Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вы просто говорили о войне, — сказала она. — Ужасно ведь это…
Они шли по лунным глухим переулкам, мимо залепленных свежим снегом домов. Валя сказала в воротник:
— Что же вы молчите?
— Слушаю, — грустно ответил Алексей. — Слушаю скрип снега… Весь город спит… А мы с вами не спим. Тишина во всем мире.
— Возьмите меня под руку, — неуверенно проговорила Валя. — Видите, сугробы?
Он взял Валю под руку и почувствовал ее дрожь.
— Вам холодно?
— Нет.
Он сейчас же снял свои перчатки.
— Наденьте, они меховые. Вам будет теплей. А то сначала замерзают руки, потом замерзаешь весь. Я знаю.
— А как же вы?
— Я привык. Честное слово.
— Хорошо, давайте ваши перчатки, — не сразу сказала она. — А вы подержите мои.
Он со странным чувством взял ее перчатки, усмехнулся, сунул в карман.
— Очень маленькие перчатки у вас…
Они миновали мост над железной дорогой — здесь дуло пронзительным холодом; далекие огни вокзала дрожали в розоватом пару. Потом опять лунные синие сугробы, опять нежный скрип снега под Валиными ботами.
Неожиданно Валя остановилась.
— Мы пришли.
Они стояли перед огромным домом без огней; над подъездом — эмалированная дощечка с номерами квартир; единственная здесь лампочка светила в фиолетовом кругу.
— Возьмите свои фронтовые перчатки. Спасибо.
Алексей, хмурясь, тихо и ненужно спросил, разглядывая эмалированную дощечку над подъездом:
— Это ваш дом?
— Да. А вы что — не верите?
— Валя, — полусерьезно проговорил Алексей, — у вас очень несчастливый номер дома — тринадцатый.
Она протянула руку, спросила с любопытством:
— Серьезно? Вы суеверны?
— Почти, — он осторожно пожал ее узкую руку. — До свидания.
Валя вошла в черный подъезд. Гулко хлопнула дверь парадного, разметая снежинки на тротуаре. Простучали боты в глубине лестницы — и наступила непроницаемая тишина зимней ночи.
2
Минут через десять он уже шагал по синим теням домов, мимо мохнатых от инея заборов; снег под сапогами визжал так, что, казалось, слышно было за целый квартал. «Что ж, с Новым годом тебя! — говорил он сам себе. — С Новым годом!»
В последнем переулке, который сворачивал к училищу, он услышал позади себя торопливый и звучный хруст шагов, насвистывание — и оглянулся, сразу узнав по этому насвистыванию Бориса. Тот шел своей гибкой, скользящей походкой, в избытке чувств похлопывая рукой по фонарным столбам, словно желая нарушить покой спящего после праздника города, и первый окликнул Алексея, обрадованный:
— Алешка, ты? Подожди-ка! Так и знал, что тебя встречу. Все дороги, черт возьми, теперь ведут в училище!
На углу Борис догнал его; был он весел, возбужден и, как бы намекая на что-то, вприщур глядел на Алексея; новая шинель была расстегнута на все пуговицы, белые ровные зубы светились, открытые улыбкой.
— Слушай, ты куда таинственно исчез с Валей? Проводил?
— Да.
— Ну и как?
— А что может быть «как»?
— Все ясно, закуривай! Нечего торопиться. Все дрыхнут в училище. Вот шел и думал: теперь на всю жизнь офицерами, — наверно, судьба! Что ж, кончим училище — лет через пятнадцать встретимся полковниками где-нибудь на глухом полустанке: «Здорово, друг Алешка…» Фу черт, страшно жарко!
Он оживленно откинул полу шинели, извлек из кармана коробку папирос.
— Вчера покупал у мальчишки возле кино. «Дяденька, купите «Казбек» с разбегу!» Давно папирос но курил! Помнишь: «Эх, махорочка-махорка, породнились мы с тобой!» Нет, жаль, праздник проходит так быстро! Тебе понравилась Майя?
— Видимо, добрая. Не ошибся?
— Насчет доброты не знаю. — Борис, чиркая зажигалкой, сдвинул брови. — Глупо! Огрубели, что ли? В общем, сморозил глупость! Вырос уже, чтобы целоваться под фонарями. Огрубел, огрубел!.. А какова Валя, а? Вообще, Алешка, ты произвел впечатление!
— Чем же?
— Сам знаешь!
Месяц назад они были в ветреных, лесистых Карпатах, за тысячи километров отсюда, и вот теперь шли по белым новогодним улицам незнакомого тылового города с каким-то уютным названием Березанск — и было непривычно и странно, что нет на чистом снегу черных оспин воронок, следов танковых гусениц, глубоких колей орудийных колес. И Алексей сказал с непонятным самому себе чувством непрочности, будто еще раз убеждаясь:
— Кажется, тысяча девятьсот сорок пятый… а?
— И кажется, не мы одни с тобой это понимаем! — засмеялся Борис. — В городе, оказывается, еще гуляют!
