Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования - Вадим Валерианович Кожинов

войны борьбу. Он к ней готов»[713].

Впрочем, Солженицын не дождался конца войны и в проходивших тогда цензуру письмах обвинил Сталина в отступлениях от ленинизма. 9 февраля 1945 года он был арестован, и в его бумагах обнаружили портрет Троцкого, которого он считал истинным ленинцем![714] Впоследствии, как мы видели, писатель признал «правоту» Сталина и даже, надо сказать, сильно преувеличил его патриотизм. Так, Сталин тогда вовсе не был чужд и той идеологии, которая выразилась в письме Александра Исаевича, отправленном им с рубежей Восточной Пруссии незадолго до его ареста:

«Мы стоим на границах 1941 года. На границах войны отечественной и войны революционной»[715] – то есть войны, которая призвана сделать Европу (или хотя бы ее часть) коммунистической…

Но к этой – уже, в сущности, послевоенной – теме мы обратимся в своем месте. Здесь же нужно решить вопрос о «старом русском знамени». Спустя тридцать лет А. И. Солженицын написал, что именно оно обеспечило победу. Однако непосредственно во время войны сознание писателя (и, конечно, многих и многих людей) было противоречивым. Нельзя сказать, что он жил только «революционной» идеологией. Так, осенью 1942 года он писал: «…уже можно сказать: сильна русская стойкость! Два лета толкал эту глыбу Гитлер руками всей Европы. Не столкнул! Не столкнет и еще два лета!» (там же, с. 25).

В этом тексте подспудно выразилось масштабное осознание войны, ибо «русская» стойкость противопоставлена «всей Европе», то есть другому континенту. И слово «русская» уместно тут не в собственно этническом смысле, а как обозначение связующего начала континента, который ныне принято называть «евразийским».

Так, одним из выдающихся героев битвы под Москвой был казах Баурджан Момыш-улы, сподвижник славнейшего генерала Ивана Васильевича Панфилова. Уже в 1943 году подвиги командира батальона Момыш-улы были воссозданы в получившей тогда широчайшую известность повести Александра Бека «Волоколамское шоссе», а впоследствии сам герой написал книгу «За нами Москва. Записки офицера» (1959).

В ней рассказывается, в частности, как в 20-х числах ноября 1941 года комиссар 73-го полка 316-й стрелковой дивизии (позднее – 8-й гвардейской имени И. В. Панфилова), входившей в 16-ю армию, П. В. Логвиненко, объясняет только что вышедшим из окружения бойцам батальона Момышулы смысл сражения за Москву:

«Не скрою от вас, хлопцы: мы считали вас погибшими. Но вы, товарищи, стоите здесь здоровехоньки. Как наши деды говорили, слава Богу…

(Аплодисменты). Нам очень туго и трудно приходится… До Москвы осталось совсем и совсем недалеко. Неужели мы, товарищи, позволим, чтобы немец, как это делали французы в 1812 году, мочился у стен древнего Кремля?!»[716].

К началу декабря батальон Момыш-улы уже находился, увы, совсем близко от Москвы – восточнее Крюково (38-й км Ленинградской ж. д.).

«…Моим адъютантом, – рассказал впоследствии Момыш-улы, – был лейтенант Петр Сулима. Этот… юноша принадлежал к тому типу украинских красавцев, что часто встречаются на Полтавщине… Сулима принес мне новую склейку крупномасштабных топографических карт. Я развернул и увидел на юго-восточных листах карты сплошную темную массу. Мне показалось – это был неровный, но четкий оттиск старинной громадной гербовой печати…

“Москва”, – прочел я слово под пятном, вздрогнул и взглянул на Сулиму. Он, бледный, упершись своими длинными сухими пальцами, молча смотрел на карту.

– Вы когда-нибудь бывали в Москве? – спросил я лейтенанта.

– Нет, не приходилось, если не считать того, что мы проезжали в эшелоне.

– Я тоже проскочил через “Москву-товарную”…

Я всмотрелся – на темном фоне бесчисленных квадратиков и крестов белой нитью проступили ломаные и кольцеообразные просветы московских улиц… В центре был обозначен Кремль.

Я взял циркуль-измеритель: расстояние от Крюкова по прямой всего лишь тридцать километров.

По привычке прежних отступательных боев я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было бы зацепиться, и этого рубежа не нашел. Я представил врага на улицах Москвы… строй гитлеровцев в парадной форме во главе с очкастым сухопарым генералом в белых перчатках и с легкой усмешкой победителя.

– Что с вами, товарищ командир?..

– Дайте мне перочинный нож, – прервал я Сулиму… Я аккуратно разрезал карту и протянул половину ее Сулиме. – Нате, сожгите. Нам больше не понадобится ориентироваться и изучать местность восточнее Крюкова…» (там же, с. 457–459). Впечатляющий жест человека Востока!

Убеждение в невозможности, немыслимости сдачи Москвы врагу определялось в данном случае не собственно «русским» сознанием: ведь перед нами – коренной казах, в детстве даже не знавший ни слова по-русски и исключительно высоко ценящий свои национальные традиции. И не «коммунистическим» сознанием – это видно из цитированного текста, да и, кстати, командир батальона Момыш-улы не был в то время членом партии.

Но Москва, которую он никогда не видел, тем не менее была для него центром того геополитического мира, в котором он в 1910 году родился, вырос и стал (с 1936 года) профессиональным военным. То, что сказано в цитированном тексте о мочившихся в 1812 году у стен Кремля французах и о немецком генерале в белых перчатках, шагающем «с легкой усмешкой победителя» по улицам Москвы, предстает как безусловное неприятие власти иного мира (более точно – иного континента) над миром (континентом), в котором русские, казахи и другие народы уже много веков – по меньшей мере со времен Монгольской империи – имели общую в тех или иных отношениях судьбу (так, монголы и русские совместно противостояли католической агрессии с Запада)[717]. Центром этого мира давно уже стала Москва, и Баурджан Момыш-улы органически не может отдать ее во власть чуждого мира… Он не рассуждает об этом, он просто не может.

Притом речь идет именно о Москве – то есть о сердце того мира, в котором живет Момыш-улы. Вдумаемся в цитированные слова: «По привычке прежних отступательных боев я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы…». Но «не нашел» его…

Общеизвестно легендарное изречение, опубликованное впервые 22 января 1942 года в газете «Красная звезда», – с сообщением, что оно прозвучало два с лишним месяца назад, 16 ноября 1941-го, у разъезда Дубосеково – в 118 км от Москвы по Ржевской железной дороге: «Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва!».

Слово всегда несет в себе больше смысла, чем в него стремились вложить, и больше, чем хотят в нем услышать. И это изречение, в сущности, подразумевает, что, если позади – не Москва, значит, есть куда отступать… И через несколько месяцев после московской победы наши войска, как известно, отступили, увы, на полтысячи и более километров – но не под Москвой, а в южной части фронта…

С другой стороны, столь же многозначительно,