Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

была светлой и просторной.

Забот и сомнений резко прибавилось. Что делать с квартирой? Она слишком хороша, чтобы отказываться: дом эпохи Ренессанса, последний этаж, а значит никто не будет ходить над потолком… Вдобавок, совсем рядом замечательный старый рынок на пьяцца Фарнезе, где можно покупать свежие овощи и фрукты. Но кухня! В дневнике Тарковский поступает с ней также, как с другими помещениями, претендующими на звание дома — теперь становится понятно, отчего в «Мартирологе» так много планов по перестройке и выкладок о ремонте — он начинает обживать квартиру словами[597]: «Если её брать, надо многое сделать: выбросить вон из кухни всё лишнее, Андрюше в спальню поставить стол с лампой для занятий и кресло. Мне в спальню тоже. В гостиную — стол, разнимающийся на две части. Стулья к нему или лавки. Зелень, вьющуюся в кадках. Дрова для камина. Бюро для работы. Три больших настольных лампы, две из них зеленых, одну желтоватую. Абажуры в кухню. И в антресоль. Постельное бельё с запасом. Столовое бельё (скатерти, салфетки). Посуда кухонная. Посуда столовая (сервиз и для завтраков). Тенты на террасу. Кресла (шезлонги на террасу). Посуда для цветов (белые и прозрачные) стеклянные». Удивительная домовитость и количество деталей.

Тарковский собирался сделать жене сюрприз, обустроив дом к её приезду, но всё-таки, как быть с кухней? Сам он не мог принять решение, а звонить и советоваться значило бы испортить дело. Тем не менее режиссёр был готов на это пойти, но — вновь удивительное совпадение — всякий раз, когда он набирал номер телефона, чтобы «проговориться», трубку никто не брал. Ни разу!

Размышления об этой квартире заняли больше двух месяцев. 28 июля Тарковский напишет, что теперь она ему нравится куда меньше, что жилище совсем не подойдёт, если Лариса приедет с Андрюшей, а ведь он «уверен», что они приедут вместе… 30 июля режиссёр всё же попросит хозяина придержать помещение, что противоречит всему, включая его уверенность. А 7 августа он, наконец, получит ключи.

Но вернёмся к 21 мая, когда Тарковский, вдобавок, встречался с Лейлой Александер-Гарретт и британским «издателем» Джоном Александером[598]. Последнему он предложил несколько книжных проектов, включая текст о кино, сценарии, художественные произведения и «историю о разрушенных воспоминаниях». А ведь что представляют собой любые останки старого палаццо, аббатства или другого памятника архитектуры, как не такую историю? Если бы режиссёр написал упомянутую книгу, она имела бы большое значение для понимания образов «Ностальгии».

Эти трое встретились в центре Рима и Тарковский, на правах гостеприимного «местного» — неужели он уже ощущал себя так? — повёл «гостей» осматривать Пантеон, как одну из своих любимых достопримечательностей Вечного города. Заметим, что это Андрей называл Джона издателем. На деле же Александер был писателем и сотрудником шведского представительства австралийского издательского дома «Allen & Unwin». У него банально не было полномочий, чтобы принять предложения режиссёра. В итоге перечисленные проекты остались невоплощёнными.

22 мая Тарковский с Моццато и Гуэррой ездили в Неаполь, чтобы встретиться с Роберто Де Симоне — живой легендой сцены, композитором, музыковедом и режиссёром музыкального театра. Тонино предложил Андрею привлечь его к работе над эпизодом с «Мадонной дель Парто», и эта затея очень заинтересовала Роберто. Он обещал подготовить музыку, а также предоставить актрис массовки для шествия, поскольку в то время возглавлял королевский оперный театр Сан-Карло — тот самый, в котором Тарковскому довелось побывать на торжественном приёме 30 сентября 1972 года. Де Симоне легко мог командировать на съёмки актрис из вторых составов.

Массовка, безусловно, была нужна, а вот что касается музыки… На тот момент режиссёр ещё не озвучил, а может даже не принял решения отказаться от неё. В «Ностальгии» и «Жертвоприношении» она используется крайне аскетично и не столько как средство формирования атмосферы, сколько в качестве «естественного» элемента художественной реальности. Иными словами, музыка начинает звучать, когда кто-то ставит пластинку, включает магнитофон или телевизор.

Сам Де Симоне Тарковскому резко не понравился. Не пришёлся по сердцу и его дом — неряшливый, мрачный, грязный, наполненный вторичными произведениями искусства. Сработаться всё равно бы не вышло. Впрочем, впечатления от квартиры и её хозяина полностью соответствовали впечатлению от города. Как и прежде, Неаполь вызывал у режиссёра отторжение: «Грязь страшная. Ощущение анархии, то есть свободы на грани анархии. Жить в этом городе я не смог бы никогда. Чувство опасности, тревоги угнетает и возбуждает. Есть что-то от старой Одессы, но нет ни благостности, ни размеренности. Стихия. Под городом катакомбы от старых разработок туфа, из которого строился город. Туда сваливают весь мусор. И там царят крысы. Миллионы крыс. Город крыс и проституток. „Zoccola“ по-неаполитански[599] — и крыса, и проститутка».

Подобную оценку «столицы юга Италии» автор этих строк оспаривать бы не стал, но обращает на себя внимание радикальная смена тональности записей. За плохую организацию поездки досталось Норману. Много переживаний из-за Ларисы. 25 мая Тарковский отметил, что у него болят дёсны, а полоскания и антибиотики не помогают, нужно удалять зуб. В свете стратегии голодания, которой он придерживался в то время по совету Анжелы, это вполне могла бы быть цинга. Забегая вперёд, скажем, что 17 июня режиссёр будет жаловаться в целом на скверное самочувствие без еды. «Вы, русские, любите страдать», — сказал как-то ему Дино Гуэрра, когда узнал, что самым вкусным местом кролика Тарковский считает ножку, а не белое мясо грудки. Конечно, это шутка, стереотип, но ведь стереотипы возникают не на пустом месте.

1 июня Андрей писал, что Моццато вообще ни в чём не помогает. Интересно чем же ещё Норман, предложивший режиссёру свой дом и сопровождавший его теперь всегда и везде, должен был ещё ему помочь?

Из Москвы приходили всё более дурные вести, денег у Ларисы не осталось совсем. Наиболее разумным было отправить ей что-то дорогостоящее, вроде видеосистемы, но кто же согласится такое везти? Просить Тонино было неудобно[600], хоть тот и всегда был рад помочь. Опять парадокс: Моццато не помогает, а готового на всё ради друга Гуэрру он не решался попросить.

Роль Ларисы Тарковской в жизни её супруга вполне может послужить (а на самом деле, уже служила) темой для отдельных работ и книг. Многие исследователи и очевидцы оценивают её влияние крайне негативно, но не нам об этом судить. Важно подчеркнуть вот что: помимо многого другого, она изолировала Андрея от достаточно существенной части жизни. С одной стороны — это масса бытовых вопросов, с другой — многие люди, в том числе и коллеги. С некоторыми допущениями