумели, захлопали в ладоши. Наконец всё стихло.

Мальчик в коротких штанишках, путаясь, сказал приветствие и, закончив его торопливой скороговоркой, спрятался за спину своей учительницы.

Потом долго и прочувствованно говорил директор.

Перед глазами у всех вставал суровый северный край. Высокие сосны, скованные морозом озёра… Вот мчатся лыжники… наши лыжники… Тишина… Слышно только, как скрипит снег. И вдруг слева, с опушки леса, ударил пулемёт.

Пули вспарывают лёгкое снежное покрывало. Огонь косит наших бойцов, прижимает их к земле. По снегу, глубоко зарываясь в сугробы, ползёт снайпер. Всё его внимание сосредоточено на опушке леса, где засел противник.

Меткий выстрел… другой… И, внезапно захлебнувшись, смолкает вражеский пулемёт… Лыжники летят дальше.

– Этот снайпер… – Директор поворачивает голову.

– Который? Который? – налегая друг на друга и вытягивая шеи, ребята смотрят на сцену.

Краска заливает обветренные щёки снайпера – он низко склоняется над столом и взволнованно чертит что-то на бумажке.

Директор называет его фамилию.

Потом следует другая фамилия и третья…

Второй, обмороженный, полз к лагерю, вынося с поля боя раненого командира. Третий взорвал дзот – это едва не стоило ему жизни. И вот все они, эти герои, здесь, в своей большой школьной семье, воспитавшей и вырастившей их.

Сева Малютин стоит около своей матери. Он крепко сжимает её руку.

Васёк и Саша с горящими щеками жмутся к рампе.

А за их спиной ученик старшего класса возбуждённо рассказывает товарищу:

– Они здесь, во дворе, всегда в футбол играли. И один раз окно в классе разбили… И Грозный кричал на них, как на нас. Я помню. – Он радостно смеётся. – Я помню их… в десятом классе.

Глава 2

Огоньки в окнах

На железной дороге сонно покрикивала электричка.

В маленьком городке уже все спали. Только в некоторых окнах за матовыми, морозными стёклами светились огоньки. Забравшись на широкую отцовскую постель и уткнувшись подбородком в плечо отца, Васёк, взволнованный событиями вечера, не мог уснуть.

– Пап! Вот этот снайпер Алёша просто богатырь. Да, папа? А другой, что командира спасал, маленький, худенький совсем, как это он, а?

– Дело, сынок, не в том, кто какой. Тут физическая сила – одно, а сила воли – другое… Силу тут мерить нечего. Это не зависит, сынок… – Павел Васильевич не мастак объяснять, но Васёк понимает его.

– Ясно, – говорит он, – главное – спасти, хоть через силу… Сколько километров он его пронёс, пап? Под огнём, а?

– Сколько потребовалось, столько и пронёс, – строго сказал Павел Васильевич. – У нас так… вообще… русский человек после боя раны считает…

Васёк молчал. Ему вдруг захотелось внезапно вырасти и вместе со своими товарищами свершать какие-то большие, героические дела.

Он потянулся и глубоко вздохнул:

– А нам ещё расти да расти!

* * *

И в другом окне горел огонёк.

Бабушка, подперев рукой морщинистую щёку, слушала внука. Коля Одинцов рассказывав о выставке, о героях, о ёлке.

– Раздевайся, раздевайся, Коленька, – торопила старушка.

– Сейчас, бабушка!.. А Малютин Сева какую картину нарисовал! Про войну! Командир там раненый, со знаменем! У него кровь на щеке и вот тут кровь…

– Что ты, что ты! Сохрани бог, Коленька, что это он какие картины рисует! – испугалась старушка. – Можно ли эдакое воображение ребёнку иметь! Срисовал бы курочек, а то бабочек каких-нибудь – и всё. Самое подходящее дело для ребят.

– Ну, бабочек! – усмехнулся Коля. – Что мы, дошкольники, что ли? Посмотрела бы, какие серьёзные вещи у нас на выставке были, разные виды оружия были – Р. М. З. С.! – Коля поднял указательный палец. – Понимаешь?

– Да понимаю я, понимаю! – рассердилась старушка. – Только не детское это дело – такие страсти изображать.

– А у нас зато больше всех вещей было… Все нас хвалили…

– «Хвалили, хвалили»!.. Вот от наших полярников поздравление тебе, – неожиданно сказала бабушка, присаживаясь на кровать внука и разворачивая пакетик из папиросной бумаги.

– Дай, дай, я сам!

