Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

ближе и окружили меня.

— Ну что, теперь отдашь свое оружие и лошадь? — спросил тот, кто и вчера обращался ко мне с тем же.

— Да берите, — ответил я равнодушно, оставаясь лежать.

— А где еще один твой спутник?

— А где те четверо, на которых вы вчера напали на канале? — ответил я вопросом на вопрос.

— Это ты узнаешь, когда мы заберем у тебя коня и оружие. Давай! Но смотри, на тебя смотрят шесть стволов. Если выстрелишь, считай, что ты мертвец.

— Мне и в голову не пришло стрелять. Я с охотой отдам вам все, что вы требуете: вместо того чтобы убить одного из вас, я убью всех вас, едва вы прикоснетесь к моему имуществу или коню.

Мужчина рассмеялся:

— Ну что ж, давай попробуем!

Я с трудом поднялся, протянул ему правой рукой пистолет, а левой тем временем приоткрыл накидку, обнажив шею и грудь. Араб тут же отдернул руку и с криком ужаса отпрянул к своей лошади.

— Бог мой! — вскричал он и одним прыжком оказался в седле. — У него чума! Смерть! Смерть! Бежим, правоверные, бежим от этого проклятого места, или мы все умрем. — И он стремительно поскакал прочь, а за ним и остальные.

Эти любимые сыновья Пророка в своем ужасе забыли об учении Корана, который напутствует: от судьбы все равно не уйдешь, как ни беги. Они даже позабыли пустить мне пулю в голову за то, что не смогли завладеть моим имуществом.

Через полчаса вернулся Халеф с физиономией, излучающей радость. Мое предположение подтвердилось: он нашел речушку, несущую свои прозрачные воды в Евфрат и поросшую невысоким кустарником. Я поведал ему об эпизоде с арабами, и он расстроился, что не был при этом со мной — он бы всех их перестрелял.

Перед тем как уезжать от башни, нам нужно было похоронить тела. Как раз пригодилась найденная кирка. Я с трудом дотащился до западной стороны развалин. Халеф подтащил трупы и выкопал глубокую и достаточно широкую яму под стеной, что далось ему непросто, потом усадил туда тела и начал засыпать могилу, навеки оставляя там перса и трех женщин.

В это время мне ничего не оставалось, как просто сидеть напротив и вглядываться в последний раз в черты этих ставших близкими мне людей. Вот в земле Вавилона исчезла Бенда, ее пышные, ниспадающие волосы свисали до земли, а правая рука сжимала рукоятку кинжала, пронзившего сердце. Точно так же хоронили Мохаммеда Эмина — сидя, с лицом, обращенным на запад, туда, где над Каабой восходит солнце. Кто мог подумать, что всех их постигнет одна судьба!

Когда слой земли достиг их лиц, Халеф попрощался с ними. Я тоже склонил голову.

— Ля и ляха и л ля-лл ах! — шептал хаджи. — Сиди, позволь мне прочитать молитву!

Я не мог и не хотел скрывать слез, что текли по щекам. Потом я прочитал христианскую молитву. Они не дошли до Кербелы, города тоски и печали, но пустились в иное паломничество, в город чистоты и правды, где нет лжи, а счастье и радость стали вечными добродетелями!

Могила была засыпана, и мы могли трогаться. Я умудрился с трудом залезть в седло. Но, отъезжая, обернулся к месту, с которым мне было так тяжело расстаться. О человек, прекраснейшее из земных созданий, сколь ограничен и безвластен ты, когда перед тобой отворяются двери вечности!

Медленным шагом мы миновали развалины Ибрахим Халила и пересекли южную границу археологической зоны, оставшейся у нас слева. Я прилагал все усилия, чтобы не вывалиться из седла. Прошло более часа, прежде чем мы достигли места, которое Халеф искал столько времени. Я увидел довольно широкий ручей, текущий с запада, воды которого были чисты и свежи, как в роднике. Бесчисленными извивами спускался он к реке и по обе стороны порос густым кустарником. Ясное дело, я не задавался тогда вопросом, откуда в пустынной местности появилось такое богатство природы — позже я узнал и о других притоках: Нахр-Хаванде, Нахр-Хадрише и иных, — местность к западу отсюда вообще менее засушлива. Здесь есть довольно обширное болото, где гуляет лихорадка, и со скальных уступов срываются серебристыми потоками струи прохладной влаги.

Скоро Халеф соорудил для меня некое подобие навеса, я погрузился в воду, а затем улегся на подстилке из листьев, заменившей мне больничную койку. Язык у меня был темно-красный, в середине — черный и сухой, температура изматывала меня по-прежнему — становилось то жарко, то холодно; то, что делал хаджи, я видел сквозь туман, а голос его разбирал как через пелену, а вернее, он звучал, как голос чревовещателя. Кровавые пятна и опухоли стали еще больше, и к вечеру, в мгновение, когда жар спал, я попросил Халефа вскрыть нарывы. Дело было опасное, но оно удалось. Чтобы ночью не провалиться в еще больший кошмар, я попросил хаджи почаще встряхивать меня и поливать водой. Так прошла ночь, занялось утро. Я почувствовал себя немного лучше, и Халеф отправился на охоту. Он принес несколько уток и зажарил на вертеле. Есть я, по-прежнему, ничего не мог, он тоже сидел и ни к чему не прикасался. Только собака немного закусила. Как не соответствовало названию Фрат (Райская река) наше состояние!

Смертельно больной, без врачебной помощи, кроме той, что мы сами могли себе обеспечить, в объятиях чумы, перед полураскрытыми воротами в мир теней. В Хиллу или другое место путь был заказан, нас бы сразу убили. Что бы я делал без верного Халефа, который отдал бы все, лишь бы я поправился!

Сегодня был четвертый день болезни, а я слышал, что именно он — решающий. Я очень надеялся на помощь свежих воды и воздуха. Несмотря на то, что здоровье мое заметно сдало из-за волнений последних дней, я доверял ему больше, чем сомнительному врачеванию, о котором имел весьма туманное представление.

К вечеру жар немного спал, и в абсцессах наметилось некоторое улучшение. Этой ночью я спал намного спокойнее, а когда утром предъявил Халефу язык для осмотра, он заявил, что он стал более влажным, а черный цвет почти исчез. Я стал надеяться на исцеление, но после полудня вдруг заметил, что мой слуга являет те же симптомы, что были у меня, — головокружение, жар и так далее… К ночи я уверился, что он заразился. Я велел ему идти в воду, и он, шатаясь, побрел к ручью.

— Халеф, ты сейчас упадешь! — закричал я.

— Ох, сиди, у меня все кружится перед глазами!

— Ты заболел. Это чума!

— Я знаю.

— Ах, это я