Обсидиановый нож - Александр Мирер

— …Не узнаю, — говорил Краснов. — Раньше такого не было. Разве новый телескоп подвесили…

— Телескоп, у маяка? — командир тоже поднялся и стал смотреть на экран. — Реестр запрашивал, Марсель? Запроси…

Жермен сказал „Есть“, и сверху донесся писк позывных — Албакай соединился с центральной диспетчерской Межплатранса.

— В самом деле, чиф, мало ли здесь понавешали за два месяца, — примирительно сказал Краснов. — Телескоп, конечно…

— Вот и запросим, — сказал Уим. — Итак, куратор? — Вызываем четверых пассажиров?

— Пятерых. Всех, кто был вне кают. Но я, повторяю, остаюсь при своем мнении. Ладно. Выделяйте помещение, начнем, — сказал Хайдаров.

В конце концов, так будут волки сыты и овцы целы, подумал он. Директор получит повод для нажима на Межплатранс, экипаж найдет предателя, а я…

Я буду козлом отпущения. Экие у тебя зоологические сравнения, Николай, тебе зоопсихологией бы заняться, подумал он и пошел за Уимом.

Командир провел его через кают-компанию в свою каюту. Только в ней можно было разместиться вдвоем. Уим откатил дверь, взглянул на Хайдарова внимательными, несколько воспаленными глазами, и ушел.

Хайдаров прошелся по пустой кают-компании. Он был недоволен собой, и как всегда в таком состоянии, его захлестывала тревога, которая — врачу, исцелися сам, — мешала ему, как всякому астеничному обывателю. Причины и следствия, тревога направила его мысли к Инге, ласковой, веселой, ласково-ненадежной, к которой он слишком привязался.

Он передернул плечами, вздохнул, постоял над местом, где нашли Шерну и решительно двинулся в каюту. В тесноте его голос прозвучал глухо.

— Оккам! Николай. Пригласи в каюту номер три семнадцать пассажира тринадцать.

— Николай, я Оккам. Пассажир тринадцать, Константин Савельев, подтверди.

— Подтверждаю, конец.

Он присел на командирскую койку. Над его головой, почти касаясь затылка, висел распяленный под потолком скафандр, такой же, как пассажирский, только с оранжевым диском на груди. Скафандр был вмонтирован в аварийный колпак, опускающийся на койку при разгерметизации каюты. Все вместе выглядело гробом, перевернутым и подвешенным к потолку. Впечатление портили лишь весело растопыренные рукава скафандра. Обычно к этой штуке привыкают и перестают ее замечать — вроде бы перестают — но первый симптом неблагополучия у пассажиров всегда одинаков: попытка снять скафандр с аварийного колпака и убрать подальше. Хайдаров брезгливо посмотрел на „гроб“, пожал плечами. Совет кураторов безуспешно добивался, чтобы инженеры затянули скафандр шторками, избавив пассажиров от отрицательных эмоций. Инженеры резонна возражали, что каждая лишняя деталь в системе безопасности недопустима. Что будет, если шторка вовремя не откроется?..

Каюта командира была чуть шире остальных — за счет переборки, отодвинутой на двадцать-тридцать сантиметров в кают-компанию. В широкую часть каюты конструкторам удалось втиснуть кресло, а изголовье койки отгородить от двери шкафчиком. В йогах, на броневой стене, помещались репитеры основных ходовых приборов. Каюта была безукоризненно чистой, словно бы покрытой тончайшим слоем лака, только клавиш диктофонного бортжурнала выглядел потертым. Тонко, торопливо посвистывал динамик радиомаяка.

— …Приветствую вас, куратор!

Пассажир номер тринадцать, Константин Савельев, главный врач-диетолог Марса. Хайдаров почувствовал, что его лицо само собой расплывается в улыбку — диетолог оказался живым воплощением своей профессии. Он был румян, белорозов, щеки его походили на пончики, а пухлые губы складывались в трубочку, словно он снимал пробу со сладкого блюда. Кивая и улыбаясь, он уютно устроился в кресле и приготовился слушать. Ну и хитрый мужичок! Можно подумать, что в корабле постоянно возникают кураторы со значками члена Совета, и Савельев уже попривык с ними толковать о том, о сем, а когда не о чем говорить, то и помалкивать… Да, диетолог никак не мог быть „субъектом X“, зато наверняка был сплетником. Уютным таким, всеми любимым: „А вы слышали, коллега? На борту гость, представьте себе!“ Напрасно я его вызвал, думал Хайдаров, приятно улыбаясь. Ну и пончик. Он сказал:

— На борту „Мадагаскара“ происшествие — метеорная атака. Об этом вы осведомлены. Имело место нарушение пассажирской инструкции…

— Ай-ай-ай! — пропел Савельев. — Какое безобразие!

И на Хайдарова пахнуло ванилью. И тут же выяснилось, что Савельев, будучи врачом — космическим врачом! — с многолетним стажем, безукоризненно соблюдает требования инструкции. Он привык следить за своим здоровьем, и посему регулярно производит небольшой моцион в башмаках-утяжелителях, очень советую, коллега, знаете ли, влияние ослабленной гравитации на организм до сих пор не раскрыто полностью. Да-э-э… Тридцать кругов по коридору — неутомительно и достаточно. Да-э-э… Итак он делал двадцать третий круг, и прозвучал тревожный сигнал, по которому следовало лечь в амортизаторы, что он и выполнил неукоснительно… Да, к сожалению, атака застала его еще в коридоре, он открывал дверь своей каюты… Что? В коридоре никого не было, ни-ко-го. Вот выйдя на прогулку, он встретил доктора Шерну — конечно, куратор знает его — известный, известный человек, главный космокуратор станции Марс-2… Приятнейший человек! Последнее время — несколько замкнутый. Всегда в одиночестве. Они обменялись парой слов, и доктор Шерна удалился. Кажется, он спешил. Когда это было? Д-э-э, минут за десять до метеорной атаки…

Когда Савельев покинул каюту, он знал не больше, чем до разговора с Хайдаровым, но его бледно-голубые глазки сияли огнем бескорыстного любопытства. Вентиляторы боролись с запахом сдобы повышенной калорийности. Хайдаров вызвал следующего — Марту Стоник. Вот и верь свидетельским показаниям — Шерна оказался „несколько замкнутым“…

Марта Стоник вошла с надменно вздернутой головой. Поздоровалась, швырнув два пальца к козырьку каски — ладонью наружу. Комбинезон сидел на ней, как влитой. Он был склеен из какого-то особенного материала, мягкого и уютного на вид. Экая малютка, подумал Хайдаров, сантиметров… сто шестьдесят. Возраст определить трудно — не меньше двадцати пяти, не больше сорока. Губы юношеские, руки — детские, с глазами что-то неясно. Глаза, скользнув по Хайдарову, уперлись в оранжевую стенку шкафчика с личным оружием командира и в них мелькало. Что-то с ней нехорошо, подумал Хайдаров и напомнил себе, что здесь он следователь, и надо отодвинуть сострадательность и добропомощность… „Да что с тобою сегодня, — сказал он себе, — ты куратор, и оставайся им. С ней что-то происходит скверное. Какое интересное лицо — не греческое, как можно бы ожидать по фамилии, скорее египетское, коптское. Оно было бы красивым, если бы не мрачность — обрати внимание, не сиюминутная мрачность, а постоянная, характерологическая… Да что она там увидела, на этом шкафчике?“

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});