Коля осторожно вынул фотографическую карточку. На него смотрели улыбающиеся лица его родителей. На обороте карточки было написано:

«С Новым годом, дорогой сынок! Работа наша идёт к концу. 1942 год мы встретим уже вместе!»

Коля счастливо улыбнулся.

– Я тогда уже пятиклассником буду, – сказал он, завёртываясь в тёплое, пушистое одеяло.

* * *

И ещё в одном доме горел огонёк в этот поздний праздничный вечер. Саша Булгаков, осторожно пробираясь между кроватками сестёр и братьев, спросил:

– Нюта с Вовкой давно пришли?

– Давно, – шёпотом ответила мать.

– А мал мала спят? – тихо спросил Саша.

У Саши было шестеро братьев и сестёр. Все они были младше его, и всех, кроме восьмилетней Нютки, он называл одним общим именем: мал мала.

– Спят давно. Набегались, наплясались сегодня…

– А я вот гостинцев им принёс, – сказал Саша и полез в карман. – Измялись чего-то, – огорчился он, вытаскивая сбитый в комок цветной пакетик. – Это, верно, когда мы в снегу фигуры делали с ребятами.

– То-то, я смотрю, у тебя пальто всё снегом извожено, – спокойно сказала мать.

– Я сейчас почищу.

– Я уже почистила… Садись вот.

Мать поставила на стол компот и холодную телятину.

– Отец выпил нынче, – шёпотом сказала она, – тихий пришёл… Всё сидел, объяснял мне: я, говорит, токарь… потомственный и почётный… никогда своему делу не изменял, а жена у меня – женщина уважаемая, и детей семеро, как птенцов в гнезде… Смех с ним! – Она покачала головой и засмеялась.

– Он уж всегда так, когда выпьет, – снисходительно сказал Саша, выцарапывая из кружки варёную грушу.

– А вот, Сашенька, помощь от государства мы получили! – торжественно сказала мать, вынимая из-под подушки пачку денег. – Как ты ушёл, так и принесли мне.

– Ого! Сколько денег нам дали! – радостно сказал Саша. – Теперь всего накупим.

– На всех, на всех хватит, – сказала мать и, отобрав несколько бумажек, протянула Саше: – Вот и тебе подарок от государства – купи себе лыжи, сынок!

– Что ты, что ты! – отмахнулся Саша. – Мне не надо. Я и в школе возьму лыжи, когда захочу.

– Бери, бери! Мне в радость это, – мягко сказала мать, протягивая ему три бумажки. – Ты у меня большак…

Саша поглядел на её круглое, доброе лицо с глубокими, запавшими глазами. Ему показалось, что около знакомых ему с детства ямочек на её щеках протянулись, как ниточки, новые морщинки.

– Нет, не возьму! – решительно сказал он, засовывая в карманы руки. – Лыжи – это баловство. Захочу – и так достану. – Он встал из-за стола и погладил мать по плечу: – Ложись спать, мама!

* * *

Но дольше всего горел огонёк над широким крыльцом школы. Ребята давно разошлись по домам, а за освещёнными окнами второго этажа, уютно сдвинув кресла, тихо, по-семейному, беседовали учителя со своими бывшими питомцами.

– Воображаю, как вы там мёрзли! – с тревогой говорила старая учительница, которой всё ещё помнились эти мальчики такими, какими они пришли к ней в первый класс, держась за руки своих матерей.

– Да там не до мороза. Разотрёшь снегом уши, и опять ничего, – застенчиво поглядывая друг на друга, рассказывали молодые бойцы.

В одном из классов за партой сидел Алёша-снайпер. Его ноги не помещались под скамейкой, длинная фигура возвышалась над полированной крышкой.

Он любовно и тщательно оглядывал парту и с сожалением говорил:

– Тут у меня и буквы были вырезаны: А. М. Эх, другая парта, верно! Или краской затёрли…

Перед Алёшей стоял вожатый Митя.

– А ты, кажется, здесь вожатый теперь? – спросил Алёша. – Я ведь помню тебя. Когда мы уходили на фронт, ты был в седьмом, кажется?

– В седьмом. А теперь в девятом. Учусь! С ребятами воюю! – засмеялся Митя, присаживаясь на край Алёшиной парты.

– А что, трудный состав? – деловито осведомился тот. И, не дожидаясь ответа, серьёзно сказал: – Главное – дисциплина. Ты их, знаешь, сразу приучай. Дисциплина, брат, великое дело!

Он вскочил, прошёлся по классу и, остановившись перед Митей, щёлкнул пальцами:

– Сразу приучай! А то потом ох и трудно будет! Вот где я это понял – на фронте! Там, знаешь, с нами нянчиться некому.