О, Путник! - Александр Арбеков

— Сир, я нашла книгу какого-то Франка! — раздался возбуждённый голос ГРАФИНИ откуда-то из под потолка. — Боже, как он точно, ёмко, умно и проникновенно пишет! Кто он такой?

— Как его зовут? Ну, каковы его инициалы? — раздражённо и невесело отозвался я. — Их столько было, этих Франков…

— Франк С. Л., Сир!

— Кажется, — это какой-то религиозный русский философ. Ну и что же он такого умного и проникновенного написал?

— Сир, а что такое — «русский философ»? Кто это такой? — спросил ПОЭТ из другого конца зала.

— Это обычный философ, но не совсем в своём уме. Примерно так, — усмехнувшись, ответил я. — ГРАФИНЯ, и, всё-таки, что же вас заинтересовало в творчестве этого Франка С. Л.?!

— Он пишет о некоем Гёте. А кто такой Гёте, Сир?!

— Великий немецкий поэт, философ, учёный. А он здесь причём? — недоумённо спросил я.

— Сир, а что такое «немецкий поэт»? Кто это такой!? Что он написал!? — снова раздался вопрошающий голос ПОЭТА.

— Немецкий поэт — это почти то же, что и русский поэт, но излагает свои мысли он намного тяжелее, суше, заумнее и нуднее, понятно?! — крикнул я, начиная нервничать. — Если вы прочтёте главный труд Гёте «Фауста» внимательно, вдумчиво и до конца, делая соответствующие пометки на краях страниц, то можете смело считать себя очень терпеливым и вдумчивым человеком, а так же истинным интеллектуалом и героем. А вообще, Гёте был очень противоречивой натурой. В разные периоды своей долгой жизни он был то глубоким романтиком и меланхоликом, то бунтарём и скептиком, то гулякой, бабником, выдумщиком, придворным устроителем балов, маскарадов и пикников. Одно время он занимал пост государственного министра, долгие годы провёл, изучая различные науки. Потом, наконец, утихомирился, оставил в прошлом эмоциональность и бунтарство, его идеалом стали сдержанность, самоконтроль, уравновешенность и гармония. Я думаю, что этот удел рано или поздно уготован многим из нас.

Я подошёл к ГРАФИНЕ, которая бесстрашно сидела на самом верху библиотечной лестницы, беззаботно болтая над зияющей внизу пустотой своей прелестной, маленькой и босой ножкой.

— Можно, я поцелую ваши соблазнительные пальчики на ногах, моя прелесть? И пяточку? А потом всё остальное?

— Нет, нельзя! — строго ответила ГРАФИНЯ.

— Почему же?

— Не то место, Сир! И не то время, и не то настроение!

— Ладно… Ну, так что же вы там вычитали, сударыня? — попытался я заглянуть ей под платье.

— Вот, послушайте, Сир! — девушка положила на колени книгу, подпёрла кулачком щёку и прочитала. «Гёте, прозванный «баловнем судьбы», проживший исключительно долгую, счастливую и плодотворную жизнь, обладатель редчайшего дара — умения сочетать творческую энергию, безмерное трудолюбие и могучую самообуздывающую силу воли с жаждой и способностью испытать все жизненные наслаждения, упиться всеми радостями жизни, — этот избранник человечества под конец своей жизни признавался, что за 80 лет жизни он изведал лишь несколько дней полного счастья и удовлетворения; и он испытал на себе неизбежную трагику человеческой жизни, он поведал, что сущность жизни узнаёт лишь тот, кто в слезах ест свой хлеб и в тоске и кручине проводит бессонные мучительные ночи и что судьба утешает нас лишь одним неустанным припевом: «Терпи лишения»… Если такова жизненная мудрость счастливца человечества, то какой итог должны подвести все остальные менее удачливые и одарённые люди, со всей их немощностью, со всей тяжестью их жизненной участи, со всеми внутри раздирающими их противоречиями и затуманивающими их пути духовными слабостями? Все мы — рабы слепой судьбы, слепых её сил вне нас и в нас. А раб, как мы уже знаем и как это ясно само собой, не может иметь осмысленной жизни…».

В библиотеке было очень тихо и покойно. В плотно закрытые, мозаичные, узкие двойные окна не проникало ни единого звука. Слегка и сладко пахло слежавшейся бумагой и чуть терпкой пылью, которую никогда нельзя до конца истребить, потому что пыль — это вечная субстанция, это воспоминание о живом, воплощённое в мёртвом.

ПОЭТ напряжённо молчал где-то в отдалённом углу. ГРАФИНЯ по-прежнему качала ножкой над пустотой и задумчиво смотрела на меня.

— Да, очень близко к Буддизму, — пробормотал я и вдруг осознал, что голова моя всё больше и больше наполняется всё новыми и новыми знаниями.

Они, конечно же, до поры до времени таились в каком-то её самом укромном, тёмном и потаённом уголке, но мне вдруг на мгновение показалось, что в действительности знания существуют вне меня, и я получаю их по прихоти и велению кого-то, кто распоряжается ими во внешнем мире!

ГРАФИНЯ продолжала пристально рассматривать меня с высоты.

— Кто ты ПУТНИК? Кто ты есть? — почти пропела она, усмехнулась, захлопнула книгу, положила её на место.

— Если бы я знал, кто я есть, то уже давно всё было бы по-другому. Я не слонялся бы слепо и бессмысленно по этим чёртовым Островам, не суетился бы и не мучился, не делал бы глупостей, не совершал бы ошибок, — печально произнёс я. — Но даже без этого главного знания, — осознания самого себя, я готов в любую секунду плюнуть на всё, бросить всё и уйти чёрт знает куда, потому что я очень устал от суеты и маеты. Но есть, к счастью, или, к сожалению, одна существенная причина, которая не позволяет мне сделать это, — я усмехнулся и посмотрел на ГРАФИНЮ.

— И что это за причина, Сир? — раздался насмешливый голос ПОЭТА.

— В последнее время в нашем кругу стало модно задавать риторические вопросы. Каков вопрос, таков и ответ. А ответ мой — молчание. Догадайтесь сами.

— И всё-таки? — спросила ГРАФИНЯ. — Я сейчас далека от риторики.

— Что в этом мире может держать в узде мужчину более, чем честолюбие и любовь к женщине? Последнее чаще всего перевешивает первое.

Я подошёл к нижней полке, взял с неё книгу, прочитал вслух название:

— «Марина Цветаева. Сборник стихов». Прекрасная русская поэтесса! На какой странице открыть мне эту книгу, сударь!? — крикнул я в пространство, обращаясь к невидимому ПОЭТУ.

— Пусть будет двадцать первая!

— Почему именно так!?

— Семёрка — просто число Бога, три семёрки — число сильного Бога! — весело ответил ПОЭТ.

— «Императору — столицы, барабанщику — снега», — лениво прочитал я и поражённо осёкся.

— Великолепно, Сир! То, что надо, в самую точку! А ещё!?

Я полистал книгу и прочитал:

— «Все женщины ведут в туманы».

Наступила задумчивая, глубокая и томная тишина. Тонкие лучики солнца из окна наискось пронзали плотный, ленивый, иллюзорный сумрак библиотеки, словно плавающей в каком-то другом измерении.