«Розовый» убийца - Любовь Арестова

Участковый видел его летом и родителей знал. Значит, горе-то у Федяевых.

И они побежали — Трошин и жена бригадира. В снежной, нереальной, почти сказочной, мути освещенные окна делали дом Федяевых похожим на кораблик в тумане.

Нереальность кончилась, когда Трошин рванул дверь и оказался сразу в доме. Сеней, как положено в деревне, новый дом не имел.

Участковый не успел оглядеться, тут же бросилась к нему фельдшерица Таня — молодая, крупная, красивая женщина, что называется кровь с молоком. Сейчас на Тане лица не было. Бледная, в испарине, метнулась она к Трошину, ткнулась на миг лицом в заснеженный воротник, выдохнув с облегчением:

— Захарыч, ты здесь.

Как будто он вправду принес ей облегчение.

Осторожно отстранив Татьяну, Трошин глянул вокруг.

Дом Федяева был новым, перегородок еще не было, весь дом — одна большая комната. У холодной стены, занавешенной большим ковром, стояла широкая деревянная кровать, на ней участковый не увидел, скорей угадал, прикрытое с головой тело человека. «Хозяин», — подумал Трошин. И по неподвижности тела, по странной тишине возле кровати понял: «Кончился». Взгляд переметнулся дальше, к узкой кровати, возле которой уже стояла фельдшерица. Там тоже неподвижно лежала женщина. Бледное лицо запрокинулось, закрытые глаза ввалились, вялая рука — в руке Татьяны, а та напряженно вслушивалась как бы в себя, держа запястье недвижной руки с провисшей крупной ладонью.

Дальше, у печки, сжалась на табуретке худая старуха с малышом на коленях.

Старуха глядела испуганно и обреченно, и малыш, словно взрослый, молчал, не плакал, таращил глазенки на незнакомых.

Несчастье.

Оно всегда такое. Больнее всех бьет старых да малых, самых беззащитных перед ним.

Будто запеклось что-то в горле Трошина, наждачным сделался язык, не вымолвить и слова.

Не дожидаясь вопроса, тихо сказала фельдшерица:

— Отравление, Захарыч. Выпили что-то. Суррогат. Вон стоит бутылка, убрала уже пустую. Федяева не отходила. Когда меня позвали, он уж в агонии был. С Феней вожусь вот, не знаю, что выйдет. Надо в район ее, боюсь помрет тоже. Послала за бригадиром, да тут, на счастье, ты оказался. Принимай меры, звони в район, я уж все перепробовала, — она кивнула на стол, где лежали шприцы, ампулы с лекарством, да еще какие-то инструменты. Глянула с сомнением за окно, где бесновалась метель, вздохнула: «Не пробьется к нам «Скорая». А на чем отправлять Феню? Разве на тракторе? Но она ведь и так еле дышит, а что на холоде будет?» — рассуждала Татьяна.

Слушая ее, участковый лихорадочно соображал: «Скорую» можно подтянуть трактором, но поможет ли это Фене? Нет, в больницу ее надо, там справятся лучше. Нельзя время терять, надо везти туда, вот что».

Он принял решение.

И уже от двери спросил:

— Что за пойло выпили? И где взяли?

Фельдшерица пожала плечами, не выпуская Фениной руки:

— Не знаю, не до расспросов мне было. А сейчас — видишь сам, что с ними.

Старуха заплакала:

— Федяев Колька привез. Брат. Красное, говорил, вино, городское. Угости-и-л…

— Эх! — в сердцах махнул рукой участковый и вышел в непогодь.

Ветер тут же вцепился в лицо. Трошин закашлялся, натянул поглубже шапку, склонил голову, согнулся, защищаясь, и побежал, как мог, к ферме — там был телефон — связь с центральной усадьбой, там же бригадир. И трактор был на ферме, на нем подвозили корма.

Преодолевая упругие снежные струи, участковый кашлял и чертыхался. Вот ведь, никак не ожидал беды отсюда, ну никак. А от Федяева тем более. Мужик как мужик. Строился. Деток растил, семья дружная была. То-то, что была. Была и нету. Он вспомнил неподвижное большое тело на кровати. Откуда опять взялась проклятая бормотуха, сколько еще на ее счету жизней будет, сколько людских слез она прольет?

На полпути встретился ему бригадир Гордин, прокричал тревожно: «Что, Захарыч? Куда ты? Случилось что?»

— Давай за мной, — сумел лишь ответить Трошин, — беда.

Гордин побежал рядом, крича что-то, но ветер уносил его слова в сторону.

На ферме был словно иной мир — спокойный и безбедный.

Прислонившись к косяку, Трошин едва отдышался, в тепле его опять захватил кашель. Так, кашляя и задыхаясь, он рассказал бригадиру о Федяевском горе.

До центральной усадьбы дозвонились быстро, а потом опять побежали: Гордин домой к трактористу, а участковый — к Федяевым.

