Невинность - Дин Кунц

Я любил эти руки, которые никогда не причинили вреда живому существу. Бледные шрамы и артритные костяшки казались мне прекрасными, потому что говорили о его мужестве и напоминали, что я не должен озлобляться из-за жестокостей, творимых по отношению к нам. Он страдал больше моего и все равно любил жизнь и мир.

Стол и другую мебель принесли сюда сверху, для чего пришлось приложить немало усилий, или сработали прямо здесь те, кто пришел до меня.

Шесть лет мне не требовались оба кресла. По большей части, читая, я сидел на стуле, который стал моим с того самого момента, как я прибыл сюда. Впрочем, иногда я сидел на стуле отца, чтобы вспоминать его и не чувствовать себя таким одиноким.

Во второй комнате, так же как в других, высота потолка восемь футов. Толстые стены, пол и потолок сделаны из железобетона. Иногда в нем возникали вибрации, определить источник которых невозможно, так же как вышеупомянутой музыки.

С каждой стороны дверной проем без двери, гамак подвешен от стены до стены. Парусину легко протирать от грязи, а мое одеяло – единственная постельная принадлежность, которую надо стирать.

При жизни отца, ночами, когда сон ускользал от нас, мы лежали в темноте или при свечах и говорили часы напролет. О том, какую малую часть мира мы видели своими глазами, о чудесах природы, которые мы разглядывали в книгах с цветными фотографиями, о том, что они могут означать.

Возможно, эти воспоминания – счастливейшие из всех, хотя счастливых воспоминаний у меня много и мне не так-то легко поставить одни выше каких-то других.

У дальней стены между гамаками стоит холодильник. Отец моего отца в свое время жил без этого предмета обихода. Мой отец – самоучка, как и я, – без чьей-либо помощи стал и электриком, и механиком по ремонту бытовой техники. Он разобрал холодильник, перенес по частям из наземного мира и собрал здесь.

Слева от холодильника – стол с тостером, плиткой и мультиваркой. Справа – открытые полки для хранения продуктов и кухонной утвари.

Питался я хорошо и благодарил город, в котором всего было в достатке.

Когда отец моего отца нашел это убежище, сюда уже подвели электричество и оборудовали его канализацией, но мебель отсутствовала, и он не нашел свидетельств того, что кто-то здесь жил.

До того, как отец нашел меня, одинокого и ожидающего смерти, он и его отец выдвинули немало предположений, объясняющих появление этих комнат.

Сразу на ум приходила мысль, что это бомбоубежище, построенное так глубоко под улицами, под столькими толстыми слоями бетона, что даже многочисленные атомные взрывы не могли разрушить его, а добираться до него приходилось таким сложным и криволинейным маршрутом, что смертоносная радиация, которая движется только по прямой, не нашла бы сюда дорогу.

Но, если отвернуть два винта и снять крышку с любой стенной розетки, на металлической соединительной коробке можно прочитать название компании-изготовителя, которая, что подтверждено документально, ушла с рынка в 1933 году, задолго до возникновения атомной угрозы.

А кроме того, атомное бомбоубежище только на двоих в большом городе никто бы строить не стал.

Третья комната, ванная, тоже из бетона, указывала на то, что строители не предусматривали уничтожения города и его подземных коммуникаций в огне атомного взрыва. В умывальнике-стойке и ванне на отлитых из бронзы львиных лапах по два крана, хотя горячая вода обычно скорее теплая. То есть бойлер, откуда ее забирали, находится очень далеко. Сливной бачок расположили над головой, вода из него текла, если дернуть за цепочку.

При строительстве этой части города какой-то чиновник, возможно по совместительству сексуальный хищник с жаждой убийства, построил это убежище под тем или иным благовидным предлогом для себя, с намерением позже убрать из документов всю информацию о нем, чтобы затаскивать женщин в принадлежащее ему подземелье, где мог мучить и убивать их в свое удовольствие: город над головой понятия бы не имел о происходящем внизу.

Но, вероятно, ни главный инженер строительства, ни архитектор подземных коммуникаций все-таки не были ненасытными маньяками-убийцами: когда отец моего отца в далеком прошлом нашел это уютное местечко, он не обнаружил на гладких бетонных стенах ни подозрительных пятен, ни других улик совершенных здесь убийств.

В любом случае ничего зловещего я в этих комнатах не нахожу.

Всякий раз, покидая эту безопасную гавань, а мне приходится это делать по многим причинам, я рискую жизнью. В результате у меня развилось обостренное чувство надвигающейся опасности. Здесь никаких угроз нет. Это дом.

Мне нравится гипотеза о невидимом мире, параллельном нашему, о котором я упоминал ранее. Если такое место существует, отделенное от нас мембраной, которую мы не можем обнаружить нашими пятью чувствами, тогда, возможно, в каких-то точках эта непрерывная мембрана выпучивается, и малая часть другой реальности накладывается на нашу, а поскольку оба мира родились из одного и того же источника любви, мне нравится думать, что секретные убежища, вроде этого, созданы специально для таких, как я, изгоев не по своей воле, которых ненавидят, за которыми охотятся, которым отчаянно необходимо место, где их никто не найдет.

Есть только одна версия, которую я готов принять. Я не могу изменить свою внешность, не могу стать более привлекательным для тех, кто ужаснется, увидев меня, не могу вести иную жизнь, кроме той, к которой приговорила меня моя природа. Эта версия утешает и успокаивает меня. Если появляется другая, не столь обнадеживающая, я отказываюсь даже приглядываться к ней. Так много в моей жизни прекрасного, что я не рискую рассматривать любую темную идею, которая может отравить мой разум и лишить меня моей веры в радость.

Я никогда не выхожу в открытый мир при свете дня, не выхожу даже в сумерках. Наверх, за редким исключением, поднимаюсь только после полуночи, когда большинство людей спят, а остальные бодрствуют, но дремлют.

Черная обувь для ходьбы, темные джинсы, черная или темно-синяя куртка с капюшоном – мой камуфляж. Под курткой у меня шарф, которым я могу закрыть лицо – до глаз, – если предстоит пересечь переулок или улицу, где меня могут увидеть. Одежда моя из лавок старьевщиков, куда я попадаю после их закрытия теми же маршрутами, какими могли попасть туда крысы, если бы родились для того, чтобы воровать, как родился я.

Такой же костюм был на мне и в ту декабрьскую ночь, когда моя жизнь переменилась навсегда. Будь вы таким же существом, как я, вы бы ожидали, что никакие изменения, да еще столь разительные, просто невозможны. И однако, появись у меня возможность обратить время вспять, а потом пойти другим путем, я бы повторил то, что сделал, невзирая на последствия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});