Грот танцующих оленей (журнальные иллюстрации) - Клиффорд Саймак

было слишком величественно, все выглядело просторнее и элегантнее, чем он предполагал. Если бы кто-нибудь всерьез решил поселиться здесь и жить жизнью, достойной такого дома, потребовалось бы ухлопать целое состояние только на мебель, не говоря уж обо всем остальном. Он, помнится, подумывал, что можно расположиться по-походному в двух-трех комнатах, — но располагаться здесь по-походному было бы форменным святотатством: этот дом заслуживал лучшей участи, лучших квартирантов.

И тем не менее дом не утрачивал своей привлекательности. Здесь царила атмосфера искренности, простора и покоя. Здесь человеку не угрожало ощущение сдавленности и спертости, здесь хватало места развернуться. Дом поддерживал чувство благополучия. Это было, как бы поточнее сказать, не жизненное пространство, а пространство для жизни.

Человек в агентстве сказал, что такой дом нелегко продать, что для большинства клиентов подобная недвижимость не представляет интереса и что он, Латимер, мог бы въехать сюда на выгодных условиях. Однако в глубине души он понимал — это не доставляло удовольствия, да ничего не попишешь, — что человек сказал правду: несмотря на всю свою привлекательность, дом слишком велик. Сколько мебели понадобится даже для временной, летней полупоходной жизни! И все же, все же… дом тянул к себе, тянул мощно, почти физически.

Он вышел из вестибюля через заднюю дверь и очутился на широкой веранде, примыкающей к дому по всей его длине. Ровный зеленый склон, кое-где поросший древними березами, сбегал от веранды к берегу, а берег был хаотично усыпан камнями, и с каждой набегающей волной от камней в небо вздымались облака белоснежной пены. Стаи жалобно кричащих птиц висели над прибоем как белые призраки, а дальше до самого горизонта стелился серо-голубой океан.

И он понял, окончательно понял: это и есть то место, к какому он стремился, — место, где кисть сумеет освободиться от условностей, неизбежно время от времени одолевающих любого художника. Здесь сохранилась удаленность от всего и от всех, здесь сама природа возвела барьер против перенаселенного мира. Дело не в каких-то новых сюжетах, но здесь можно наконец создать полотна, давно созревшие в душе и жаждущие воплощения на холсте.

Он пустился вниз по долгому зеленому склону средь ободранных возрастом берез и вышел на кромку прибоя. Нашел подходящий камень и уселся, впитывая прелесть воды и неба, ветра и уединения. Солнце зашло, и по земле поползли тихие тени. Пора идти, сказал он себе — и все же продолжал сидеть, очарованный нежным сгущением сумерек и почти неуловимыми переменами в цветовой гамме моря.

Когда он в конце концов принудил себя встать и зашагал по склону вверх, исполинские березы приобрели призрачность и поблескивали в полумраке. Нет, он не стал опять заходить в дом, а обошел его вокруг. Добрался до кирпичной подъездной аллеи и двинулся по ней, хоть и поминал себе, что надо бы вернуться к дому и запереть двери.

И только когда он почти поравнялся с парадным входом, до него вдруг дошло, что машины и след простыл. От недоумения он просто окаменел. Он же оставил ее здесь — в чем, в чем, а в этом он был уверен. Да разве мыслимо, чтобы он тормознул поодаль на обочине и прошел по подъездной аллее пешком, а теперь совершенно забыл об этом?

Круто повернувшись, он зашагал по аллее прочь от дома, клацая каблуками по кирпичам и повторяя про себя: «Черт возьми, я же ехал по этой аллее, помню отчетливо». Обернулся еще раз — машины не было ни перед домом, ни по всему полукружью аллеи. Бросился бегом к дороге: наверное, какие-нибудь сорванцы брели мимо и от нечего делать решили выкатить машину с аллеи на шоссе. Бессмысленная подростковая выходка, а теперь проказники прячутся где-то поблизости и хихикают, глядя, как он мечется в поисках пропавшей таратайки. Да нет, сказал он себе, этого тоже не может быть: он поставил рычаг автоматической коробки скоростей в положение «Парковка» и запер дверцы. Если они не разбили стекло и не забрались в машину, им бы нипочем не стронуть ее с места.

Кирпичная подъездная аллея оборвалась, но никакой дороги дальше не оказалось. Лужайка да и аллея кончались там же, где и раньше, но дальше путь преграждала лесная чаща. Первозданная, темная, густая, с перепутанными ветвями — на том самом месте, где было шоссе, поднимались вековые стволы. Ноздрей коснулся сырой запах древесной плесени, и где-то впереди во мгле заухала сова.

Он обернулся вновь лицом к дому и увидел освещенные окна. А этого тем более быть не может, сказал он себе, пытаясь сохранить рассудок. В доме ни души, зажечь свет некому. Да и электричество скорее всего отключено.

Но освещенные окна твердили свое. Вне всякого сомнения, окна были освещены. За спиной Латимер слышал странные лесные шорохи, и в чаще ухали уже две совы, переговариваясь друг с другом.

Вопреки собственной воле, не веря своим глазам, он двинулся по аллее к дому. Ну должно же отыскаться хоть какое-то объяснение! Может, если б оно отыскалось, все оказалось бы, в сущности, очень просто. Наверное, он так или иначе сбился с курса, как сбился поутру, свернув не на ту дорогу. У него случился провал в памяти, по неизвестным и, не исключено, неприятным причинам он на время лишился чувств. Может даже, это вовсе не тот дом, который он осматривал, — хотя по всем признакам, нравится или нет, дом был тот же самый.

Он прошаркал по кирпичам и поднялся по ступенькам к двери. И не успел одолеть последнюю ступеньку, как дверь распахнулась. Появился человек в ливрее и тут же отступил в сторону, приглашая войти.

— Вы слегка припоздали, сэр, — объявил человек. — Мы поджидали вас немного раньше. Другие только что сели обедать, решив, что вы задержались по не зависящим от вас обстоятельствам. Однако ваш прибор ждет вас.

Латимер застыл в нерешительности.

— Все в порядке, сэр, — заверил человек. — За исключением особо торжественных случаев, у нас не принято переодеваться к обеду. Можете садиться за стол прямо так, как вы есть.

В вестибюле горели короткие свечи, воткнутые в специальные гнезда на стене. Там же, на стенах, появились картины, а на полу рядком выстроились кушеточки и вдобавок несколько стульев. Из столовой доносился приглушенный разговор. Дворецкий запер входную дверь и направился в глубь дома.

— Будьте любезны следовать за мной, сэр.

Все это, конечно, смахивало на безумие. Этого никак не могло быть. Его одолели видения. Он по-прежнему стоит на кирпичной аллее, у него за спиной лесная чаща, где ухают совы, и ему мерещится тускло освещенный вестибюль, мерещится,