Стая (СИ) - Оксана Сергеева

— Все правильно, — спокойно сказал он. — Любовь должна быть гордой. А у гордых людей она должна быть гордой особенно, — проговаривал слова четко. — Днем делай, что хочешь. Беснуйся, огрызайся, ругайся со мной. Но только не ночью, не в постели. — Пытался поцеловать, но она снова отворачивалась. Боялась ответить, проявить свои чувства. Хотя любовь ее, скомканная, смятая, как лист бумаги, зашевелилась уже, взбудоражилась от его появления. Тело теперь хоть во что угодно укутывай, душа уже разделась.

Уперлась ему в грудь ладонями.

— Уйди, Денис! Не насилуй мне душу!

Он отпустил ее и сел на кровати. Вдавил кулаки в матрас, словно собирался пружинисто оттолкнуться. Почему-то сразу встревожила эта перемена в его настроении: собранность во взгляде и едва уловимое напряжение мышц.

— Днем будешь истерить, — не резко он говорил, не грубо, но таким тоном, каким обычно отдают инструкции. — Прямо завтра с утра и начнешь. И да, можно без кофе. Это тоже серьезный удар по моему самолюбию. Пережила же, что я с Верой спал. И это переживешь. Переживем.

Юльку от злости аж подкинуло на месте.

— Ты совсем ненормальный?! — вскинулась она. — Зачем ты сейчас об этом говоришь? Зачем напоминаешь?

— Если чтобы зажечь тебя, мне нужно будет изменить, значит я буду тебе изменять!

Юля ударила его по щеке раньше, чем смогла себя остановить. Хлестнула и тут же замерла, словно сама удивилась, что сделала это.

— Как… как у тебя… — еле выговорить смогла, горло словно тисками сдавило, — …только язык поворачивается…

И получилось же. Загорелось что-то у нее в груди. Зажглось так, что лицо краской залилось и ладони вспотели. Откуда-то из подсознания всплыли красочные картинки — внутри все забурлило от ревностной злости, или от злой ревности, и этого неуверенно-скользящего шлепка по щеке оказалось ничтожно мало, чтобы выразить все свои чувства. С полным осознанием и со вкусом залепила ему вторую пощечину.

— Хорош уже! — поймал ее за запястье и крепко сжал.

Она прикрыла глаза, но Денис заметил, сколько боли скрылось под дрожащими веками. И как предательски заблестели глаза, занемели губы, затвердели щеки.

— Зачем… — еле шевеля губами, прошептала она с закрытыми глазами. — Зачем ты сделал это? Позволил мне ударить тебя… Зачем ты сделал так, чтобы я тебя ударила? — До сих пор не могла поверить в то, что совершила, но ладонь огнем горела, подтверждая содеянное яркими ощущениями. Наконец посмотрела Шаурину в лицо покрасневшими от не пролитых слез глазами: — Или ты думаешь, что будешь управлять мной, как своими людьми?.. У меня на таких, как ты, стойкий иммунитет, — кстати пришлись Славкины слова.

Дернула рукой, чтобы освободиться от захвата, Денис не стал удерживать — отпустил мягко. Юля отползла от него и выпрямившись села напротив него. Практически в той же позе, что и он, только руки сложила на бедрах, стянув плотнее полы халата. Долго молчала. Напряженно. Увела взгляд в сторону, остановив его в какой-то невидимой точке в пространстве. Пыталась сглотнуть ком и не дать политься слезам. Не высказанные слова душили больше, чем боль, обида и все другие смутные тревожные чувства. Горло перекрывали и дыхание, движения сковывали. Уродовали ее существо. Чувствовала, что если не скажет, до нервного срыва докатится, до разрыва сердца дойдет. Ни день, ни два копила, ни сутки с его приезда. Два года копила. Два года думала, что скажет ему, когда он вернется. Бесконечные монологи сочиняла. Какого только цвета они не были, какого окраса. С чего только не начинались. С безумного «Люблю, не могу жить без тебя» и отчаянного «Ненавижу, исчезни из моей жизни». А теперь, когда смотрела на него и молчала, на кусочки разрывалась. Денис молчал тоже.

