Вселенская пьеса. Дилогия (СИ) - Евгения Федорова

— Чой-то? — когда Бартик опустил ладонь, шепотом спросил я.

— Местная радиоактивная загадка, — проворчал тосс, осторожно заглянув в коридор.

— Как бы эта загадка не вернулась, — подвел итог я. — Опасная?

— Есть такое. Говорят, это был какой-то негуманоид, но он мутировал так, что не узнаешь. Жрет органику, убивать его никто из охраны не хочет, к чему уничтожать местный фактор устрашения? А заключенным это как водится не по силам. Чтобы его уничтожить, нужен выжигатель и помощнее.

— Но мы же вроде не заинтересовали его с гастрономической точки зрения? Он же вроде не слепой…

— Да, не слепой, но воспринимает только движущиеся объекты, так устроено зрение. И хорошо, а то бы мы с тобой умирали долго. Он питается в основном новичками и дурачками. Ты бы ему подошел, кстати.

— Если бы я оказался дураком, он бы употребил меня и тебя заодно.

— После его питания коридор остается до безобразия грязным, — зачем-то поделился со мной Бартик, осторожно двинувшись вперед. — А так как убирать тут некому, воняет потом очень долго.

— И как эту штуку называют то? — радуясь, что бы направляемся в противоположную от опасной твари сторону, уточнил я.

— Кто как. Если скажешь — ползун — тебя поймут.

Примерившись, тосс ловко нырнул в дыру в полу, уцепился за лестницу и съехал вниз, расставив ноги. Я повторить его фокус не смог и в полумрак, подсвеченный зеленоватыми полосами на стенах, спускался, перехватывая перекладины одной рукой. На железных прутах бородой висела наледь, иней покрыл стены, приглушив свет.

— Как вы тут в такой холодине живете? — передернув плечами, уточнил я, но Бартик счел вопрос риторическим. И в правду, а какая разница? Они тут не живут, а выживают.

Зато отсюда уже слышался гомон множества голосов, крики, улюлюканье, и все больше было полос на стенах. Зеленоватый свет все прибавлялся, узоры сплетались, разбегались в разные стороны, изгибались замысловато так, что невольно залюбуешься, и вдруг, разом, скользнули вверх, вывалились на высоченные своды, иссеченные провалами, полными темноты. Пещера оказалась огромной, на стенах прямо в камне были высечены лестницы, балконы, куда выводили многочисленные коридоры. И везде были заключенные. Гуманоиды и странного вида морфы, одетые кто во что, с оружием и без. Удивительно, но у некоторых на поясах висели похожие на пистолеты пушки в петлях, скорее всего пружинные или огнестрельные одного заряда. Пытаться в здешних условиях сделать что-то более сложное, было проблематично. Впрочем, я не заметил ни одного охранника, а это давало волю фантазии. К тому же Братик сказал, здесь можно достать даже электронную отмычку. Кто им это продает, охрана, небось? За те самые алмазы, которые до этого удалось утаить? Бред какой-то, охране проще отобрать силой.

Гадай — не гадай, а что толку чуть…

Меня кто-то толкнул в спину, я сместился, пропуская плечистого детину с квадратной челюстью и лысым, покрытым ожогами черепом. Огляделся более внимательно, пытаясь запомнить структуру помещения, присвистнул. Мы вышли не внизу, а на один из балконов и хорошо были видны те самые затопленные коридоры, о которых говорил Бартик — черные, широкие ниши, заполненные водой, со ступенями, тонущими в темноте. Вроде из некоторых проступало зеленоватое свечение, но в других было совсем темно. Еще прямо посреди пещеры на естественном бугре была арена, обложенная каменными глыбами — большой, ограниченный стенами провал, из которого можно было выбраться разве что по веревке. Спуститься и любой дурак может, спрыгнув вниз, а вот вылезти самому не получится: стены выглажены до блеска будто специально.

Здесь все было по-другому. Казалось, из тюремных казематов я внезапно попал в беднейшие злачные кварталы захудалого мира, на которые махнули рукой не только власти, но и сами жители. Здесь смешались в круговерть пьяные песни, стоны, гогот и звуки драки.

По периметру стояли столы, вырезанные из камня, с грубыми, покрытыми царапинами столешницами. В глубоких трещинах, будто прожилки, застыло что-то бурок: толи пролитое питье, толи кровь. Между столами бродили белые от недостатка солнца женщины, предлагая в качестве товара собственные тела. У одних во взгляде была пустота, тоскливая отрешенность или страх, граничащий с безумием, другие улыбались вызывающе, с легким сумасшествием тех, кому уже давно нечего терять.

