"Фантастика 2023-181". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Ахманов Михаил Сергеевич

Плотные толпы полуголых воинов хлынули вверх, к щитам, сверкающим бронзой, на острия клинков и копий, к живой стене, поверх которой реяли алые перья и грозили острыми клювами сокола.

– Недолго проживет койот под взглядом ягуара, - пробормотал Дженнак и пронзил горло первому тасситу.

* * *

Воистину грозен человек, закованный в панцирь, подпоясанный боевым поясом, прикрытый шлемом и наплечником, защищенный высокими сапогами и окованным бронзой щитом! Стоит он будто колонна из гранита; рука его - разящая молния, взгляд подобен огню, и ищет он, в кого вонзить стальные клыки, и слышит он лишь собственный голос, и голос твердит ему: убей! Убей, ибо так повелел вождь; убей, ибо ты обучен убийству; убей, ибо ты ненавидишь врага; убей, ибо меч убеждает надежней слов; убей, ибо тебя самого, в прочных доспехах, не всякий достанет клинком, и у многих ты успеешь отнять жизнь. Ты, защищенный металлом и кожей, несокрушимая скала, и будешь разить вечно!

Но доспех и шлем скрывают человеческое тело, столь ненадежное и уязвимое, трепещущее от ужаса в предчувствии боли и ран, страшащееся смерти, и лишь дух способен преодолеть этот ужас, соединив человека с доспехом его и клинком, связав их незримой нитью отваги и ярости. Порвется она, и воин погибнет до срока, убитый тем, чей дух сильней; не защитят его ни панцирь, ни оружие, ни приказ накома, ни помощь соратника. И потому воинский дух превыше всего - выше умения и опыта, смертоносней стрелы и копья, надежней крепких рук и быстрых ног.

Так учили в одиссарском войске, и так учили тасситов; и сейчас не одни лишь люди сошлись в бою, но и то невидимое, неощутимое, но реальное, что делает человека бойцом, определяет приверженность клану, вселяет веру в вождя и в идею, ради которой льется кровь. Тасситы верили, что где-то в древнем храме ждет их Книга Пророчеств, сулящая их племенам судьбу величественную, гордый путь владык; ради этой веры они повиновались вождям, шли за ними, сражались и умирали. Вера одиссарцев была столь же крепка и нерушима, только они полагали, что защищают от осквернения святое место, и что их наком сильней и умней, чем вожди врага: раз повелел он сражаться и защищать, то будет это исполнено в точности.

И они сражались; сражались и защищали, рубили и секли, кололи длинными копьями, били тяжкими топорами, резали клинками, сбрасывали тасситов вниз ударом боевого браслета или щита, и сами падали под вражескими ударами.

И умирали.

Медленно-медленно полз вверх сдвоенный строй одиссарских бойцов, и Дженнак, не забывая работать клинками, подсчитывал свои потери. На первый взгляд люди его казались одинаковыми в своих глухих шлемах и панцирях, но он узнавал каждого по характерным движениям, по манере размахиваться клинком или бить двузубым копьем, по упрямому наклону головы, по царапинам на доспехе, по числу перьев, развевавшихся над шлемом, по блеску темных или светлых глаз. Тут были бриты, хашинда, ротодайна и кентиога, но об отличиях меж ними он не думал; в этом бою все они являлись одиссарцами - и те, кто родился в Серанне, и те, кто увидел свет в Бритайе.

Они отступали, поднимаясь к террасе перед входом в храм, и на самом ее краю пал Уртшига. Он, как и Дженнак, бился без щита, обеими руками, секирой и кистенем; шипастый шар разил на шесть локтей, а тот, кому удавалось приблизиться к сеннамиту, умирал под ударом тяжелой секиры. Будь у Уртшиги еще пара рук, им тоже нашлось бы занятие: в сумке его побрякивали стальные метательные пластинки, а за плечом торчал посох. Но человеку дано лишь то, что дано; и Уртшига, успев расколоть тасситский череп, не успел прикрыться от летевшего в него ножа. Клинок был длиной в три ладони и брошен настоящим искусником, таким же, как покойный Ах-Кутум; угодил он в смотровую щель забрала и ударил Уртшигу в глаз или в переносицу - куда точно, Дженнак не разобрал. Но его телохранитель вдруг откинулся назад и рухнул на ступени - молча, без единого звука, ибо и в жизни был молчалив; и умер он мгновенно, быстрой смертью, как бы в награду за верность свою и служение.