— Ладно, Шаурин, прав ты — каждому слову свое место и время, а я не привыкла прятаться и убегать. Ладно… — сделала дрожащий вдох, взглянула ему в глаза, а потом начала бесцветным голосом. Без тех иссушающих душу эмоций. Но так решительно и звеняще, что слова, казалось, дрожали в воздухе, бились о стены. И не только о стены комнаты, но и о стенки его разума, прямо в мозг впивались. Таким тоном она говорила. Словно заученный монолог выкладывала. — Я тебе устрою ад. Так что со светлым будущим ты немного подожди. Мне теперь нужно подумать. Я за тобой не успеваю. Ты все знаешь, ты все решил. А я даже не знала, что ты приезжаешь. У меня не было времени подготовиться. У меня внутри полный хаос, разброд и раздрай. Хочу-не-хочу-люблю-ненавижу, — замолчала, переводя дыхание.

Денис не хотел ее перебивать, но пауза затянулась, словно от него ждали ответа.

— Никто не знал, — сказал он, и Юля удивилась, как погустел его голос. — Ради моей безопасности никто не должен был об этом знать.

— Вуич?

— Конкретно я сообщил ему за пять минут до вылета. А так он был ориентирован просто на ближайшие дни.

Кажется, такой ответ ее удовлетворил. Она сделала еле заметное движение головой и снова вдохнула перед тем как заговорить.

— Я тебя простила. Уже давно. Отца и тебя простила, но от этого мне не становится лучше и легче, мне еще больнее. Еще хуже, — говорила с такой интонацией, как будто читала чужое письмо. Читала о каких-то чужих чувствах, не своих. — Смахивает на слабость и малодушие, потому что таким образом я даю тебе зеленый свет на еще какую-нибудь гадость. Вдруг возникнет еще какое-нибудь… обстоятельство. Хотя тебе говорю по-другому, что не прощу, но мне нужно за что-то держаться. Больше не за что, — кивнула. Непонятно кому, может, себе. Может, ему, будто убедившись, что смысл ее слов дошел до него и понял он их правильно. — Мне пережить все надо, переболеть твое возвращение, перемолоть все в себе и отпустить. Но пока я не могу. Пока внутри все колом. Комом. — Сама не заметила, как руки сползли с колен и вцепились в простыню, словно та помогала удержать равновесие и не упасть, словно давала какие-то неведомые силы. — А ты не насилуй мне душу. Я не боюсь говорить тебе такие вещи, мне не страшно все испортить таким отношением. Потому что так, как люблю я, тебя не будет любить никто и никогда в жизни. У них просто не хватит на тебя сил, Шаурин. А я с тобой справлялась будучи еще безмозглой малолеткой. Думаешь, сейчас не смогу? — сползла взглядом на его губы. — Поэтому ты всегда будешь возвращаться ко мне. Всегда. Вернулся сейчас и всегда будешь. Потому что ты только мой, Шаурин. Уже давно. Но я никогда тебе не скажу, спала я со Славой или нет. Никогда. И у тебя ничего не буду спрашивать. А если спрошу, ты мне не отвечай. Или ты думаешь, что один такой умный — взял паузу в отношениях, чтобы не рвать себе душу? — Вот тут он ждал от нее усмешки, но ее не последовало. Зато тон ее голоса заметно повысился и приобрел яркость. — Это я ее тебе дала. Я! Да, я люблю такие условности, мне нужен такой самообман. Потому что я не хочу убиваться от ревности и думать, что ты мне изменяешь. Мне легче вычеркнуть из жизни эти два года и ничего не спрашивать. Потому что меня это не касается! Потому что меня эти два года у тебя не было! И как я тебя целую ночью… или ласкаю, ты утром мне не припоминай. Это скорее я тебя затрахаю до смерти, потому что ты должен мне два года! Ровно семьсот семь дней. Два Новых Года, два дня рождения, два Восьмых Марта. — Вот тут она набрала полные легкие воздуха. — И если ты еще раз посмеешь хоть слово сказать про ту блядь… я не знаю, что я с тобой сделаю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});