Один день пьянюшки - Нана Сила

как же? Цепь затрещала, ходит…слушает с завистью, как мы дышим. Невыносимо, мама, ему слышать спокойное ровное человеческое дыхание: он желает, чтобы и мы изнывали от гнева. Он ведь и есть этот гнев. И когда-нибудь всё наладится! Не унывай! Они ждут твоего падения, не унывай, – наконец заснула девочка.

Спит, как парализованная, автоматически выполняя роль тихого солдатика. Не хочется мне читатель вызвать у тебя жалость, ибо это не та история. Вспоминая князя Мышкина, девочка отбросила с себя страшный порок, не жалеет больше и не жалуется. Человек ко всему привыкает. Вот и она привыкла. Как когда-то Адаму и Еве было стыдно предстать перед Господом нагими, так теперь ей стыдно представить свою семью обнаженной: порочной. Ведь собираясь в общий круг, по отрешённому совершено от веры состоянию, члены знакомой вам уже семьи, не находят общий язык, а только скалят друг на друга зубы, перекладывая вину с одного на другого, чтобы как бы снять с себя тяжкий груз и так называемую ответственность. Народ любит клетку – временем доказано. Низко кланяется тузу власти, если тот поощряет его страсти, жалеет его, лелеет, поет красивые песни, пока народ вяло тухнет и утрачивает свою силу воли, свободу духа. Как же жалок порою человек, ничтожен. Ему легче снизойти до рабского трепетания, нежели вкусить истинный запах свободы. Животное, скажете вы. А нет, не животное. Животные законам своим верны и у каждого свои ведь. Тут слабость. Обнаженная слабость во всей красе. Не будем о грустном.

Бывали у Арунов и чудесные дни: беззаботные, летние. То ли солнце было настолько яркое, что добиралось лучами до их дома и пронзало насквозь сердца, то ли просто каждый впадал в детство. Ух, и замечательная всегда была пора. Детские голоса и проказы только украшали старую каменную клячу на четырёх ножках. Разукрашивали её яркими красками, звуками. Утро казалось особенным.

Ведь настоящие каникулы у бабули в деревне с парным молочком, с домашней колбаской, с вот-вот испечённым хлебом и таким неповторимым запахом земли, Русской земли. Так жить хотелось, и жилось у бабули. Разницу ощутили маленькие сердечки от обитания и жизни. Вдохнули, а выдыхать не хочется. Ну а дед с бабушкой спокойствия душевного требовали и ждали. Собирались и уезжали в свою отдельную страну Муравию, беззаботно наслаждаясь бестолковыми вечерами, трепетно держась за горячие руки и тихо прижимаясь сердцами. Брат пьянюшки, уделяя внимание работе, и не замечал, как лето пролетало. Семья его мирно и привычно принимала каждый день таким, какой он есть, не обретая в нем ничего ровно, и не отдавая ему ничего. В общем каждый в доме находил свою идиллию и счастье. Кроме него.

Из-под большого одеяла выглядывала голова испуганного пьянюшки, словно он боялся солнца, тепла, счастья. Чувствовал себя ненужным, как лишний чёрствый кусочек хлеба для этакого барина. Впадал в долгую, непримиримую спячку. Ходили слухи, что он просто сошёл с ума. Но до того не хотелось в это верить, что становились горько. Готов молчать, исчезнуть ради искры в его глазах. А он как воды жаждет, чтобы и они почувствовали: не одному же ему ненужным ходить. Не один же он такой видит мир истомными серыми красками. Ох не один. Таких одичалых много. А мудрецы дельные из них. Во какие! Это ж надо умудриться в жаркую тополиную пору отыскать мрачные краски. В общем деньки у пьянюшки отнюдь не были летними: он закрывался всё чаще теперь на замок, предполагая, что страхи вживаются в него извне. На самом деле же они сидели изнутри и ликовали его небывалому одиночеству. Устраивали пиры дневные, ночные и даже утренние. Человек борется, терзается, брыкается, а им хоть бы что, продолжают, твари, веселье бить. По дымовой трубе дома вниз доносились разговоры. Странность была их только в том, что голоса у собеседников были одинаковые. Они закрыли его в одиночестве, чтобы скорее им одолеть. Твари. Не знаю, что я и всё человечество могут больше всего на свете ненавидеть, кроме этих злых выродков. Ты один раз оступишься, допустишь в своё чистое сердце, а они, неблагодарные, вцепятся в него когтями. И всё тут. Либо ты, либо они.

Откровенное предложение со стороны всей большой семьи пьянюшки, вечно жалующейся на жизнь (люди, ноющие по поводу и без повода, имеют материальные блага, в основном имеют всё, просто создают иллюзию в ваших глазах, чтобы не дай Бог никто не позарился на их блага, ибо скупы) выглядело таким образом: ты и твои дети-ничто в огромном круговороте жизни, оступитесь – забудем навсегда как когда-то отца и мужа твоего, мешаете только воздухом дышать и объедаете нас лишним куском хлеба. Плевать мы хотели, что станется с вами без нас, ни гроша помощи не получите. Это мы имеем право жить, как хотим и где хотим, и сыновья наши, как и пьянюшка, занимают лучшие части большого дома, а вы, обитающие впятером в малюсенькой холодной комнатушке и трясущиеся от страха за свою жизнь, только занимаете место и препятствуете лишнему заработку, ибо никому не хватает. Мама у девочки всегда была сущим дьяволом, который может отобрать всё на свете у родственничков, однако клоунадой попахивает: сидишь у разбитого корыта, пашешь и терпишь всё ради детей, ни разу в жизни не оскорбишь мужа своего пред детьми, а в итоге ты сущий дьявол. Мораль басни такова: не крути у виска, когда у самого ни гроша ума.

Скоротечно бабушка вернулась и прихватила с собой новоиспеченный аджарский хачапури, разделив четвертую его часть на мелкие кусочки и раздав это квартирантам по крови, то бишь своим же внукам, а в знак одолжения невестке. Выпила таблетку-как положено. Выпила чай с вкусностями и, хлопнув дверью, ушла. Как обычно. Они продолжали жить размеренно и спокойно. А девочка не могла никак и ничем их утешение оправдать. Сердце будто шкарябали кошки всё сильнее и резче. Глаза становились шире. Трагедия больше. А они просто не хотели замечать. Как им это удавалось? Бабушка обратилась к внучке и попросила ее скорее отнести ткемали отцу. Девочка молча наполнила поднос. Поднялась по длинной накатанной и тяжелой лестнице. Крепко обняв отца, она поцеловала его в лысину и в знак отцовской любви получила горячую пощечину. Удивительной особенностью было её красивое детское трепетание и любопытство каждой мелочи. Кажется, именно умение видеть в самом порочном свет, находить в самом черном белое, радоваться и любить жизнь такой, какой она пред ней предстала и спасало самодельно созданную страну счастья. Благодарность наполняла