Впереди в морозном воздухе послышались неразборчивые голоса, обрывок песни, где-то на крыльце, наверно в открывшейся двери, мелькнул свет, потом из-за деревянного домика, топча этот мирно блестевший снег, вывалила на середину мостовой подгулявшая компания, в переулке хрипнул, застонал аккордеон, трое мужчин, обнявшись, пьяно побрели навстречу и, покачиваясь, запели старательно:
Развевайся, чу-убчик, по ветру…
— Смотри, наяривают «Чубчика», — улыбнулся Борис. — Фронтовая братва, что ли?
Эта песня была знакомой, и им обоим показалось неправдоподобным слышать ее здесь, в тылу; пластинку с этой песней они не раз находили в немецких блиндажах — старая песня эмигранта Лещенко.
— Интересно, — сказал Алексей и остановился.
Шумная компания приближалась — у двоих пальто были вольно распахнуты, щегольски поскрипывали по-модному собранные в гармошку хромовые сапоги, а ноги заплетались, стараясь, однако, шагать потверже по заледенелой мостовой. Сбоку шел высокий, мрачного вида аккордеонист в коротком, военного покроя полушубке, он не пел; зажав потухшую папиросу в зубах, парень этот меланхолически наигрывал. Поравнявшись, он поднял голову, мутно скользнул взглядом по лицам Алексея и Бориса и, внезапно выплюнув окурок, с силой свел мехи, изумленным и сипяще-горловым голосом выдавал:
— Стой, братцы! Он!.. Ей-богу, он!..
Прижав аккордеон к животу, впиваясь в лицо Алексея узкими щелочками глаз, он учащенно задышал, как будто из воды вынырнул.
— Кто «он»? — спросил Алексей, понимая, что человек этот принял его за кого-то другого.
Песня оборвалась, и Алексей тотчас увидел, как двое парней молча, тихо, будто сразу протрезвев, как по уговору, зашли сбоку и сзади — он услышал их окружающие шаги, осторожный скрип снега под ногами.
— В чем дело, милые? — насмешливо спросил Борис, став рядом с Алексеем и поправляя перчатки на пальцах. — В чем дело, хотел бы я знать!
— Кто? Этот? — напряженно выговорил один, придвигаясь к Алексею. — Этот?
— Он! — заорал аккордеонист. — Так это ты, сволочуга, заштопал меня с сахарином? На Лопатино-Товарной? Э?
Он спешащим движением передал аккордеон товарищу, бросил злобный взгляд на Бориса, заговорил отрывисто:
— А ты, если целым остаться хочешь, отойди! Тебя не надо! Я эту паскуду давно искал! Всю жизнь мечтал встретиться! Да-а! Посмотрим, какой ты сейчас будешь! Мамочка есть? — И крикнул за спину Алексея: — Не тронь, Сема, я сам разделаюсь! Старые счеты!..
И он схватил Алексея за грудь, рванул к себе.
— Отпусти руку, — сказал Алексей предупреждающе и, сжав локти аккордеониста, оттолкнул его. — Я долго думать не буду.
— Молись, лягаш!.. — Парень поспешно сунул руку в карман. — Я т-те фары выбью!..
— Очень жаль, дурак! — сквозь зубы сказал Алексей и коротко, резко ударил верзилу по скуле.
В снег полетела каракулевая шапка.
Аккордеонист отшатнулся, замахал рукой, — в ней что-то тускло блеснуло, — закричал сиплым, разбухшим голосом:
— Бей его, братцы! В кровь… бей гадюку!..
И кинулся на Алексея, нагнув голову. На этот раз реакция Алексея была мгновенной — второй удар сбил человека в огромный сугроб, продолговатый блестящий предмет упал на мостовую, в снег. Алексей наступил на него. Все это произошло в несколько секунд.
Двое парней в распахнутых пальто подскочили к Алексею, и в эту же минуту он увидел, как руки Бориса мелькнули в воздухе; сбитый его ударами, один, екнув, сел на мостовую, другой отскочил в сторону, заревел диким голосом:
— Стрелять буду!..
— А, у тебя еще оружие, сволочь!..
В два прыжка Алексей очутился возле него, схватил за кисти рук, рывком притянул к себе, сильно стиснув его; и когда Борис, сейчас же бросившись следом на этот крик, стад лихорадочно ощупывать в поисках оружия карманы этого парня, Алексей выговорил зло:
— Если найдем оружие, этим же оружием по голове! Понял?
— Братцы, пошутил, бра-атцы!..
Оружия не было.
— Бери этого, я задержу остальных! — крикнул Алексей.
Двое бежали посредине мостовой, освещенные яркой луной, тени их скакали по сугробам.
В эту же минуту Алексея ослепило направленным боковым светом фар: два маленьких «виллиса» бесшумно вкатили в переулок. Человек, хрипя, рванулся в руках Бориса, головой ударил его в плечо, закричал:
- Горячий снег - Юрий Васильевич Бондарев - Советская классическая проза
- Журнал `Юность`, 1974-7 - журнал Юность - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Вечер первого снега - Ольга Гуссаковская - Советская классическая проза
- Тишина - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Публицистика - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Третья ракета - Василий Быков - Советская классическая проза
- Командировка в юность - Валентин Ерашов - Советская классическая проза
- Старшая сестра - Надежда Степановна Толмачева - Советская классическая проза
- Мальчик с Голубиной улицы - Борис Ямпольский - Советская классическая проза