В горемычном федяевском доме стоял густой лекарственный запах, фельдшерица что-то делала над Феней и даже не оглянулась на вошедшего Сергея Захаровича, зато старуха и жена бригадира, на руки которой перекочевал ребенок, бросились к нему с надеждой.

— Ну что? — спросили в один голос.

— Трактор сейчас будет, — ответил он, — собирайте Феню в дорогу.

Старуха обрадованно засуетилась, вытирая глаза, засеменила к солидному новому шифоньеру, вытащила большую пуховую шаль, с неожиданным проворством собрала теплые вещи, поднесла к кровати.

А когда Татьяна подняла к участковому лицо, он понял: дело совсем плохо.

Но уже рокотал у палисадника трактор и топал на крыльце, оббивая с валенок снег, бригадир.

Не приходившую в сознание Феню женщины снарядили быстро, завернули еще в одеяло, и Саня Гордин с испуганным трактористом вынесли ее, уложили в санный прицеп, закрыли огромной собачьей дохой. Под доху же нырнула фельдшерица, а бригадир полез в тесную кабину:

— Не отпущу одних, — сказал он, — погода-то как взбесилась.

Трактор быстро поглотила снежная воронка, словно всосала в себя.

Трошин еще постоял во дворе, позлился и поудивлялся на бесчинствующую метель, с опаской глянул на провода, пляшущие между столбами, которые казались тонкими, беззащитными, как забытые в снегу игрушки.

Постоял и со вздохом взялся за дверь. Отправив Феню, жена бригадира убежала, беспокоясь о маленьком Мите, оставленном в ее доме. А бабка с малышом оставались одни в доме, рядом с мертвым. Трошину надо быть с ними.

Старуха все так же неподвижно сидела на кухне, ребенок спал у нее на коленях и розовая пухлая ручонка лежала на узловатой руке с искореженными суставами.

Резкий контраст этих рук бросился в глаза Трошину и поразил, как в сердце ударил. Да, господи-боже, вон он лежит, Федяев, молодой мертвый мужик, оставив детеныша на руках у старухи. Как ни обернется дело с Феней, а этим скрюченным бабкиным рукам достанется, ох, как достанется!

Хватит горького до слез федяевская семья, расплатятся сполна дети и эта старуха за федяевскую попойку. Да ведь и не был Федяев пьянью, не был, вот что особо обидно, за что же наказал семью?! Брат, говорят, помог, родной брат Колька Федяев, паразит, удружил, доберется он до этого Кольки, ох, уж доберется.

Вот приедет сюда милицейское начальство, а он сразу к Кольке. Привлекать его надо, конечно, пусть ответит за злодейство свое. Под суд, конечно, отдадут Кольку, а уж он, Трошин, постарается, чтобы и Кольку совесть замучила, и другим чтоб неповадно было отраву всякую глотать. И где, интересно, ею Колька разжился?

Фельдшерица Таня поставила бутылку, из которой угостились Федяевы, за шторку на окно. Там ее и нашел Трошин, осторожно, пальцами за дно и горлышко взял, поднял к свету. На дне бутылки переливались капли розоватой жидкости, такой безобидной на вид. Трошин понюхал горлышко и ахнул — да ведь там антифриз! Чем-то перебит запах, слабый, но Трошин хорошо знал его, сам заправлял свои «Жигули».

Антифриз, яд! Да кто же это смог давать его людям? Ради чего? Ради денег? Вот так травить людей — ради денег?! Ну и гады же есть, ну и наглецы! «Ничего, и до них доберемся, — со злостью подумал Трошин, — а то ведь и еще могут».

И вдруг, как молния, пронзила его мысль: а ведь у Кольки-то, у Федяева, еще могло это зелье остаться! Кого он угостит?! Или сам…

— Бабушка, — заторопился участковый, холодея от мысли, что антифриз-убийца где-то продолжает свое черное дело, — бабушка, откуда Колька эту дрянь привез? И что, есть у него еще бутылки? Когда был-то он? Куда поехал?

Видимо, и в лице изменился участковый, потому что старуха испуганно глянула на него и тоже все поняла.

За опасностью действительной все они забыли об опасности возможной.

— Есть у него еще, сынок, есть, — также торопливо ответила старая женщина, — ах, подлец, сам напьется, туда и дорога ему за его злодейство, а вот еще кого на тот свет отправит, детей осиротит.

Старуха заплакала, тут же проснулся ребенок, захныкал тоже, закапризничал, выгибаясь у нее на руках.

Своих детей у Трошиных не было, жена болезненно переживала эту жизненную неполноту и поэтому Сергей тщательно скрывал любовь и какую-то щемящую нежность к детям, особенно маленьким.

Сейчас при взгляде на малыша сердце Трошина зашлось от жалости к несмышленышу, так что пришлось отвести взгляд, скрывая враз повлажневшие глаза.