Собрание прозы в четырех томах - Довлатов Сергей Донатович

Мои дела в ту пору шли неплохо. Вышла «Зона» на английском языке. На радио «Свобода» увеличилось число моих еженедельных передач. Разбитый «крайслер» я сменил на более приличную «импалу». Стал задумываться о покупке дачи. И так далее.

Чужое неблагополучие меня, конечно, беспокоило. Однако в меньшей степени, чем раньше. Так оно с людьми и происходит.

Я все чаще повторял:

«Достойный человек в мои года принадлежит не обществу, а Богу и семье…»

И тут звонит Маруся. (Счет за телефон, как видно, оплатила.)

— Катастрофа!

— Что случилось?

— Все пропало! Этого я не переживу!

— В чем дело? Рафа? Левушка? Скажи мне, что произошло?!

Она заплакала, и я совсем перепугался.

— Муська, — говорю ей, — успокойся! Что такое? Все на свете поправимо…

А она рыдает и не может говорить. Хотя такие, как Маруся, плачут раз в сто лет. И то притворно…

Наконец сквозь плач донесся возглас безграничного отчаяния:

— Лоло!

— О боже. Что с ним?

Муся (четко и раздельно, преодолевая немоту свершившегося горя):

— У-ле-тел!..

Как выяснилось, мерзкий попугай сломал очередную клетку. Опрокинул вазу с гладиолусами. В спальне разбросал Марусину косметику. На кухне съел ванильное печенье.

Под конец наведался в сортир, где увидал раскрытое окно. И был таков.

Что им руководило? Ощущение вины? Любовь к свободе? Жажда приключений? Неизвестно…

Я стал утешать Марусю. Говорю:

— Послушай, он вернется. Есть захочет и придет. Вернее — прилетит.

Маруся снова плачет:

— Ни за что! Лоло ужасно гордый. Я его недавно стукнула газетой…

И затем:

— Он был единственным мужчиной в Форест-Хиллсе… Нет у меня ближе человека…

Плачет и рыдает.

Видно, так уж получилось. Чаша Мусиного горя переполнилась. Лоло явился тут, что называется, последней каплей.

Все нормально. Я такие вещи знаю по себе. Бывает, жизнь не ладится: долги, короста многодневного похмелья, страх и ужас. Творческий застой. Очередная рукопись в издательстве лежит который год. Дурацкие рецензии в журналах. Зубы явно требуют ремонта. Дочке нездоровится. Жена грозит разводом. Лучший друг в тюрьме. Короче, все не так.

И вдруг заклинит, скажем, молнию на брюках. Или же, к примеру, раздражение на морде от бритья. И ты всерьез уверен — если бы не эта пакостная молния! Ах, если бы не эти отвратительные пятна! Жил бы я и радовался!.. Ладно…

Муся все кричит:

— Будь проклята Россия, эмиграция, Америка!..

— Откуда ты звонишь?

— Из дома.

— Заходи.

— Мне надо Левушку кормить. И Рафа должен появиться… Что я им скажу?! О господи, ну что я им скажу?!.

И Муся снова зарыдала.

А дальнейший ход событий был таков. К шести явился Рафа. Он спросил:

— В чем дело?

Муся еле слышно выговорила:

— Лоло!

И Рафа сразу вышел, обронив единственное слово:

— Жди!

В шесть тридцать он был на Джамайке. Там, где брат его Рауль владел кар-сервисом «Зигзаг удачи». Молодой диспетчер сообщил, что брата нет. Что он поехал к своему дантисту. Будет завтра утром.

Рафаэль сказал:

— Как жаль.

Затем добавил:

— Встань-ка.

Молодой диспетчер с удивлением приподнял брови.

— Встань, — повысил голос Рафаэль.

И, оттолкнув диспетчера, склонился над мигающими лампочками пульта.

Микрофон в его руке напоминал фужер. Причем фужер с каким-то дьявольским, целительным напитком.

Медленно, отчетливо и внятно Рафа произнес:

— Внимание! Внимание! Внимание!

Затем он выждал паузу и начал:

— Братья!..

И через секунду:

— Слушайте меня! У микрофона Рафаэль Хосе Белинда Чикориллио Гонзалес!..

В голосе его теперь звучали межпланетные космические ноты:

— Все, кто на трассе! Все, кто на трассе! Все, кто на трассе, с пассажиром или без. С хорошей выручкой или пустым карманом. С печалью в сердце или радостной улыбкой на лице… К вам обращаюсь я, друзья мои!..