Я видел шныряющих то тут, то там торговцев, предлагающих то, что удалось отобрать у новичков и слабых, или украсть у зазевавшихся. Ближе к арене в огороженной тросами и цветными лоскутами нише, сидела и вовсе странная личность: массивное, расплывшееся тело свисало со всех сторон из широкого инвалидного кресла. Это не мешало гуманоиду глазеть на всех со смесью брезгливости и снисхождения. Стоявшая по периметру и за спиной толстяка охрана говорила сама за себя. Похоже, это был один из влиятельных заключенных Шлюза 12, о которых говорил Бартик.

— Рафчик, — поймав мой взгляд, пояснил тосс. — Местный авторитет. Не вздумай связываться не по делу — пожалеешь и неоднократно. Толстяк может устроить любую сделку и за хорошую плату достанет все что угодно: вещи, препараты…

Я его не слушал. Я смотрел до рези в глазах, не мигая, и терял… терял самообладание. Как юнец! Как глупый юнец!

— Перышко! — заорал я, прыгая вниз. — Тверской, мать твою!

Сдали нервы, и я уже не понимал, что делаю. Я приземлился на стол, расшвыряв какие-то тарелки, врезал коленом в челюсть потянувшемуся ко мне чужаку, соскочил вниз и метнулся мимо арены. Меня пытались удержать, сзади что-то сдержано крикнул Бартик, но я уже перемахнул через разлом, поднял кучу брызг, пересекая затопленную лестницу, и ворвался в толпу охраны. Я уже видел за спинами охраны стоявшего на коленях Яра с разбитым до неузнаваемости лицом, привязанного стальным тросом за запястья к кольцу в полу, видел и Перышко, сидящую рядом с толстяком.

Толпа выла, когда я, слепо маша кулаками, пытался прорубиться через два десятка шагнувших мне на встречу охранников, каждый из которых вмещал в себя двоих таких людей как я. Любой из них мог переломить мне хребет, но было просто невозможно остановиться. И даже скользящий удар в лицо меня, кажется, не остановил. Я еще бежал в мыслях, и мои руки смыкались на тонкой белой шее…

И одновременно я видел потолок и удивительной красоты зеленые узоры на нем. Потом рассеянный свет от этих узоров дрогнул, надо мной нависло одутловатое лицо.

Медленно возвращался слух и крики, и кто-то громко сказал:

— Бросьте вы его, пусть очухается сначала, дальше решим. Есть дела поинтереснее. Нырялка! Что, Перышко, не передумала нырять? Септун готов, видал, в одних портках стоит!

— Не передумала, — звонко ответила она. — Но если вы на стриптиз надеетесь, то это ведь не ко мне.

Дружный смех, похожий на гогот.

— Отвяжите его, пусть ныряет первым, я ему фору даю, — взревел кто-то. Надо полагать, Септун.

Я попытался подняться, не понимая зачем, приподнял голову и снова уронил ее на камни. Все, приехали, второе сотрясение за местные сутки и левый глаз плохо видит. Потолок кружится, свет расплывается…

— Ну, и куда тебя понесло? — рядом со мной на корточки присел Бартик.

— Отойди от него, не видишь, это теперь собственность Рафчика? — прогудело надо головой.

— Моя собственность не может стать чьей-то, — веско отрезал тосс. — Ну, что, допрыгался, землянин? Гляди?..

Я перевернулся на бок и мне стал виден развернувшийся по центру прямо над провалом арены экран.

— Если ты хотел таким замысловатым способом заменить своего друга в этом испытании, то совершил оплошность…

— Заткнись, — прошипел я, глядя, как погрузились в воду ныряльщики. Первой, легко словно стрела, вошла в воду Перышко, следом плюхнулся Яр и уже потом широкоплечий Септун. Руки у него были похожи на две медвежьи лапы, толстые, с оттопыренными пальцами.

Кричали зрители. Кто-то томно стонал в темном углу, улюлюкали и всячески поддерживали участников сидящие за столами. Ближе к экрану собралась целая толпа. Задрав головы, они с интересом смотрели, как мощными гребками продвигаются вперед пловцы.

Затопленные стылой водой штольни были слабо подсвечены линиями на стенах и потолке. Они пересекались; переходы сходились и расходились, пытаясь запутать и задушить в своем водяном плену, но Перышко знала, куда надо плыть, и вот она всплыла в каком-то кармане хлебнуть воздуха, но сразу ушла под воду. Следом, почти не отставая, вынырнул Яр. Задышал шумно, часто-часто, вентилируя легкие, и погрузился, стараясь не отставать от женщины.

Я зажмурился, представив себя на месте Тверского, неожиданно ощущая острый приступ клаустрофобии. Тело стало вялым, непослушным, дыхание само собой участилось, а на лбу выступили капли пота.