В безумии - Клиффорд Саймак

Он смотрел прямо на меня, бросая мне вызов, как воинственный петух. Осознав, что я смотрю на него, он поднял руку, приложил большой палец своей плоской руки к носу, а остальные растопырил и пошевелил ими в воздухе. Он «натянул мне нос»!

Не раздумывая, я побежал к нему. Я сделал лишь один шаг, как что-то ударило меня. Дальше я мало что помнил: горячее прикосновение к голове, неожиданное головокружение, ощущение падения — больше я ничего не чувствовал…

15

Мне показалось, что я бесконечно долго карабкался по какой-то заброшенной земле в кромешной тьме. Мои глаза были закрыты, и я не знал, существовала ли тьма на самом деле. Я чувствовал эту тьму черепом. Потом я решил, что это глупость, и если я открою глаза, то увижу послеполуденное солнце. Но я не открывал их. По какой-то причине я знал, что должен держать их закрытыми, будто то, что меня окружало, не позволено видеть никому из смертных. У меня не было никаких оснований думать так. Может, самое ужасное заключалось в том, что я не мог найти никакого подтверждения тому, что я ползу через пустоту — не просто через пустоту, а через такое место, где совсем недавно царила жизнь, а теперь все опустело. Все это было чистейшей фантазией.

Я продолжал медленно и болезненно выбираться куда-то, не зная, куда и зачем я карабкаюсь. И мне показалось, что, делая это, я вполне удовлетворен — не потому, что мне хотелось карабкаться, а потому что оставаться на месте было невозможно. Я не знал, кто я, кем был раньше, как оказался здесь. Не знал, когда я начал карабкаться, мне казалось, что я всегда поднимался во тьме по бесконечному склону.

Но вот наконец я начал ощущать траву и землю под ногами, ладонями; боль от камня под коленом, прохладное прикосновение ветра к лицу; услышал звук — шум ветра, шелестящего листвой где-то над моей головой. Я подумал, что этот темный мир снова ожил. Я перестал ползти и прижался к земле, чувствуя, как она отдает мне тепло летнего дня. Теперь я слышал не только шелест ветра, но и топот ног, отдаленные голоса.

Я открыл глаза. Было темно, но не так, как я себе представлял. Совсем рядом со мной находилась небольшая рощица, а за ней, на фоне звездного неба, виднелась наклонившаяся пушка с одним колесом и стволом, задранным вверх.

Увидев ее, я вспомнил Геттисберг и понял, что никуда не полз. Я был на том же месте, что и в полдень, когда вскочил на ноги при виде показывающего мне нос Судьи. Все это ползание — лихорадочный бред.

Я поднес руку к голове и нащупал большую рану. Моя рука сразу стала липкой. Я поднялся на колени и постоял так немного, борясь с головокружением. Голова у меня болела, но рассуждал я ясно. Силы постепенно возвращались ко мне. Видимо, осколок лишь скользнул по черепу, разорвав кожу и выдрав клок волос.

Я понял, что Судья едва не добился своей цели, и лишь ничтожная часть дюйма спасла меня. Неужели вся эта битва была разыграна только для меня? Или она периодически повторяется, пока люди моего мира интересуются событиями Геттисберга?

Я встал на ноги и держался на них довольно прочно, хотя и ощущал какое-то странное беспокойство. Подумав немного, я понял, что это просто голод. Последний раз я ел накануне, когда мы с Кэти остановились позавтракать на Пенсильванской дороге. Конечно, «накануне» — это только для меня. Я не знал, как течет время в этом мире. Я вспомнил, что канонада началась почти на два часа раньше, чем ей было положено, хотя у историков не существовало единого мнения на этот счет. Но во всяком случае, это не имеет никакого значения в данной ситуации. В этом искаженном мире занавес может подняться в любой момент, когда захочет режиссер.

Я пошел по холму и, не пройдя и трех шагов, споткнулся и упал, вытянув руки, чтобы не удариться лицом. Руки испачкались в земле, но это было не самое худшее: я ужаснулся, когда понял, обо что споткнулся. Я увидел вокруг себя множество тел, лежавших неводвижно там, где столкнулись шеренги сражавшихся. А теперь все мирно лежали во тьме, и ветер слегка шевелил их мундиры, чтобы напомнить, что совсем недавно они были живыми людьми.

«Люди, — подумал я, — нет, не люди. О них нечего горевать. Лучше лишний раз вспомнить тех, кто погиб действительно, а не в этом глупом шоу…»

Существует другая форма жизни, утверждал мой старый друг. Это новый, более высокий тип эволюционного процесса. Сила мысли, может быть. Субстанция абстрактной мысли приобретает возможность жить и умирать (или делать вид, что умирает), а затем снова становится силой, рожденной мыслью, принимает форму и снова оживает в ней.

Это нелогично, сказал я себе, но тут все нелогично. Огонь был не нужен, пока неизвестный человек не приручил его. Колесо было бессмыслицей, пока кто-то не выдумал его. Атомы был нереальными, пока пытливые умы не придумали их и не доказали их существование, хотя я и не понимаю их сущности. Атомная энергия была бессмысленна, пока в Чикагском университете не зажегся этот странный огонь, а позже, в пустынном мире, не поднялся гигантский яростный гриб.

Если эволюция в своем развитии стремится создать такую форму жизни, которая полностью овладела бы всем окружающим ее, то здесь, в этой гибкой, податливой жизни, ей, по-видимому, удалось достичь своей высшей цели. Ибо эта жизнь могла принимать любую форму, автоматически приспосабливаться к любому окружению, приноравливаться к любой экологии.

Но в чем смысл этого, спрашивал я себя, лежа на поле у Геттисберга среди мертвецов. Хотя, может, слишком рано отыскивать цель. Если бы какое-нибудь разумное существо могло бы наблюдать хищников, населявших Африку два миллиона лет назад, вряд ли оно стало бы пытаться предугадать их будущее.

Я снова поднялся и пошел вверх по склону. Пройдя мимо деревьев и пушек, я увидел, что здесь много разбитых пушек, наконец достиг вершины и смог заглянуть на противоположный склон.

Я увидел, что представление продолжается. Внизу виднелись лагерные костры, откуда-то доносился звон упряжки и шум телег. Может, это передвигалась артиллерия. Где-то закричал мул. Над всем этим висел великолепный полог летних звезд, и в этом заключалась ошибка сценариста: я помнил, что после битвы пошел сильный дождь и многие раненые, не имевшие сил двигаться, утонули в потоках воды. Это была так называемая «артиллеристская погода».

Так часто за сражением следовали бури, что многие поверили в то, что сильная артиллеристская стрельба вызывает дождь.

Вблизи весь склон был усеян темными фигурами мертвых людей и лошадей. Казалось, что среди них не было раненых: не было стонов, криков о помощи, которые можно услышать после каждой битвы. Конечно, сказал я себе, всех раненых не могли отыскать и унести. А были ли тут вообще раненые? Может, отредактированный сценарий битвы исключает такую возможность?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});