Все шире разносился его голос над холмами. Разрывными пулями неслись в эфир слова:

— Исчез зеленый попугай! Ловите попугая! Отзывается на клички: Стари Джопа, Пос, Мьюдилло и Засранэс…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Рафаэль упорно и настойчиво твердил:

— Исчез зеленый попугай! Ловите попугая!..

Что-то странное происходило в нашем замечательном районе. Вдоль по улицам неслись десятка три автомашин с зажженными мерцающими фарами. Сирены выли не переставая.

Рафаэль, склонившийся над пультом, черпал информацию.

— Алло! Я — тридцать восемь, два, одиннадцать. Сворачиваю на Континентал. Вижу под углом три четверти — зеленый неопознанный объект… Простите, босс, но это светофор!..

— Хай! Я — Лу Рамирес. Следую по Шестьдесят четвертой к «Александерсу». В квадрате «ноль-один» — зеленая стремительная птица. Вышел на преследование… Догоняю… О, каррамба! Это «Боинг Ал Италиа»…

— Эй, босс! Я — Фреди Аламо, двенадцать, сорок шесть. Иду по Елоустоун к Джуэл авеню. Преследую двух чудных филиппинок. Жду вас, босс!.. Что?.. Попугай? Тогда меняю курс на запад…

Час спустя все магистрали Форест-Хиллса были полностью охвачены дозорами. Отчеты поступали беспрерывно:

— Босс! Оно зеленое и лает! Думаю, что это крашеная такса!..

— Босс! Я задержал его и посадил в багажник. Крупный говорящий попугай. Конкретно, говорит, что он — Моргулис…

— Босс! Как насчет павлина?.. Что? Откуда я звоню? Из зоо-секшн в Медоу-парке…

Слухи у нас распространяются быстро. К девяти часам на трассу выехали Баранов, Еселевский и Перцович. Следом поспешил Евсей Рубинчик в «Олдсмобиле». Пивоваров на своем рефрижератор-траке. Аркаша Лернер на зеленой «волве». Лемкус на разбитом мотоцикле «Харлей Дэвидсон», который выдала ему баптистская община.

Караваев и Зарецкий выставили пешие дозоры. Публицист Зарецкий нес огромный транспарант:

«Ловите попугая и Ефима Друкера!»

А на вопрос — при чем здесь Друкер, разъяснял:

— Он должен был издать мою работу «Секс при тоталитаризме». Вот уже три года я пытаюсь изловить его…

Занятно, что Ефим Г. Друкер тоже патрулировал одну из магистралей. Но — вдали от Караваева с Зарецким…

Рев стоял над Форест-Хиллсом:

— Ловите попугая! Ловите попугая! Ловите попугая!..

Тем временем Маруся накормила Левушку. Включила телевизор. Разодетый и похожий на хорошенькую барышню Майкл Джаксон тонким голосом выкрикивал:

Я лечу сквозь тучи, Я мчусь сквозь годы… Что может быть лучше Дурной погоды?![8]

С улицы долетали крики латиноамериканских мальчишек. Левушка стоял перед зеркалом в Марусиных пляжных очках. На кухне потрескивал тостер. Из уборной доносился запах водорослей.

Муся вынула из холодильника бутылку рома и подумала: «Напьюсь и буду плакать до утра. Потом засну в чулках…»

— Напьюсь, — сказала вслух Маруся, — жизнь кончена…

Вдруг чей-то голос повелительно и строго молвил:

— Жить!

Маруся огляделась — никого.

Все тот же голос еще строже и решительней добавил:

— Факт!

Маруся поднялась из-за стола.

И снова:

— Жить!

А через две секунды:

— Факт!

И наконец скороговоркой:

— Шит, шит, шит, фак, фак, фак, фак… Шит, шит, шит, шит, фак, фак, фак…

— Лоло! — воскликнула Маруся, бросившись к окну.

Откинула портьеру.

Он стоял на подоконнике. Зеленый, с рыжим хохолком, оранжевыми бакенбардами и черным ястребиным клювом. Боевой семитский профиль выражал раскаяние и нежность. Хвост был наполовину выдран.

Прозвенел звонок. Маруся подбежала к телефону. Рафа подозрительно спросил:

— Ты не одна?

— Я не одна, — воскликнула Маруся, — приезжай. Но только приезжай скорей!..