Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

В 1966 году генерал де Голль видел более далекую перспективу, чем объединенная и стряхнувшая с себя господство Соединенных Штатов Западная Европа. Освобождение Европы произойдет не иначе, считал он, как благодаря согласию двух ее частей: «Впрочем, даже если экономическое объединение Шести будет однажды дополнено их политическим согласием, ничего значительного и прочного в европейских делах еще не будет достигнуто, до тех пор пока народы Запада и Востока Европы не договорятся между собой. В частности, невозможно представить иного пути для решения столь серьезной проблемы, как судьба Германии». Немного дальше он добавлял: «Известно, как быстры и масштабны достигнутые успехи, известно, какие поистине широкие и плодотворные перспективы открываются благодаря экономическим, культурным и научно-техническим соглашениям, заключенным этими двумя странами (Францией и Советским Союзом)…»

После неудачи франко-германского договора Генерал не раз возвращался к германским проблемам, например, на пресс-конференции 4 февраля 1965 года: «Для Франции все сводится сегодня к трем тесно взаимосвязанным вопросам. Сделать так, чтобы Германия стала отныне надежным фактором прогресса и мира. При этом условии помочь ее воссоединению. Выбрать путь и рамки, которые позволят достичь этого». Напомнив этапы, пройденные после победы над Третьим рейхом, Генерал резюмировал свой анализ: «Очевидно, что подобную неопределенность в таком регионе мира и в такую эпоху нельзя считать окончательной. О, конечно, можно вообразить, что еще долго все будет идти так, как сейчас, и всеобщий пожар не вспыхнет завтра, как не вспыхнул он вчера, ибо взаимное атомное устрашение успешно предотвращает худшее. Однако ясно, что истинный мир, а тем паче плодотворные отношения между Востоком и Западом не установятся, пока продолжают существовать германские аномалии, которые вызывают беспокойство и сопутствующие им испытания… То, что необходимо совершить, будет совершено однажды только благодаря согласию и совместным действиями народов, которые всегда были, есть и будут кровно заинтересованы в судьбе германского соседа, короче — европейских народов. Они должны сначала вместе рассмотреть, затем вместе урегулировать и, наконец, общими усилиями обеспечить решение вопроса, который по сути своей является вопросом их континента, — только такой путь может возродить, только такие узы могут сохранить в Европе состояние равновесия, мира и сотрудничества на всем пространстве, которым ее одарила природа».

Представлял ли себе генерал де Голль близким или далеким этот европейский мир? Он перечислял множество условий, необходимых для объединения Германии с согласия всех ее соседей. Среди условий он упоминал следующие: «Речь идет о том, чтобы Россия развивалась таким образом, чтобы она видела свое будущее уже не в тоталитарном принуждении у себя дома и в других странах, а в прогрессе, осуществляемом сообща свободными людьми и свободными народами. Речь идет о том, чтобы нации, которых она сделала своими сателлитами, могли играть свою собственную роль в обновленной Европе…» Равновесие или согласие от Атлантики до Урала требовало, по словам Генерала, преобразования советского строя. Верил ли он в это преобразование, и в какие сроки? В этих двух пунктах «тайна Генерала» — выражение, которое я не раз употреблял, — осталась неразгаданной.

Эту политику в целом, политику двусмысленную и бьющую на эффект, я не одобрял никогда. (К тому же, когда я состоял в РПФ, Генерал высказывал по германской проблеме взгляды, казавшиеся мне одновременно анахроничными и нереалистическими.) Генерал ставил обычно две великие державы на одну доску, хотя в одной и той же речи, даже в одной фразе мог напомнить о советском тоталитаризме и об американской дружбе. Он, очевидно, видел свою цель в разрушении блоков и сближении двух частей Европы, как если бы американская гегемония не отличалась по своей природе от советского империализма; тем самым он внушил стране ложный образ мира, разжег подспудный антиамериканизм французского народа и заставил его забыть, что в военном отношении Советский Союз, обосновавшийся в центре Европы, представляет для нашей независимости единственную подлинную угрозу. Представление об умиротворенной Европе от Атлантики до Урала относилось к области грез или долгосрочных целей, без малейшего шанса осуществиться в близком будущем; оно питало ложную и опасную идею — категорическое противопоставление «европейцев» и «атлантистов». Уничижительное значение слова «атлантист» идет от генерала де Голля.

Меры, в результате которых Франция постепенно вышла из объединенного командования НАТО и заявила о своей независимости, я комментировал, не вкладывая в это страсти, но и без снисходительности. Окончательный разрыв с объединенным командованием обозначил завершение политики, объявленной вскоре по приходе генерала де Голля к власти и сразу же вылившейся в символические действия: прежде всего из ведения объединенного командования НАТО был изъят средиземноморский флот, затем атлантический; стратегические ядерные силы были, так сказать, по определению, немедленно подчинены исключительно французскому правительству. Требование удаления натовских, или американских, баз и их ликвидация стали логической кульминацией изначально намеченной и постепенно осуществляемой политики.

Стоит напомнить обстоятельство, на которое зачастую не обращало внимания общественное мнение. До возвращения Генерала к власти французские войска в мирное время находились в ведении французского командования, даже когда передавались в распоряжение НАТО. Эта передача в распоряжение — как было принято тогда говорить — в действительности могла иметь место только в случае конфликта. Французскому правительству не составило никакого труда перебросить дивизии с континента в Северную Африку, когда его вынудила к этому алжирская война. Однако уход из НАТО приобретал немедленное и громкое звучание, при том что в военном отношении перемен было меньше, чем полагали наблюдатели.

Генерал и близкие ему люди приводили многочисленные аргументы: не подобает доверять иностранному военачальнику руководство военными операциями, подразумевающими участие французских войск; генерал Эйзенхауэр в 1944 году с легким сердцем собирался оставить Страсбург, не думая о политических последствиях даже кратковременного возвращения нацистов в город. Катастрофа была предотвращена благодаря вмешательству генерала де Голля. В более общем плане Генерал неоднократно повторял, в частности выступая в Институте высших военных исследований, что война, если, к несчастью, разразится, должна быть французской, вестись за французские интересы под руководством французских властей. Этот принцип становился тем более императивным, что риск войны возникал не столько в Европе, сколько в остальном мире: Франция не хотела быть вовлеченной в конфликт где-нибудь в Юго-Восточной Азии или на Ближнем Востоке, в войну, которая ее не касалась прямо. Наконец, последний довод: поскольку Франция обладала отныне сугубо национальными стратегическими ядерными силами, она неизбежно предусматривала собственную оборонную доктрину, которая, не будучи несовместимой с доктринами НАТО, не носила бы по отношению к ним подчиненного характера и не интегрировалась в них.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});