Тигана - Гай Гэвриел Кей

Следующим человеком, который взобрался вверх по склону холма, был Дукас ди Тригия. Дэвин уже начал опускать занесенный меч, когда узнал его.

Дукас в два мощных скачка взлетел на вершину и остановился рядом с ним. Выглядел он жутко. Лицо было залито кровью, она стекала на бороду. Он весь был в крови, и меч тоже. Но он улыбался, ужасное олицетворение кровожадности и ярости боя.

— Ты ранен! — резко бросил он Дэвину.

— Кто бы говорил, — проворчал Дэвин, прижимая левую руку к боку. — Пошли!

Они быстро вернулись обратно. Более пятнадцати игратян еще находились на вершине их холма и теснили необученных людей, которых Алессан оставил охранять чародеев. Силы были почти равны, но игратяне были отборными, смертельно опасными противниками.

И, несмотря на это, они не могли прорваться. И не прорвутся, понял Дэвин, и в его сердце хлынула волна восторга, заглушая боль и горе.

Они не пройдут, потому что перед ними, бок о бок, орудовали мечами в сражении, о котором мечтали столько проведенных в ожидании долгих лет, Алессан, принц Тиганы, и Баэрд бар Саэвар, единственный брат его души, и они оба стояли насмерть и были прекрасны, если убийство людей может быть прекрасным.

Дэвин и Дукас бросились вперед. Но пока они добежали, осталось лишь пятеро игратян, потом трое. Потом всего двое. Один из них сделал движение, будто хотел положить свой меч. Но не успел, потому что из кольца людей, окружавших чародеев, с обманчивой неуклюжестью к нему стремительно подскочил какой-то человек. Волоча хромую ногу, Риказо приблизился к игратянину, и не успел никто остановить его, как он опустил свой старый, наполовину ржавый меч, который описал смертоносную дугу и проник сквозь стык в латах, вонзившись в грудь солдата.

После этого он упал на колени рядом с убитым им солдатом и зарыдал так, словно его душа рвалась наружу вместе со слезами.

Остался только один. И этот последний был предводитель, крупный, широкоплечий человек, которого Дэвин уже видел внизу. Волосы его прилипли к голове, лицо покраснело от жары и усталости, дыхание с хрипом вырвалось из груди, но глаза гневно смотрели на Алессана.

— Вы что, глупцы? — задыхаясь, спросил он. — Вы сражаетесь на стороне Барбадиора? Против человека, который связал себя с Ладонью? Разве вы хотите быть рабами?

Алессан медленно покачал головой.

— Брандин Игратский опоздал на двадцать лет, если он хотел связать себя с Ладонью. Он опоздал уже в тот день, когда привел к нам захватчиков. Вы — отважный человек. Я бы предпочел не убивать вас. Дайте нам клятву от своего имени, положите свой меч и сдайтесь.

Стоящий рядом Дукас сердито оскалился. Но тригиец не успел ничего сказать, так как игратянин ответил:

— Мое имя — Раманус. Я называю его вам с гордостью, потому что оно не запятнано ни одним бесчестным поступком. Но от меня вы не услышите клятвы. Я уже дал клятву королю, которого люблю, перед тем, как повел сюда его воинов. Я сказал ему, что остановлю вас или умру. Эту клятву я сдержу.

Он поднял меч и замахнулся на Алессана, но не всерьез, как понял после Дэвин. Алессан даже не шевельнулся, чтобы отразить удар. Это меч Баэрда взлетел и опустился на шею игратянина, нанеся последний удар, сваливший его на землю.

— О мой король, — услышали они глухой голос Рамануса, сквозь наполнившую его рот кровь. — О Брандин, прости меня.

Потом он перевернулся на спину и замер, глядя невидящими глазами прямо на пылающее солнце.

Так же жарко пылало оно в то утро, когда он бросил вызов губернатору и увез на корабле в качестве дани молодую служанку из Стиванбурга много лет тому назад.

Дианора видела, как он поднял свой меч на холме. Она отвернулась, чтобы не видеть гибели Рамануса. В ней росла боль, пустота; ей казалось, что все пропасти ее жизни разверзлись в земле у ее ног.

Он был врагом, человеком, который захватил ее, чтобы сделать рабыней. Посланный на сбор дани Брандином, он сжигал деревни и дома в Корте и Азоли. Он был игратянином. Приплыл на Ладонь с флотом захватчиков и сражался в последнем бою у Дейзы.

Он был ее другом. Одним из немногих друзей. Храбрый, порядочный и верный королю всю жизнь. Добрый и прямой, он неловко себя чувствовал при коварном дворе. Дианора осознала, что плачет по нему, по хорошей жизни, срубленной, словно дерево, опустившимся мечом незнакомца.

— Они потерпели неудачу, милорд. — Это произнес д'Эймон, в его голосе звучал — или ей только показалось? — слабый намек на чувство. Или на печаль. — Все стражники погибли, и Раманус тоже. Чародеи все еще там.

Сидящий на стуле под навесом Брандин открыл глаза. Его взгляд был прикован к долине внизу, и он не обернулся. Дианора видела, что его лицо стало белым как мел от напряжения, даже несмотря на раскаленный докрасна день. Она быстро вытерла слезы: он не должен видеть ее такой, если случайно бросит на нее взгляд. Она может ему понадобиться, ее силы и ее любовь, все, что у нее осталось. Его не должна отвлекать забота о ней. Он один, в полное одиночестве, сражается против такого количества врагов.

Он даже не знал, с каким количеством людей ему приходилось сражаться. Так как чародеи к этому моменту установили связь с Ночными Ходоками Чертандо. Они все вместе отдавали силы своей души на защиту Альберико.

С равнины внизу донесся рев, перекрывший устойчивый шум битвы. Барбадиоры издавали дикие, ликующие вопли. Дианора видела одетых в белое гонцов, бегущих вперед от того места, где сидел Альберико. Она увидела, что воины Западной Ладони прекратили наступление. На стороне барбадиоров все еще оставался огромный численный перевес. Если бы Брандин не мог сейчас помогать своим солдатам, все было бы кончено. Она посмотрела на юг, на холм, где стояли чародеи, где был убит Раманус. Ей хотелось их проклинать, но она не могла.

Они были жителями Ладони. Ее собственным народом. Но ее народ также умирал в долине, под тяжелыми мечами Империи. Солнце стояло прямо над головой. Небо было слепым, безжалостным куполом.

Она посмотрела на д'Эймона. Они молчали. Потом услышали быстрые приближающиеся шаги. Подбежал Шелто, спотыкаясь и задыхаясь.

— Милорд, — сказал он, падая на колени рядом со стулом Брандина, — нас сильно теснят в центре и на правом фланге. Левый держится, но еле-еле. Мне приказали спросить вас, не хотите ли вы, чтобы мы отступили.

Значит, это началось.

«Я ненавижу этого человека, — сказал он ей в последнюю ночь, перед тем, как уснул, совершенно измученным. — Ненавижу все, за что он борется».

На холме стояла тишина. Дианоре казалось, что она слышит биение собственного сердца при помощи какого-то любопытного устройства в ухе, позволяющего слышать его даже среди доносящегося снизу шума. Как ни странно, но шум битвы в долине, казалось, стих. И с каждой секундой становился все слабее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});