Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

— С твоего разрешения, господин, я отошлю последние сведения о развертывании войск Акомы и Шиндзаваи твоему военачальнику Омело.

Джиро ответил вялым жестом согласия; сейчас его мысли были заняты только местью.

Едва дождавшись этого разрешения, Чимака попятился, отвешивая поклоны; его дух сразу воспрянул. Прежде чем Джиро снова взялся за свиток и погрузился в чтение, его первый советник уже быстро удалялся, взвешивая в уме возникающие комбинации и не замечая, что бормочет вслух.

— Эти бывшие воины Минванаби, которые не присягнули на верность Маре… в те времена, когда ей присвоили титул Слуги Империи… — прикидывал он и так, и этак очередную возможность. Его глаза светились дьявольским блеском. — Да. По-моему, сейчас самая пора вызвать их из того пограничного гарнизона и с их помощью усилить смятение в стане наших врагов.

Чимака прибавил ходу, громко насвистывая, — он мог себе это позволить, поскольку отошел далеко от хозяина и тот уже не мог его слышать.

— Боги, — шепнул он, на время оборвав свист, — чем была бы жизнь без политики?

***

Империя скорбела. После объявления о смерти Ичиндара с грохотом закрылись ворота Имперского квартала и на стенах взвились предписанные обычаем красные траурные знамена. По сухопутным дорогам и судоходным притокам реки Гагаджин сновали многочисленные гонцы. Гонги и колокольчики из редких металлов, имеющиеся во всех храмах каждого из Двадцати Высших Богов, прозвонили по девяносто одному разу, в честь каждого из предшественников Ичиндара на престоле Цурануани. Город был закрыт для торговли на двадцать дней траура, и все купеческие лавки и ларьки — за исключением тех, которые были необходимы для поддержания жизни горожан, — стояли с запертыми дверями, запечатанными красными лентами.

Притихли улицы внутри Кентосани; не было слышно пронзительных криков торговцев едой и водоносов; приглушенно звучали молитвенные песнопения жрецов у алтарей храмов. Беседы на улицах по традиции были запрещены, и даже нищим, имеющим лицензию на занятие попрошайничеством, приходилось прибегать к пантомиме, чтобы выклянчивать подаяние. Красный бог Туракаму заставил замолчать Глас Неба на земле, и, в то время как набальзамированное тело Ичиндара в церемониальном облачении и при всех регалиях было выставлено для всеобщего обозрения на роскошном помосте среди горящих свечей в окружении жрецов, Священный Город безмолвствовал, молчанием выражая благоговение и печаль.

На двадцать первый день полагалось перенести покойного Императора на погребальный костер, и, после того как остынет пепел, возвести на золотой трон избранного преемника, назначенного жрецами Высших и Младших Богов.

А в ожидании этого дня бурлили заговоры и армии собирались в кулак. Ассамблея не оставалась в стороне от хлопот и тревог человеческих.

За городскими воротами покачивались на якорях вдоль фарватера или теснились у причалов Силмани и Сулан-Ку торговые баржи и барки, вынужденные дожидаться окончания траура, чтобы попасть в Кентосани. Цены за аренду места в прибрежных складах взлетели до немыслимой высоты, потому что торговцы перехватывали друг у друга возможность пристроить в надежное укрытие свои скоропортящиеся или слишком дорогие товары, которые рискованно было держать на судне без надежной охраны. Менее удачливые приказчики торговались за место на частных чердаках или в погребах, а самые невезучие теряли свои товары в набегающем приливе войны.

Собирались кланы; вооружались гарнизоны отдельных властителей. Над дорогами клубилась пыль, поднятая в воздух тысячами ног. На реках становилось тесно: грузовые баржи и военные корабли образовывали целые флотилии, и казалось, что любое судно, способное передвигаться с помощью шестов или весел, занято сейчас перевозкой воинов. Туго приходилось купцам, когда все добро, предназначенное для продажи, целиком сбрасывалось за борт, чтобы освободить место для иного груза — воинских частей. Убытки подстерегали и уличных торговцев: придорожный обмен часто производился принудительно под угрозой меча или копья. Страдали земледельцы. Богатые жаловались на дороговизну, купцы — на разорительные убытки, тогда как беднейшие голодали и беспокойными толпами слонялись по улицам.

Властители, которые могли бы отрядить патрули для успокоения масс и наведения порядка, пребывали неизвестно где, рассылая своих солдат на помощь одной либо другой партии, а то и устраивая вылазки против своих личных неприятелей, чьи гарнизоны были ослаблены в результате отправки значительной их части к месту ожидаемого большого сражения. В бедных кварталах назревала угроза бунта, тогда как спекулянты жирели, взвинчивая цены.

Различные партии вооружались и объединялись между собой в огромные армии, и все-таки среди всех домов, пославших солдат к стенам Кентосани, подозрительным казалось отсутствие знамен трех знаменитых семей: зеленого знамени Акомы, синего — Шиндзаваи и красного с желтым — Анасати.

***

В Городе Магов, в заваленном свитками и книгами кабинете, где, казалось, главным предметом обстановки был пышущий жаром глиняный самовар явно иноземного происхождения, сидел Всемогущий по имени Шимони, охватив костлявыми пальцами чайную чашку. Он пристрастился к мидкемийскому напитку со всем многообразием его вкусовых оттенков, и слуги следили, чтобы жаровня, находившаяся в недрах чайного сосуда, и днем и ночью была полна тлеющих углей. Подушки, на которых он сидел, были тонкими и жесткими, в соответствии с его аскетическими склонностями. Перед ним стоял низкий трехногий столик, столешница которого была выложена смотровыми хрустальными плитками. В толще этих плиток, сменяя друг друга, возникали изображения формируемых военных лагерей.

Ненадолго появившаяся картинка позволила увидеть Мару и Хокану, беседующих с советниками, а потом ее сменила сцена, в которой бурно жестикулирующий Джиро убеждал в чем-то одного из властителей клана Омекан; губы у того были упрямо сжаты, и вся его поза выражала несогласие с вельможным собеседником.

Шимони вздохнул и возбужденно забарабанил пальцами по остывающей чашке.

Но не он, а Фумита, сидевший в тени, напротив хозяина кабинета, высказал вслух очевидную мысль:

— Они никого не одурачат, и уж во всяком случае не нас. Каждый ждет, чтобы другой сделал первый ход, — чтобы при нашем появлении можно было сказать: «Мы только защищались».

Из двух магов ни один не поделился с другим печальным, но несомненным выводом: несмотря на их личное сочувствие радикальным замыслам Мары, Ассамблея в целом была настроена против нее. Акома и Анасати заставили зазвучать горны войны. Развернули или нет Мара и Джиро свои церемониальные штандарты, объявили или не объявили формально о своих намерениях, обратились или нет к жрецу бога войны с просьбой взломать каменную печать на дверях храма Джастура — теперь уже не имело значения. Все партии, кроме самых мелких, так или иначе примкнули к Анасати или к Акоме. Ассамблея Магов неизбежно будет вынуждена действовать. Между Фумитой и Шимони повисло тягостное молчание, но тут в наступившей тишине из-за двери послышалось знакомое гудение, за которым последовал сильный удар, потом быстрая поступь, и наконец деревянная задвижка отскочила.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});