Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

VIII

Набокова, как и Федора, поражало то, что судьба несколько раз пыталась познакомить его с будущей женой, прежде чем они наконец встретились (см. об этом гл. 10). Дань благодарности, которую приносит судьбе Федор, — это и выражение набоковской благодарности за подарок судьбы — за встречу с Верой Слоним.

На самом деле, в «Даре» Набоков обращается к собственному прошлому гораздо чаше, чем в каком-либо другом произведении. Как явствует из «Других берегов», Набоков считал, что попытки памяти вглядеться в то, что предшествовало рассвету сознания, сродни попыткам исследовать темноту, наступающую после его заката: в стихах Федора, углубляющихся в воспоминания его раннего детства, слышен и голос самого Набокова. Выра, самое дорогое для Набокова место в мире, превращается, деталь за деталью, в Лешино Федора. Преклонение Набокова перед отцом передается Федору, который также боготворит своего отца, а страстное увлечение Набокова лепидоптерологией переходит и к Федору, и к Годунову-старшему.

Главная тема «Дара» — это рост литературного таланта Федора. И вновь Набоков вглядывается в зеркало своего прошлого, чтобы создать портрет Федора. Свой ранний поэтический опыт — стертые эпитеты, гипнотическая магия метрических схем Белого — он с такой скрупулезностью передал Федору, что в собственном переводе воспоминаний с английского языка на русский решил опустить главу о своих первых стихах, дабы не повторять того, что читатели русского «Дара» уже хорошо знали. Как и Сирин, Федор движется от стихов к прозе, причем стиль его зрелой прозы сохраняет необыкновенную поэтичность. Набоков передоверяет своему герою все свои горячие привязанности — к родине, к семье, к языку, литературе, бабочкам, шахматам, к любимым женщинам — и даже окружает его обстоятельствами собственной жизни, собственным эмигрантским бытом — с уроками иностранных языков, отвращением к Берлину и солнечными ваннами в Груневальде8.

Однако у Набокова не было намерения разложить перед нами серию фотографий собственной персоны в молодые годы. Оберегая свою личную жизнь, он изменяет в Федоре все, в чем его первые читатели могли бы узнать Владимира Сирина. Выпускник Кембриджа, едва говоривший по-немецки, Сирин выделялся в глазах других эмигрантов своим британским пошибом. Федор, со своей стороны, учился в Берлинском университете и отлично владеет немецким языком[148]. Отец Набокова — человек, хорошо известный в России, где он снискал уважение за свою чуть ли не рыцарскую храбрость, — был государственным деятелем; отец Федора, о чьей отваге тоже слагали легенды, — натуралист и путешественник, стоящий вне политики. Самое главное, Набоков постарался, чтобы творчество Федора как можно меньше походило на его собственное. За пятнадцать лет, предшествовавших «Дару», Сирин продемонстрировал в стихах и прозе неистощимую изобретательность рассказчика. Федор, хотя его талант, по замыслу Набокова, и бесспорен, не способен свободно фантазировать и должен питать свое воображение жизнью реальных людей: собственным детством, путешествиями отца, бедами Чернышевского, своим и Зининым счастьем.

Тот факт, что Федор предпочитает реальность литературному вымыслу, позволяет Набокову не только отделить себя от своего героя, но и выразить некоторые глубоко личные переживания. Бессмысленная гибель отца, перед которым он благоговел, была самым сильным потрясением его жизни — настолько сильным, что он не в состоянии говорить о нем прямо. Представив Годунова-старшего натуралистом и путешественником, Набоков смог не только реализовать давнюю мечту о путешествии по Средней Азии и привнести в роман элементы живописности, контрастирующие с серостью тесного берлинского быта Федора, но и передать отцу своего персонажа героическую ауру, окружавшую его собственного отца; исчезновение и вероятная гибель Годунова-старшего в раю его далекой Азии позволяет Набокову показать, как Федор в воображении пытается раскрыть тайну его смерти, вопреки всему надеясь на его возвращение.

Самое неожиданное и самое ненабоковское из всех произведений Годунова — это, разумеется, «Жизнеописание Чернышевского». Однако сама непохожесть этого образца литературного творчества Федора на все, написанное его создателем, должна нас насторожить, ибо Набоков обычно усиливает маскировку именно в тех случаях, когда хочет скрыть нечто особенно важное. Федор в своем творческом развитии делает гигантский скачок вперед, когда он отказывается от легкой добычи, которой могла бы послужить героическая жизнь его отца, полная идиллии, романтики, героических свершений, и обращается к злоключениям ни в чем на него не похожего Чернышевского. В некотором неожиданном смысле переход от райского к инфернальному у Федора отражает совершившийся в конце двадцатых годов переход самого Набокова от позитивного выражения собственных ценностей и жизненного опыта, характерного для его более ранних произведений, к испытанию своих идей через инвертирование и отрицание на примере персонажей, далеко не столь счастливых, как их создатель. Подобно своему творцу, Федор находит в себе силы бесстрашно исследовать духовную ущербность, прежде чем вновь утверждать богатство духа, которое он находит и в жизни, и за ее пределами. Это самый смелый шаг в его творчестве, и не случайно, разумеется, что Федор совершает его после того, как он встретил и полюбил Зину, — подобно этому сам Набоков переходит от лирических позитивов к драматическим негативам после того, как женится на Вере и попадает под непосредственное воздействие ее строго критического отношения к миру.

В «Даре» Набоков пользуется не только своим личным и литературным опытом, но и впечатлениями от жизни, которую он наблюдал вокруг. Ни в одном из своих произведений он не воссоздаст с такой скрупулезностью, как в «Даре», городские парки и площади, конторы и магазины, автобусы и трамваи, жизнь и нравы города. Разумеется, Берлин Федора — это странный Берлин русской эмиграции, главным образом эмигрантский литературный Берлин: вечера, литературные чтения, соперничество, рецензии, мелкие интриги в Союзе русских писателей и журналистов. Джойсу нравилось думать, что если бы Дублин разрушили, его можно было бы воссоздать по «Улиссу». Берлинская русская литературная эмиграция была уничтожена Гитлером, однако «Дар» позволяет вновь посетить этот исчезнувший мир.

Этим, однако, дело не ограничивается. Жизнь эмигранта для Федора — это постоянный источник раздражения: тесные комнатушки вместо просторного прошлого с встроенными в него планами на будущие экспедиции с отцом в далекую Азию. Там, в России, его отец мог позволить себе беспрепятственно заниматься своей наукой, но здесь, в эмиграции, то одно, то другое постоянно мешает Федору заниматься его делом. Из-за малочисленности эмигрантской читательской аудитории он не может существовать на литературные заработки и обречен попусту растрачивать время и силы на нудную поденщину, давая уроки иностранных языков. Именно в таком положении находился и сам Набоков в возрасте Федора, но для обоих писателей все непосредственные раздражители остро воспринимаемого ими мира как раз и порождают тему полноты и триумфа бытия, пронизывающую «Дар», лучшее из написанных ими до сих пор произведений: вглядываясь в негативные стороны окружающего их мира, они подвергают свои собственные ценности самой тщательной проверке и находят основу, позволяющую им принять этот мир и воздать ему хвалу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});