Реальность сердца - Татьяна Апраксина

— Если нас тут найдут…

— Господин Гоэллон, вы не заметили, что ворота открыты и ночью? Вход в Храм открыт всегда. Никто вас не выгонит.

— Странно, что здесь еще «заветники» гнездо не свили, места-то полно, а надзора никакого!

— Что им здесь делать? — удивился брат Жан. — Сама земля не позволяет обращаться к любым силам, помимо Сотворивших. Ваш друг носит частицу этого камня, и она надежно защитила его… Помянутый друг, прищурившись, покосился на монаха, но промолчал. Саннио перехватил этот взгляд и насторожился. Если бы глазами можно было убивать…

— В чем дело?

— Его преподобие или ошибается, или умалчивает, как это свойственно его собратьям.

— Господин барон, соблаговолите продолжить, — устало вздохнул монах. Он остановился за очередным поворотом, оперся на стену. — Мне хотелось бы вас понять. Саннио все это удивляло с самого начала. С чего обычно тихий и безупречно вежливый Альдинг так взъелся на расследователя, что не счел нужным скрывать свои чувства? Для барона Литто это было свойственно не больше, чем для кошки — любовь к прогулкам по луже; но в каждой реплике звучала настоящая ярость, тем более страшная, что очень хорошо чувствовалось: литец стремится удержать ее в узде.

— Это не земля Сотворивших. Это ничья земля. Здесь можно обращаться к кому угодно, но никто не может проявить полную силу.

— Знаешь, Альдинг… — покачал головой Саннио. — По-моему, больше всех умалчиваешь здесь ты. И хорошо бы тебе объясниться! Блюдущий, тоже прищурившись, внимательно смотрел на обоих молодых людей и одновременно вслушивался в некую мелодию, доступную лишь его слуху. Вплотную сведенные брови, напряженные скулы…

Литто отвернулся, поднося руку к тугому воротнику камизолы, потянул шнуровку. Другой рукой он опирался на стену. Рядом открывался проход в очередную пещеру, оттуда доносилось тихое журчание ручья, сейчас казавшееся слишком громким. Оба спутника стояли друг напротив друга, Саннио поочередно разглядывал обоих, ожидая продолжения. Он тоже положил ладонь на прохладный скользкий камень, который казался необыкновенно приятным на ощупь. Словно морская вода сгустилась, затвердела, но стала не льдом, а воплощенной стихией, тревожной и ласковой одновременно…

— Мне трудно разделить то, что я знаю, чувствую и когда-то слышал, — начал Альдинг. — Но я по… Продолжения Саннио не услышал. Нарисовавшаяся в проходе темная фигура, похожая на призрак, но до отвращения быстрый призрак, проскользнула между Альдингом и монахом, походя сделав с обоими что-то быстрое и вредоносное, а в следующее мгновение уже самому господину Гоэллону пришлось прочувствовать все на своей шкуре. Он успел увернуться от летящего в лицо кулака, но больше — ничего. Рука, скользнувшая к кинжалу, онемела от удара по плечу. Несколько ударов в грудь, слившихся в один, потом увесистая оплеуха, от которой помутилось в глазах, и еще одно неуловимо быстрое двойное движение, от которого лязгнули зубы, а Саннио обнаружил, что летит навзничь куда-то очень далеко… …приземлился он головой на камень. Из глаз посыпались искры, а подняться казалось совершенно невозможным, хотя вроде бы все кости были целы, и ни капли крови не пролилось. Юноша с трудом встал на четвереньки, чтобы увидеть, как сапоги Альдинга — носами вверх — скрываются за углом. Сие противоестественное зрелище наводило на мысли о том, что головой Саннио повредился куда сильнее, чем сперва подумал; миг спустя до него дошло, что друга попросту тащат куда-то на спине. Брат Жан, надо понимать, получил удар под дых: он сполз по стене и судорожно пытался вздохнуть, прижимая руки к животу. Саннио поднялся, бросился вперед, одновременно думая, что делает чудовищную глупость — уж если похититель за краткий миг расшвырял троих, то преследователя, которого шатает от стены к стене, по этим самым стенам и размажет, даже не отвлекаясь от своего дела. Но не бросать же Альдинга?..

К его удивлению, он сумел догнать человека в темном платье, уже перекинувшего жертву на руки. К его десятикратному удивлению, лицо похитителя было Саннио знакомо.