– Да будет милостив к тебе Коатль, - пробормотал Дженнак. Яшмовый шарик под его сердцем нагрелся еще сильней и трепетал теперь в мерном пульсирующем ритме; стиснутый костью доспеха, он будто стремился вырваться на свободу. Оживает?.. - мелькнула мысль у Дженнака. Возможно… Ведь Че Чантар сказал, что придет к нему необходимое умение, придет с великой бедой или с великой радостью, с напряжением чувств, когда станут они словно упругая кожа на рокочущем барабане… И еще сказал, что каждый должен принять свой груз страданий и счастья. Счастья Дженнак не испытывал, но горя было через край, и знал он, что будет его еще больше.

Лестница была завалена мертвыми телами, как некогда валы Фираты, и на каждого погибшего одиссарца приходилось по десять-двенадцать тасситов. Не так много, но и не так мало, учитывая, что бились они с отанчами, храбрейшим из степных племен, где отроков вскармливали с ножа, где спали в обнимку с топором, а вместо шелков любви стелили кошму из волос убитых врагов. Теперь пятьсот отанчей отправились в Чак Мооль - как и лучники кодаутов, сраженные одиссарскими стрелами; их трупы устилали площадь, что тянулась к морю. Глядя на нее с вершины утеса, Дженнак заметил, что она наполняется людьми, мужчинами и женщинами, что скользили подобно теням вдоль высоких насыпей и обложенных камнем склонов, еще не решаясь выйти на середину. Их было много - сотни, если не тысячи, - и каждый держал палицу, пращу или иное оружие, из тех, что найдется в самом мирном хогане.

Сердце Дженнака преисполнилось надеждой. Кажется, Цолан не желал взирать с равнодушием и страхом на гибель его воинов, и миролюбие майя имело свои границы. Но что удалось бы им сделать? У их причалов покачивались боевые атлийские галеры, а "Хасс", могучий грозный "Хасс", уже пошел на дно… Впрочем, на галерах были лишь гребцы, да мореходы, да стрелки при громовых метателях, и ни единого солдата - ведь флот вез тасситское воинство, а не атлийское.

Рискнут ли атлы высадиться, коль их союзникам ударят в тыл? Пожалуй, не рискнут, решил Дженнак. Тридцатью метателями Цолан не сокрушишь, а гребцы в рукопашном бою стоят не больше горожан с их дубинками и веревочными пращами. Но тут он заметил, что цоланцы стали подбирать оружие своих погибших воинов и луки кодаутов, и что толпа становится все гуще, колыхаясь, как темное облако, между причалами и откосами холмов. Вдруг над одной из галер взметнулось пламя, раздался грохот, будто от взрыва огненного порошка, но дальнейшего он рассмотреть не успел - под натиском атакующих толп люди его отступили с террасы к входной арке.

Их оставалось семь или восемь десятков, и они все еще держали строй, бросив застрявшие в трупах копья и отбиваясь секирами и клинками. Место Уртшиги занял Амад, и теперь они с Ирассой, как два телохранителя, то прикрывали Дженнака щитами, то парировали назначенный ему удар, то рубили сами, один топором, другой - изогнутым острым мечом. Дженнак больше колол, чем рубил, посылая клинки в грудь и в горло тасситских воинов, и каждый его выпад завершался предсмертным хрипом: кровавый фонтанчик выплескивался из разинутого рта, глухо звенел о камень выпавший топорик, стеклянел взгляд, бледнело лицо… Сегодня он убил многих, столь многих, что будут они надежной опорой мосту из радуги, когда поведет он своих одиссарцев в Чак Мооль.

Но сейчас над ними еще простирались своды храма, темные, как грозовое небо. Огромный зал был сумрачным и прохладным, в стенах его таились ниши, кое-где разливался дрожащий свет жаровен и масляных ламп, ребристые опоры уходили вверх, завершаясь полукругом арок, державших всю чудовищную громаду верхних ярусов. Изваяния Кино Раа стояли посередине, шесть монументов, каждый в двадцать локтей; стояли на отшлифованных базальтовых кубах вполовину меньшей высоты. Проходы между их пьедесталами были довольно узки, и казалось, что Шестеро держат совет, возвратившись из дальних странствий; обращенные лицом друг к другу, они устремляли взоры вниз, на ступени, что вели в первую из пещер.