Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь… - Федор Раззаков

«Они убрали портрет, пока я был днем на работе, – сказал молодой человек в голубых джинсах. – Я знал, что они это сделают».

Женщина рядом ругала иностранцев. «Иностранцы, – зашипела она на двух иностранных корреспондентов. – Мы можем справиться со своими проблемами сами».

Цветы покрывали улицу перед театром. Под портретом стояла прислоненная гитара. Текст в стихах гласил, что г. Высоцкий имел в своей популярности то, в чем ему отказывало официальное призвание. Надпись от руки на обрывке картона гласила: «Какой позор, что умирают не те».

Движение по площади, обычно являющейся оживленным перекрестком, было перекрыто. Сотни людей стали появляться на крышах, в верхних этажах домов, на афишных тумбах, чтобы бросить взгляд. Молодой человек стоял на афишной тумбе, откуда два полисмена постоянно пытались его стащить. Толпа веселилась всякий раз, как им это не удавалось. Наконец он наступил на руку полицейскому и спрыгнул, чтобы смешаться с толпой. На плакате было написано: «Наш советский образ жизни».

Как я уже упоминал, советская пресса о смерти Высоцкого практически ничего не написала. Только два советских официальных органа печати кратко упомянули на своих страницах об этом событии – «Вечерняя Москва» и «Советская культура». Зато зарубежная печать, описывая это скорбное событие, своих страниц не жалела. Вплоть до 23 августа заграница комментировала похороны советского барда. Всего же с 26 июля по 23 августа в свет вышло 42 статьи.

Один из аккредитованных в Москве французских журналистов после этих похорон писал: «По накалу, по размаху людской скорби Москва хоронила Высоцкого, как Париж хоронил Эдит Пиаф. Люди знали, что они теряли. (Только в Париже был национальный траур.) Пиаф была грешницей, а хоронили ее как святую. Она не щадила себя для людей. И они не пощадили себя в скорби по ней. То же повторилось с Высоцким. Пиаф воздали честь по ее масштабам. И если Высоцкий не пел, как Пиаф, но и она не играла на сцене, не писала стихов, как Высоцкий. Они были птицами одного полета. Всегда летели на огонь, прекрасно зная, что им не суждена судьба птицы Феникс».

В далекие сороковые случилась у маленького Володи Высоцкого встреча, о которой позднее поведал людям ее свидетель Павел Леонидов:

«На Зацепе в голодные годы была столовая. Коммерческая. В ней кормили без карточек. Там работала официантка. Огромная женщина. Чокнутая: она была страшно добрая и копила деньги по копейке, чтобы после их кому-нибудь отдать… Однажды, сам не работавший, я взял с собой в эту столовую маленького Вову. Официантку звали Евдокия, но все алкоголики Замоскворечья называли ее „Тетя Лошадь“. „Тетя Лошадь“ поглядела на Вову внимательно, погладила по вихрастой голове и сказала, причитая: „У пацана сердце без кожи. Будет не жить, а чуйствовать, и помрет быстро. И хорошо, что быстро, потому как отмучается…“

Вот и вышло, что смерть эта в июле 80-го, ставшая для миллионов людей огромной трагедией, для самого Владимира Высоцкого была избавлением от одному ему известных мук и терзаний. Одно слово – отмучился…

Часть вторая

В те июльские дни 1980 года власть сделала все от нее зависящее, чтобы смерть Владимира Высоцкого прошла незамеченной. Ничто, по ее мнению, не должно было омрачить грандиозный праздник спорта, который проходил в Москве. Тем более если это смерть «бунтаря и пьяницы» Высоцкого. Этим и объяснялось, что только несколькими строчками мелким шрифтом, напечатанными в газетах «Вечерняя Москва» и «Советская культура», были отмечены смерть и похороны Владимира Высоцкого.

Валерий Золотухин в те дни записал в своем дневнике: «Вражеское радио ежедневно делает о нем часовые передачи, звучат его песни. Говорят и о нашей с ним дружбе… У нас же даже приличного некролога, даже того, что мы редактировали у гроба, не поместили. Господи! Да куда же ты смотришь?..

Марина просила его сердце с собой во Францию… Любопытно, а вдруг вырезала и увезла? Ведь врач-то был при ней… Но и родители смотрели в оба».

Не успела остыть земля на могиле поэта, как в Театр на Таганке потянулись первые поклонники его творчества: они несли в театр те немногочисленные материалы и документы о нем, что были напечатаны в средствах массовой информации при жизни Высоцкого. Тогда и возникла идея создания при театре музея-клуба Владимира Высоцкого.

Тогда же Марина Влади написала на имя Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева письмо с просьбой отдать кооперативную квартиру на Малой Грузинской, 28, в которой последние пять лет они жили с Высоцким, его матери Нине Максимовне, а ее квартиру передать детям поэта. Эта просьба была удовлетворена.

Между тем родные поэта, оставшись наедине с его архивом, принялись за его подчистку. КГБ, державший ситуацию под своим контролем, не мог позволить, чтобы нелояльные по отношению к советскому режиму стихи такого поэта, как Владимир Высоцкий, начали бы вдруг в скором времени появляться в различных уголках страны или за рубежом.

В. Янклович по этому поводу вспоминает: «Судьба архива Высоцкого? Все началось с Любимова. Он приехал на Малую Грузинскую часов в десять утра 25 июля. Первый вопрос: как и где хоронить? Второй: Володин архив. Надо отдать должное Петровичу – через некоторое время он отозвал меня и сказал:

– Валера, я тебя очень прошу, надо сразу же заняться архивом. Ты даже не представляешь себе, как это важно.

– Юрий Петрович, а что надо сделать?

– Надо собрать весь архив и пока спрятать его.

И вот – Володи нет, еще ничего не ясно, а мы с Севой Абдуловым в чемоданах перетаскиваем все бумаги в кабинет. Мы выгребли все ящики, собрали все рукописи – и все это перенесли в кабинет. И по указанию Любимова дверь запираем на ключ. Знаем, что скоро начнут приходить люди – сотни, тысячи людей.

Марина прилетела вечером, я ее встречал. В первую ночь в квартире остались Марина и Нина Максимовна. Часа в три ночи звонит Марина и просит срочно приехать. Я приезжаю и понимаю, что у них произошел серьезный разговор. И Марина, наверное, хотела, чтобы я стал третейским судьей в каких-то вопросах. Она начинает говорить о том, что в последние годы именно я вел все Володины дела – финансовые и творческие… Чувствую, что разговор пойдет об архиве. Марина меня спрашивает:

– Валера, ты не видел моих писем?! Я не могу их найти.

Я ответил, что не видел. Значит, эти письма в архиве были… Но куда они делись, до сих пор никто не знает…

На следующий день снова речь пошла об архиве. Любимов сказал, что архив надо из дома увезти…

– Мало ли что может случиться…

Решили отвезти архив к Давиду Боровскому как к самому надежному человеку. Это предложила Марина. И 29 июля или чуть позже мы перевезли архив к Боровскому.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});