— Господин Далорн?.. — юноша на всякий случай держался в паре шагов, приняв защитную стойку. — Зачем вы…

Едва ли вопрос Саннио вдруг вызвал у алларца острые угрызения совести, однако ж, Альдинга он сбросил на землю и двинулся вперед; перешагнул прямо через свою ношу. Гоэллону мучительно не хотелось поднимать оружие на человека, которого он знал, который спас его из унизительной и гадкой ситуации… но намерения Далорна были вполне очевидны… …а лицо у него было совершенно, абсолютно гипсовым: словно кто-то снял посмертную маску, в точности повторявшую черты человека, но не хранящую в себе ни единой капли жизни. Защищаться от алларца было — все равно, что пытаться победить лавину или морскую волну. Единственный выпад прошел в пустоту. Далее Саннио успел только издать придушенный писк, пытаясь понять, как же вышло, что Эмиль уже сзади и давит ему на горло предплечьем, а шпага перекочевала в другую руку господина Далорна. Потом навершие эфеса ударило в висок, и мир померк.

7. Церковные земли — Собра — Беспечальность

Тишина и полное отсутствие посторонних на добрых полмили вокруг несказанно радовали. Керо еще раз оглядела окрестности. Вдалеке — лагерь паломников, десяток шатров, может быть, чуть больше. Горел один-единственный костер, разглядеть сидящих вокруг него было нельзя — значит, и оттуда заметить ее было трудно. Спутники, не пожелавшие доверить госпоже Далорн самостоятельно пройти путь от монастырской гостиницы до ворот Храма, уныло волочились следом. Виктор ворчал себе под нос, что не время нынче, посетить святое место можно и поутру, а за час до рассвета ломать ноги в темноте, да еще и госпоже — опрометчиво, и не стоит.

За две с лишним седмицы совместного путешествия Керо привыкла и к постоянному ворчанию, и к осторожной ненавязчивой заботе нанятых ей охранников. Оба знали свое дело, а еще, наверное, знали жизнь и не слишком-то стремились перечить хозяйке, особенно, когда та была в дурном настроении. В таковом Керо пребывала куда чаще, чем в хорошем. Дни в дороге летели почти незаметно, казалось, что только-только выехали, а уже и смеркается, пора становиться на ночлег; но каждую ночь ей снились тяжкие сны, вспомнить которые поутру не получалось. Женщина предпочла бы ехать и по ночам, лишь бы не подниматься разбитой, усталой куда хуже, чем после долгих часов скачки — но тут уж Виктор и Рино были неумолимы. «Госпожа должна отдохнуть! — упирался Рино, и сдвинуть его с места было не проще, чем голыми руками повалить вековой дуб. — Извольте проследовать в свою комнату…» До Кальросо доехали даже не за семь — за шесть дней. Хороши были и лошади, и дороги. Сухая ясная погода, слишком уж тихая даже для третьей седмицы девятины святой Иоланды, была в пути лучшим подспорьем. Ни слишком жарких полудней, ни утренних дождей, которые обычно приносило с Четверного моря. Дорога сама стелилась под копыта лошадей легким шелком, цветными атласными лентами; вот только следов Эмиля путники не нашли, хотя в каждом городке, в каждой деревне расспрашивали о нем. Дядюшка Павезе оказался не менее гостеприимен, чем ожидала Керо, и еще более участлив, чем в прошлое знакомство, хотя казалось бы — больше попросту некуда. Через четверть часа от начала разговора у молодой супруги «дорогого Эмилио» пропало всякое желание стесняться и умалчивать о деталях происшествия, а огандский дядюшка внимательно выслушал ее, велел ждать и к вечеру вернулся со странного вида монахом в черной сутане. На груди был вышит свиток. Об ордене Ищущих, существовавшим только в ноэллианской церкви («Истинной Церкви Сотворивших», вспомнила Керо давнишний казус на уроке), она слышала пару раз в жизни. Подобного ему ни в Собране, ни в Тамере не было, хотя три остальных — Милосердных Сестер, Блюдущих Чистоту и Бдящих Братьев — существовали во всех державах. Даже на островах Хокны у орденов были миссии, хотя островитяне по большей части были еретиками, поклонявшимися всем на свете, от предков до духов стихий. Ученый брат ордена Ищущих оказался примерно таким, как Керо себе и представляла, опираясь на название. Сухонький деловитый старичок, с первого взгляда ясно — завзятый книжник и любитель просиживать сутками напролет в библиотеках и скрипториях. Повторять перед ним свою историю было уже легко и нестрашно, тем более, что монах только слушал, изредка кивая. Потом он начал задавать вопросы, и это оказалось испытанием посерьезнее. Певучий говор Оганды не слишком-то годился для быстрых страстных реплик, которые казались Керо заливистыми соловьиными трелями. Сам «соловей» был увлечен услышанным до крайности; можно подумать, впервые в жизни столкнулся с подобным. Через час женщина начала злиться: она приехала к дядюшке Павезе не для того, чтобы обогатить своей историей какие-нибудь ученые труды монахов ордена Ищущих, а за советом и помощью, а брат-соловей все допытывался о сущей ерунде. Интересовало его все — и погода в тот давешний день, и судьба сестер Керо, и каждая деталь ночного разговора с супругом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});